Все, безусловно, вранье. Эйден никуда ни от чего не убегал, не так ли? Они никогда не были парой. И он ничего не обещал ей. И какое она имела право рассчитывать на то, что он останется, только потому, что ее чувства оказались намного глубже?
Эйден смотрит на нее, и Сара не хочет, чтобы мгновение кончалось, не желает испортить интимность момента, эту связь. Она так долго ждала, мечтала об этом, и откровенные разговоры сейчас ни к чему не приведут. Но все-таки — неужели тайна будет вечно витать в воздухе между ними?
— Он тебе заплатил, — говорит она. — Правильно?
И по его взгляду сразу понимает, что права.
— Да, — отвечает он.
Эйден не просит прощения, и ей оно ни к чему. Теперь все не важно, не так ли? В свое время, когда, убирая, она нашла расписку в вещах Джима, даже злиться не могла. Джим лежал в больнице без сознания; всего лишь пример обиды и предательства, добавленный к куче уже имеющихся. Она раскрывала слои обмана один за другим.
— Как ты узнала? — спрашивает он.
— Я нашла контракт, — говорит она. — Или как это у вас называется. Почти уверена, что он не имел бы действительной юридической силы, если бы ты решил оспорить его в суде.
Она думает, что он рассмеется, но нет, Эйден не делает этого.
— Не могу поверить, что он его хранил, — все, что он может сказать.
Значит, дружба, которая все университетские годы казалась такой крепкой, в конце дала трещину; нередкий случай. Эйден уехал за границу, Джим нашел работу, Сара тоже нашла; жизнь начала устраиваться. Сара не видела ничего личного в том, что Эйден не вернулся. Не усматривала этого еще много лет. Пока не обнаружила дурацкую расписку.
Даже почерк был неразборчивым, хотя, если не считать корявой подписи Эйдена, во всем остальном безошибочно угадывалась рука Джима. Бумажка — обратная сторона флайера с рекламой концерта какой-то группы в баре «Юнион» в июне 1990-го — мятая и с коричневыми кругами от пивных бокалов.
Я, Эйден Джозеф Бек, торжественно клянусь отвалить куда-нибудь, никогда не возвращаться назад и оставить Сару с Джимом в покое.
Подпись: Э. Д. Бек
Я, Джеймс Карпентер, настоящим обещаю дать Эйдену Беку сумму в две тысячи фунтов, с тем чтобы он отвалил и не возвращался назад.
Подпись: Джим Карпентер
— Знаешь, если бы я хоть на минуту подумал, что смог бы обеспечить тебе приличную жизнь, я бы сказал ему, куда он может засунуть свои деньги.
Сара смеется.
— Нет, не сказал бы. Ты отчаянно мечтал уехать и посмотреть мир. Отношения со мной тебя совершенно не интересовали, Эйден, и не нужно сейчас притворяться, что это неправда.
— Ты серьезно так думала?
— Конечно. Ты был законченным гедонистом[6]. Не хотел никаких обязательств. Я не говорю, что это плохо; раньше я и сама тебе завидовала. Твоей свободе.
Он хмурится, и ее охватывает секундное сомнение — неужели она все-таки ошибалась?
— Я хотел предложить тебе поехать со мной, но ты уже приняла решение. Я это видел. Дело было не в деньгах, а в том, что я не желал причинять тебе еще более сильные страдания.
— Если деньги ни при чем, зачем ты их взял?
— Частично я потратил их, купив билет на самолет до Тайланда, — говорит он. — А потом отдал бо`льшую половину детскому приюту в Пхангнга.
Она почти отказывается ему верить, но это, в общем-то, неважно. Такой поступок вполне соответствует характеру Эйдена. И ей отчасти даже нравится тот факт, что он все это время держался от нее подальше, она прожила хорошую жизнь, можно сказать, горя не знала, за исключением последних трех с половиной лет. Но даже если бы он приехал сразу после смерти Джима, разве была бы она тогда готова к этому? Наверное, нет.
Но, может, Сара готова сейчас. Китти и Луису она больше не нужна. Она не нужна никому. Она может делать со своей жизнью все, что пожелает, и в эту минуту, в ту самую, когда приготовилась начать все с начала, появляется Эйден.
Он снова целует ее, и смелая взрослая Сара хочет его со всей страстью — не только его пальцы и губы, какими бы умелыми они ни были, но и его твердое тело и его потрясающе сложный ум; все, что у него есть, и все, что он из себя представляет. Довольная собственной смелостью, она тянется к одному из презервативов, которые он предупредительно оставил на прикроватном столике. Покончив с этим, садится на него, и он улыбается, наблюдая, как Сара медленно насаживает себя на него. Ей нравится, как он смотрит на нее.
Она осознает, что ей приятно, когда на нее смотрят.
Я могу сказать: ей нравится, когда за ней наблюдают.
Ей нужны зрители. Теперь, когда она расслабилась, когда наконец-то перестала переживать о несовершенствах своего тела и чего там еще, — все осталось в прошлом, все, что было с другими людьми. Она устраивает мне шоу, которого достаточно, чтобы я возбудился и кончил. Большое спасибо тебе, Сара Карпентер, за это.
Одна из многих, за которыми я наблюдал.
Одна из многих, с кем я играю.
В какой-то момент Сара засыпает у тебя в руках. Ты смотришь, как она уплывает в мир грез.
Ты впервые увидел Сару Льюис, когда Джим Карпентер, живший в соседней комнате общежития и с первого дня по сути считавшийся твоим лучшим другом, потребовал, чтобы ты отправился на второй этаж главной библиотеки и заценил ее.
Джим был не из тех, с кем ты привык общаться; можно сказать, хороший мальчик. Сам закончил местную гимназию, отец работал учителем истории, а мать занималась логистикой. Джим являлся старшим из четверых детей и был значительно старше их. Он всю жизнь привык к ответственности, это сделало его самостоятельным, но к тому же сформировало в нем иллюзию того, что он постоянно и во всем прав.
Ты, наоборот, всегда становился душой компании. Джим говорил, что у тебя талант создавать непринужденную атмосферу со всеми — особенно с девушками.
На самом деле, вспоминая прошлое, ты понимаешь, что общение с Джимом пошло тебе на пользу. Вы оба хорошо влияли друг на друга. Он уравновешивал твои перекосы в стремлении к чрезмерности; ты вытаскивал его из библиотеки. Он врывался с тобой на вечеринки по выходным, ходил на концерты, в кино. Часто платил за тебя и притворялся, что заберет долг как-нибудь потом.
И что он с этого поимел? Ну да, Сару. Вот что ему вернулось. Девочки велись на тебя, а не на него. При тебе была выигрышная внешность, блеск в глазах, уверенность и обаяние, подвешенный язык. А Джим плелся в хвосте, с удовольствием подхватывая отработанный материал. Всего после пары недель у вас появился своего рода партнерский договор.
Именно тогда он и увидел Сару.
Он отправил тебя на второй этаж библиотеки. Рассказал, где она сидит и делает заметки по целой куче книг. У нее светлые волосы, сказал он. Изящная.
Само собой, одного взгляда хватило, чтобы узнать ее. Свет от настольной лампы создавал нимб вокруг ее волос, и кожа словно светилась. Она была самой красивой женщиной, какую ты когда-либо видел.
Ты подошел к ней и представился, как договаривались. По ее дружелюбной улыбке и тому, как она отклонилась на стуле и потянулась, ты правильно понял, что она устала и ей надоело читать. Спросил, над чем она работает, она попыталась описать суть эссе, которое должна была закончить, — по истории искусства, — и не прошло и пяти минут, как ты пригласил ее сходить на концерт с тобой и другом на следующий день. Она согласилась, спросила, может ли прихватить соседку Хелен. Ты ответил «да». Записал ее телефон, предложил встретиться в пабе на углу.
А потом оставил ее в покое. Ушел с горящими щеками, пытаясь вернуть лицу нейтральное выражение, прежде чем Джим смекнет, что с тобой произошло.
— И что?
— Она придет на концерт. Мы договорились встретиться завтра в пабе в полвосьмого. Приведет свою подругу Хелен. Я взял у нее телефон.
— Шикарно!
Хелен оказалась девчонкой-зажигалкой с длинными, выкрашенными в черный волосами и пирсингами. С ней можно было посмеяться, то же самое относилось и к Саре, и, хотя ты изо всех сил пытался смотреть на последнюю как на любовный интерес Джима, как на что-то недосягаемое, сама она не считала себя «чьей-то девчонкой».
Она долго сопротивлялась попыткам Джима завязать отношения. Естественно, много работала, была серьезной, а внимание Джима к ней явно оставалось неизменным, независимо от того, хотела ли она развлечений или настаивала на том, чтобы побыть дома и поработать.
Конечно, она права: в то время к отношениям ты был не готов. И, поди знай, готов ли теперь? Ты даже не уверен, что понимаешь, как ко всему этому подступиться. Моногамия всегда казалась тебе прерогативой других людей, тех, что придерживались привычной рутины с единственной целью потешить собственную высокоморальность.
Ты испытываешь некое подобие облегчения, когда она не выказывает особой печали в связи с прошлым. Замечаешь, что она больше не спрашивает тебя о работе. Наверное, махнула на это рукой.
Сара вздрагивает, вздыхает и переворачивается в кровати к тебе спиной. Ты, воспользовавшись моментом, убираешь руку из-под ее шеи. Несколько секунд лежишь и не двигаешься, думая о Саре, Хелен и Джиме. Размышляешь о том, где сейчас Хелен и продолжает ли Сара общаться с ней.
Хелен.
Была и другая Хелен много лет спустя. Та, что рассказала тебе все о собственной жизни, одну сплошную ложь. Она занимала административную должность; работала старшим учителем. Одинокой не осталась; вышла замуж. Эта Хелен была даже не из Брайтона, а из Камберуэлла, хотя какая разница. Все это обычно оказывается ерундой; одни пустые разговоры, бессмысленная трата времени. Важны другие вещи, например, чувствительная точка на внутренней поверхности ее бедра, поглаживая которую ты каждый раз заставлял ее ахать — такие моменты, по крайней мере, остаются реальными. Но Хелен была непростой штучкой, верно? Оргазмы без проникновения приводили ее в замешательство, так она говорила. Настаивала на том, что ей было нужно одно — секс, и ты долго пытался отнекиваться.