Через час она убирает стол в мастерской, перед тем как начать работу над следующей иллюстрацией «Поросенка из сахарной ваты в цирке». Она уже закончила девять из двенадцати стандартных книжных листов и сделала предварительные наброски ко всему произведению. На данном этапе «Поросенок из сахарной ваты» обычно отмачивает что-нибудь неожиданное, и ей приходится делать волнующие изменения.
Ей трудно настроиться на теперешнюю книгу. В конце концов, ее никто не ждет. Последние две из серии, завершенные, проиллюстрированные и переработанные, так и не были изданы. Ее агент пытался пристроить их в разные издательства, но, несмотря на успех первых частей, никто не приобрел ни одну из книг, сделанных ею после смерти Джима. К несчастью, новым рисункам не хватало живости и энергии первых произведений серии, сообщил ей редактор. Тем временем продажи живых и полных энергии первых книг почти сошли на нет. Переизданий никто не предлагал из-за высокого процента возвратов последнего выпуска, и создавалось впечатление, что скоро они вовсе выйдут из печати.
«Может быть, тебе стоит попробовать сделать что-нибудь новое? — предложил редактор. — Придумать еще одного персонажа, что-то поживее?»
Она бы могла попробовать. Но по какой-то непонятной причине «Поросенок из сладкой ваты» никак ее не отпускал. Она пыталась изображать других существ — собаку и какое-то время даже зайца по прозвищу Арабелла, между тем всякий раз возвращалась к поросенку и рисовала новые приключения. Теперь она ничего не может закончить, потому что, если завершит, придется кому-то показать иллюстрации, а это неминуемо приведет к новым отказам. Все, что она делает, никуда не годится.
Но она упорно продолжает.
Мастерской всегда нужно время прогреться, даже несмотря на то, что здесь стоит масляный обогреватель, постоянно включенный специально для того, чтобы трубы не замерзали, не говоря уже о ее красках.
Через окно в крыше внезапно показывается солнце, яркие полосы скользят по полу мастерской. И в каждом квадрате этого восхитительного света растянулось по собаке. Она встает и потягивается.
В мастерской есть нечто вроде кухни, служебная раковина, где она моет кисти, и рабочая поверхность с чайником и кофе-машиной, которой она уже сто лет не пользуется, потому что на ее нагрев уходит слишком много времени и после всего машина выдает один шот[5] мутноватого кофе, при этом всегда недостаточно горячего. В мастерской Сара, как правило, пьет чай. Включает чайник и меряет шагами помещение в ожидании, когда вода закипит.
Звонит мобильник. Обычно за работой она его выключает, но сегодня еще не начала, и телефон дребезжит, прыгая по рабочей поверхности. Это Китти.
— Привет, красавица! Как дела?
— Привет, мама! У меня все в порядке, а ты как?
— Хорошо, все нормально. Чем занимаешься?
— Сейчас иду в библиотеку, потом встречаюсь с Оскаром и Сьюзи. Ничего интересного. А что у тебя? Работаешь?
Сара слышит шум машин и надеется, что дочь смотрит по сторонам, когда переходит дорогу.
— Еще не начала. А как там Оскар?
— О, он просто прелесть. Мне не терпится вас познакомить, мама.
Сара улыбается.
— Из этого можно сделать вывод, что Оскар теперь больше, чем просто друг, да?
— Ну… да, думаю, так оно и есть.
— В таком случае, мне тоже не терпится с ним познакомиться. Когда ты приедешь домой?
— Хотела на следующих выходных, коль ты согласна. Именно поэтому я тебе и звоню. Ты не против, если я приеду с Оскаром?
У Китти появился парень. Конечно, Оскар у нее не первый. У нее было несколько парней в школе, но только один продержался больше пары месяцев.
— Конечно, — говорит Сара, выждав пару сердцебиений.
Ей кажется, что сейчас Китти спросит, можно ли Оскару спать с ней в одной комнате. Сара уже об этом думала; когда Джима не стало, она начала стараться все продумывать наперед, пыталась заранее просчитать все подобные решения.
Джим бы сказал, что ему плевать, что там Китти делает, когда она где-то там, но в его доме должна вести себя прилично, а это означает отдельные комнаты.
Сара бы ответила, что все они — взрослые люди; Китти несомненно занималась сексом, и заставлять их спать по отдельности было бы все равно, что принимать дочь за ребенка.
Джим бы возразил, что соглашаться, не познакомившись с Оскаром заранее, — рискованное решение; а вдруг он наркоман? Что, если он начнет ею помыкать, ревновать, окажется собственником? Неужели Сара все равно не возражала бы, чтобы он спал с Китти, даже в таких обстоятельствах?
Сара парирует: она доверяет дочери и считает ее в состоянии принимать взвешенные решения. Она имеет право совершать собственные ошибки, но при этом она всегда, даже будучи ребенком, была мудрее своих лет. Сара не может себе представить, чтобы Китти встречалась с ревнивцем или собственником. А если он таким окажется, что ж, они будут разбираться с проблемами по мере их поступления.
Воображаемый Джим молчит.
Когда это происходит, маленькая искра триумфа проскакивает в ее голове — она сумела его перебороть, переспорила, — пока не вспоминает, что он мертв и она спорит сама с собой. Конечно, Сара всегда будет побеждать в таких спорах. Бедный Джим, бедный покойный Джим, он больше никогда не выйдет из них победителем.
Часть третья
Кто я для них? Чужеродный элемент или клей, который удерживает их вместе?
Иногда я смотрю на них с их дорогущими особняками, масками респектабельности и удивляюсь тому, что так сильно желаю стать частью всего этого. Софи с ее дизайнерским стилем жизни, Сара с ее уютным домом, выстроенным вокруг нее подобно броне.
Неужели именно так чувствует себя человек, который становится частью семьи? Вот оно, значит, какое, это чувство сопричастности?
Правда, мне-то откуда знать. Я везде чужой.
Хотя, по большому счету, мне никогда не предлагали выбора, так что за мной вечно продолжает тянуться старый шлейф: желание окружающих как-нибудь откупиться. Я продаюсь словно кусок мяса.
Следы крови на моих руках, так они говорят? Хорошо, что никто об этом не догадывается. Ни один из них не представляет, с чем имеет дело.
Они не знают слова «опасность», потому что никогда и ничего не боялись.
Я покажу им, как выглядит страх.
Заставлю прочувствовать его, и только тогда они всё поймут.
Ты в центре Йорка, сидишь в баре «Гранд-отеля». Ранний вечер понедельника, и бар почти пуст, если не считать парочки стариков и громко треплящегося по мобильнику мужика в деловом костюме. За пять минут ты успел полностью узнать и о его работе, и о том, как все пойдет коту под хвост, «если Генри не возьмет себя в руки».
Ты проверяешь сообщения в телефоне. Уже переключился на беззвучный режим, но пока она не пришла, посматриваешь на экран, чтобы не возникли какие-нибудь проблемы.
Тебе нравится приходить раньше. Это дает возможность все подготовить, как нужно, настроиться на верную волну.
Мужчина в костюме встает и уходит, бросая на столик десятку и не глядя на женщину за барной стойкой. Ты посылаешь ей сочувственный взгляд. Она перехватывает его и улыбается в ответ.
Какое-то мгновение тебе кажется, что она хочет подойти и заговорить, но, к счастью, не делает этого, потому что именно в тот момент появляется Джейн Кристи, и ты встаешь, улыбаешься и целуешь ее в обе щеки.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашиваешь ты ее.
— Определенно. Тут делают коктейли?
Ты передаешь ей коктейльное меню, которое заранее успел просмотреть, пытаясь угадать, что бы она выбрала. Поставил в уме пятерку на то, что закажет водку-мартини.
— Я буду водку-мартини, — говорит она официантке, которая подходит к столику.
Джейн Кристи — не настоящее имя. Ты знаешь ее почти четыре года, встречал, может, с десяток раз, и она даже не догадывается, что тебе это известно.
Тебе известно также много чего другого, но именно этот факт больше всего тешит твое самолюбие.
И только позднее, уже подходя к машине, задумываешься над тем, а что вообще ты делаешь здесь. За последние несколько часов тебе удалось оттолкнуть мысли о Саре на дальнюю орбиту, но теперь все твои помыслы лишь о ней.
Неужели ты добивался именно этого?
Софи и Джордж живут в старом пасторском доме. Саре всегда казалось это странным, ведь церковь стоит на другом конце деревни в полумиле от их жилья. На церковном дворе пасутся овцы. Не меньше ее удивляет само зрелище: эти ободранные горные животные снуют среди могильных плит и что-то жуют. Конечно, все могилы очень старые, и овцы помогают викарию экономить приходские средства на стрижке травы.
Был ли дом Софи пасторским на самом деле или нет, но Саре он всегда нравился. Снаружи кажется, что это типичная викторианская постройка, в которой продолжает кто-то жить, серые каменные стены и крыльцо, подъездная дорожка из гравия; но внутри его сверху донизу перестроили. Фотографии интерьера даже как-то печатались в журнале, в одном из тех изданий, что, по мнению Сары, существуют с единственной целью — дабы читатель почувствовал собственную неадекватность.
— Моей заслуги в том нет, — множество раз говорила Софи. — Будь моя воля, я бы прекрасно жила в какой-нибудь грязной развалине с земляным полом на кухне и летающими повсюду комками пыли.
Сара сомневается в правдивости слов подруги, но ценит отношение Софи. На всякий случай она паркуется у дальнего края подъездной дорожки — не хочет загораживать ни один из многочисленных автомобилей Джорджа. Почти все выходные шел дождь и сейчас не прекращается, припускает, похоже, с новой силой, когда она выходит из машины.
Чтобы Сара не делала круг, а заходила через переднюю дверь, Софи открывает двери теплицы, или «оранжереи», как не устает называть это помещение Джордж.
— Помощь нужна? — кричит она.
— Справлюсь, — отвечает Сара. — Какой смысл в том, что мы обе намокнем?