– Филик, это ты? Скажи мне, что ты жив, – шёпотом попросила Свента.
– Я жив, любимая, – подтвердил я.
– Когда я рассказала о твоём прошлом приходе, мне не поверили. Сказали, мол, интересовались у целителей, и те ответили, что нет у них такой способности.
– Вот и хорошо, что не поверили. Вот и правильно. Это всего лишь сон. Но сон вещий. Так и говори – во сне, дескать, муж приходил. Говорил, что сейчас в Лопере, дорогу домой ищет. Но это только если сами спросят или проговоришься. А так, лучше ничего не рассказывать.
– А ты в Лопере? Не в чертогах богов? – вдруг всхлипнула Свента.
– Какая же ты у меня недоверчивая… – Я немного подумал, потом со вздохом решил, что это будет лучший способ, хотя и очень жаль терять такой удобный тайник. – Свента, давай так. Утром ты проснешься, умоешься, потом пройдёшь сюда, в кабинет. Подойдешь к этому книжному шкафу. На третьей полке сверху следует вынуть четвёртый и пятый фолианты слева. Запомнила?
– Проснуться, умыться, пройти в кабинет, подойти к этому шкафу и вынуть четвёртый и пятый фолианты слева на третьей полке сверху, – послушно повторила жена.
– Умница. Там хранится моя заначка очень хорошего вина. Тесть из своей коллекции подарил дв… одну бутылочку, – вздохнул я. – Только без меня не пей.
– Пьяница. Вот вернешься – вместе и выпьем. – Она с ожиданием и тоской посмотрела на меня: – А когда ты вернешься?
Я вкратце обрисовал ситуацию и своё решение дождаться возвращения графа. Свента одобрила и, в свою очередь, поведала, что почти пришла в норму – по утрам уже вовсю разминается. Дочка – вся в маму. Горластая, правда, особенно, когда голодная. Тут она явно вся в папу. Я разве горластый? Непонятно. Голодный, я тихо рычу, и только. В остальном всё хорошо. Скоро ожидается приезд бабушек, которые все извелись в ожидании, когда можно будет посмотреть на малышку.
Тяжело, когда ни обнять, ни поцеловать жену нет никакой возможности. Соединение наших губ было похоже на тёплый ветерок, ласково мазнувший мимолетно и улетевший прочь. Сил осталось мало, я попрощался и рассеял нить.
Удивительно, что после первой попытки служанки оставили меня в покое. Но в то же время мне стало некуда деваться от юной леди Олисии. Через неделю после сеанса она немного округлилась, на щеках заиграл здоровый румянец, и от её активности просто некуда стало деваться. Причём в постоянные сопровождающие она выбрала почему-то именно меня. Я должен был находиться рядом на прогулках, за обедом, слушать её музицирование и вместе с ней мечтать под звёздами. Поначалу я предположил, что во мне она видит свежего слушателя, который, будучи человеком подневольным, не прервет её щебетание на самые разнообразные темы. Поскольку развлечений в замке немного – книги да прогулки, она и нашла способ, как себя повеселить, приблизив к себе простолюдина.
Насколько я понял, граф никому не рассказывал о нашем разговоре, и для всех я так и остался поваром, который немного травник. Выздоровление Олисии челядь приписывала горному воздуху и эликсирам старого знахаря, а также немного моему искусству. Однако со временем мне стало подозрительно поведение девушки: случайные прикосновения, которые задерживались долее обычного, пламенные взгляды в мою сторону, прозрачные намёки, обернутые в форму рассказов о славных деяниях рыцарей-простолюдинов, добившихся дворянства на полях сражений, имея целью повести к алтарю благородную возлюбленную… Всё это излагалось с такой непоколебимой уверенностью в правдивости выдуманных историй, что оставалось только взять в руки шпагу, воздеть стяг с платочком прекрасной дамы и парадным шагом гвардейца короля идти искать ближайшие поля, где есть сражения.
Меня всё это порядком беспокоило. Плюс ко всему бедный Протис, мальчишка-слуга, беззаветно влюбленный в Олисию, стал при встречах со мной воротить нос, отказывался приветствовать и ходил по дому с вечно хмурым лицом. Что-либо объяснять ему – только напрасно раздувать пожар ревности. Он вряд ли мне поверит, но, скорее, убедится, что его подозрения небеспочвенны. В этой ситуации я решил, что время лечит и всё расставляет по своим местам, к тому же в этой стране шансов осуществить свою мечту у парнишки не было практически никаких. Чем раньше он это поймёт, тем легче ему будет пережить крах своих надежд.
Со своей стороны я не давал шанса Олисии думать, будто её тактика приносит плоды. Держался с ней неизменно вежливо и корректно, знаки внимания принимал с показной холодностью и равнодушием, достаточно прозрачные намёки на возможность более близкого общения упорно не хотел понимать. Тем не менее похоже, вместо ожидаемого эффекта такое моё поведение ещё сильнее пробудило в ней извечный женский инстинкт – вскружить мужчине голову и добавить её в свою коллекцию победных призов. Олисия постоянно наращивала свои усилия, и мне даже стало любопытно: когда её уловки не возымеют действия, дойдет ли она до откровенного соблазнения бедного повара-травника или нет?
Протис продержался недолго. Однажды он подстерег меня во дворе, держа в руках две не лучшего качества шпаги, раздобытые им, видимо, из запаса старого оружия, признанного негодным к боевой службе, но вполне подходящим для тренировок. С этой целью острие каждой было снабжено защитным колпачком, а режущие кромки лезвий специально затуплены.
– Я вызываю вас на дуэль, господин травник! – фальцетом выкрикнул он и бросил мне одну из шпаг, каковую я бессознательно поймал за рукоятку.
Парнишка пару раз махнул шпагой горизонтально, затем разрубил воздух крест-накрест и присел на левую ногу, выпрямив при этом правую, держа шпагу параллельно прямой ноге. Тут же выпрямился и встал в стойку: ступни на ширине плеч, ноги в коленях чуть согнуты, левая рука согнута под прямым углом, отставлена назад и поднята на высоту плеча ладонью вверх, острие шпаги в правой руке – выцеливает глаз противника. Мой глаз в данном случае. Всё по канонам – не юноша-слуга, но целый благородный шевалье прямо-таки.
– И что это было? – с любопытством спросил я.
Ни в одном из известных мне дуэльных кодексов не предусматривалось таких телодвижений.
– Я приветствовал вас, как подобает благородному человеку, – торжественно произнёс мой оппонент. – Но вы, господин травник, невежа и хам, поэтому благородные манеры вам недоступны.
Я усмехнулся, поднял шпагу лезвием вверх, гардой к подбородку, резко, со свистом рассекаемого воздуха отвёл её вправо и вниз, коротко кивнул и встал в свободную стойку. Бой предполагался только на шпагах, без даг или кинжалов.
Вокруг вскоре собралась толпа зрителей, которая со смешками стала подбадривать дуэлянтов. Прибежала и Олисия. Она, вероятно, от неожиданности не успела придумать, что будет лучше: сразу упасть в обморок или сказать пару подходящих случаю слов. Справедливо опасаясь, что её обморока могут и не заметить, остановилась на втором варианте.
– Господа, господа! – вскричала она. – Прекратите немедленно! По какой причине вы решили драться?
– Я сражаюсь за вашу честь, леди Олисия! – гордо сказал слуга. – Мне показалось, этот хам недостаточно восхищен вашей красотой.
Я был всего лет на семь старше этих детей, но на миг показался самому себе пожилым, умудренным жизнью мужчиной, которого сопливые карапузы затащили прямо в ботфортах в детскую песочницу и теперь учат лепить куличики. Думаю, эти двое читали одни и те же романы.
– Вы считаете наш поединок честным и благородным? – спросил я защитника прекрасных дам. – Как-никак вы два года тренировались под руководством опытного воина, а бедный повар в это время учился шинковать овощи.
– Я не собираюсь вас убивать, – презрительно сказал Протис. – Я просто поучу вас манерам. Защищайтесь! Я атакую! – с пафосом выкрикнул он и сделал выпад, целя мне в живот.
Лязгнула сталь, и через секунду я протягивал сопернику его шпагу рукояткой вперёд.
– Кажется, вы потеряли.
Он молча выхватил у меня из рук свою шпагу и атаковал снова. На этот раз я выбил его оружие подальше, в пыль двора. Пусть побегает. Разве я ему оруженосец – шпаги подавать? В общем, все его последующие атаки завершались столь же «успешно». Наконец он бросил шпагу, сел прямо на землю и… расплакался.
– Где вас так научили, господин травник? – спросил меня начальник гарнизона, также присутствовавший при этом фарсе.
Пришлось выкручиваться, впрочем, не особенно далеко отходя от истины:
– Мой отец служил в гвардии и многому меня научил.
Ветеран покивал головой, соглашаясь, забрал у меня шпагу, подобрал вторую и ушёл. Зрители потихоньку разошлись. Первой гордо удалилась Олисия, будто всё было наоборот и это я вступился за честь дамы. Мы с Протисом остались одни. Утешать его и вытирать сопли я не собирался. Решил действовать по-взрослому – получи по-взрослому.
– Прекрати реветь, боец, – грубо сказал я ему. – Ты воин или тряпка? Так и будешь в пыли валяться?
Он прекратил плач, удивлённо посмотрел на меня, но вставать не спешил.
– Тебя не учили, что из любого поражения надо извлекать уроки? Встать, солдат! – неожиданно рявкнул я.
Протис бессознательно подскочил, вытянувшись по стойке «смирно».
– Ты ещё не раз встретишь противника сильнее тебя. На каждого сильного всегда найдётся могучий, который его победит. Воин отличается от лакея тем, что умеет правильно переживать свои поражения. Иди и подумай, где ты допустил ошибку. Когда поймёшь, приходи ко мне, поговорим.
Всё это мне очень не нравилось. К сожалению, компания из секретаря, камердинера и трёх лакеев, с которыми я наладил контакт ещё в дороге, убыла вместе с графом, а с местными завязать более близкие отношения толком не успел, занятый исцелениями и тренировками. Надо было срочно восполнять пробел, следуя проверенному правилу – слуги знают если не всё, то многое.
Для реализации плана мне потребовалось изготовить приворотное зелье, призванное помочь в деле установления приятельских отношений с ключарем и поваром, имевшими самый обширный круг друзей среди обитателей замка. Надеюсь, все помнят, почему у повара так много друзей? Не меньше имеет господин ключарь, так как владеет в замке самым ценным имуществом – ключами от всех кладовых. А в этих кладовых всегда что-то портится, приходит в негодность, выдается и принимается на хранение. В заначке у ушлого ключаря есть то, что никакая проверка не сумеет найти без самого ключаря. Думаете, он украл у хозяина ту самую безобъёмную сумку? Ничуть не бывало. По всем ведомостям она уже давно благополучно списана как не подлежащая восстановлению из-за ветхости материала и прорех, причиненных во время похода.