шись. Она легко поймалась на лету. А потом я устроился в тени старого оливкового дерева, пил вино из темной бутылки и слушал свирель пастушки, что с двумя верными псами пасла на зеленом холме своих овец. Я знал, что никогда вся эта сказка не надоест, никогда не наступит время скуки. Даже если оставаться только в этом одном месте у Толика в гостях. И никакого угрызения совести от безделья. А ведь сколько всего я еще не видел и не испытал. Жажда узнать и увидеть снова проснулась во мне. Но вдруг… Вдруг появилась и прошла мимо босая женщина с кувшином на плече. Свернув с дороги на узкую тропинку, ведущую к реке, она обернулась и на лице ее мелькнула добрая улыбка. Я невольно остановился и стал провожать ее взглядом. Женщина была похожа на Любу и на мою мать, которую я не знал и не мог помнить. (Может быть будущую мать?) К спине ее платком был привязан спящий малыш. И я почувствовал себя этим ребенком, ощутил в себе его сладкий и спокойный сон, даримый теплом и близостью матери, ее любовью. Случайный это был или кем-то придуманный и посланный мне светлый миг?
Я продолжил свой путь, очарованный этим видением. Не дойдя до домика Толи, свернул к реке и неподалеку от водяной мельницы увидел его, сидящего с удочкой.
– Привет, Толя, – поздоровался я, подойдя ближе.
– Тише ты, рыбу спугнешь.
– Ну, извини, брат. Что, много наловил? – поинтересовался я теперь уже почти шепотом.
– Да ну, мелочь одна, тьфу – коту разве что. Вот, полюбуйся, – показал Толя свой скромный улов.
– Это в раю-то и не клюет? – удивился я.
– А ты думаешь, рыбак будет счастлив, если лишить его волшебного чувства ожидания, полной надежды тишины, созерцания поплавка и речной глади, всего этого покоя и равновесия, даже маленьких временных неудач? Это что б он еле успевал дергать удочку? Тьфу. Нет уж, скажет он, увольте. Чай не в рыбколхозе, где план надо выполнять, сетями ловить. Тут другое.
– Ты что, даже динамитом не пытался ловить? Здесь же нет милиции и инспекторов всяких, – пошутил я.
– Да, сразу видно, что ты не рыбак, – вздохнул Толя и тут же насторожился. – Тише, опять клюнуло, вроде что-то приличное намечается. Оп, попалась, подружка! Ну-ка, бери сачок, помогай ее взять. Только б не упустить эту бестию.
Вдвоем мы как-то грамотно и элегантно выворотили на берег приличных размеров судака. Оказывается, это была не она, а он – почему-то кажется, что все судаки мужского пола. Впрочем, может быть, и она. Судачиха, что ли? На лице Толика засветилось счастливая и довольная улыбка.
– Сейчас ушицы наварим, обалдеешь, – пропел он радостным голосом, потирая руки. – И мелочь эту тоже подбросим в котел для навару.
Судак, между тем, сам собой, без насилия, успокоился и из живой (как бы) рыбы превратился в тупо лежащий ингредиент будущей ухи, не вызвав в наших душах ни жалости, ни так называемых угрызений совести. Впрочем, в раю нет потребности в этой фигне и так в любом случае. Это мы как раз жмурики – убивай, не убивай. А судак – это так. О, рифма!
Мы быстро собрали достаточное количество сухого хвороста и разожгли костер. Я вгляделся в этикетку спичечного коробка, из которого Толя доставал спички. На ней был изображен колхозник на фоне своей деревни, а сбоку стояла надпись: «Крестьянский заем облегчает налог». Антиквариат, однако. Наверно, из его детства. Такую бы коллекционеру. С собой у Толи был котелок, а в нем нашлось все остальное, необходимое для хорошей ухи – соль, несколько картофелин, лук, пучок укропа, лавровый лист и черный перец. Пока закипала вода, Толик почистил рыбу, сойдя к берегу поближе к воде. Внутренности он оставил птицам, сложив их на камень. Чайки не замедлили появиться и быстро все склевали, наделав шуму. Божественный лаврово-рыбный аромат, мешаясь с дымом костра, разбудил все мои, лишенные материи, органы чувств, и я готов был, как шаман, бегать вокруг костра и висящего над огнем котла. Понятное дело, уха получилась божественной. Особенно после стопки холодной водки. Не спеша, орудуя деревянными ложками, мы черпали уху прямо из котла. Она была очень ароматной, горячей, дымилась, но не обжигала.
Ни костей, ни рыбьей чешуи в рот мне почему-то не попадалось, хотя я хлебал уху, не присматриваясь к тому, что зацеплял ложкой. Ну а чему тут удивляться, это же рай. Впрочем, Толик все же чем-то отплевывался, вынимал изо рта какие-то кости и смачно обсасывал рыбьи головы, выковыривал глаза и их тоже ел. Ему, видимо, этот ритуал нравился, и без него уха – не уха. Черный хлеб с хрустящей корочкой, которым мы заедали, был будто бы только что из пекарни. У Толи нашлось и масло в стеклянной баночке из– под майонеза. Оно не растаяло, было твердым, но намазывалось легко на хлеб.
– Ну что, ваше обстоятельство, не пора ли домой? – сказал, наконец, Толя после того, как мы слопали всю уху и отлежались на травке у берега.
Животы наши нисколько не отяжелели после такой трапезы, не вздулись, да и никаких других ненужных ощущений мы не испытывали. Все было божественно и прекрасно.
В эту ночь я спал и видел какие-то сладкие и удивительные космические сны, где-то летал среди звезд, а на родную планету в этот раз не попал.
Глава 16
На следующее утро Толик объявил мне, что сегодня, мол, воскресенье, выходной день. А я и не знал. В его домике, когда я вошел, трещало радио, вернее динамик, какие висели на кухнях до воины, и их часто можно было увидеть в черно-белых советских фильмах. Транслировали утреннюю производственную гимнастику под мажорный и маршеобразный аккомпанемент пианиста. Толик, слушая задорный голос диктора, делал упражнения под его счет. Потом он еще делал водные процедуры во дворе, где у него висел рукомойник, тщательно натирал себя полотенцем, тряс мокрыми крыльями, фыркал, а я поджидал, дивясь на это представление, не очень сказочное, но возбуждающее чудные ностальгические эмоции. За чаем, посоветовавшись, мы решили потешить себя чем-нибудь не только полезным, но и приятным, то есть, как бы отдохнуть. Хотя, как мне показалось, я только и делал, что отдыхал. Толик знал хорошие места и предложил культурно-познавательный поход к морю, до которого, как и следовало ожидать, было рукой подать. А может Толику и знаний никаких не требовалось, и все, чем заняты были наши райские будни и выходные не им самими были спланированы, а какими-то над нами вышестоящими режиссерами и сценаристами?
В бухте с крахмально-белым песком, окруженной скалами, мы замечательно провели «время», купались, ныряли и загорали на ярком солнце прямо на песке. Ныряя, мы могли находиться под водой, сколько хотели, не дыша. Вода была прозрачной, и все чудеса подводного мира можно было рассмотреть без маски, а широко раскрытые глаза абсолютно не раздражались горько-соленой морской водой. Это было потрясающе. Толя уже вышел из воды, а я еще долго плавал. Господи, чего я только не насмотрелся там на дне. В жизни всю эту экзотику тропических морей я видел только на картинках и в кино. В детдоме я так мечтал о море. Аквариумы с рыбками и гротами, которые хоть и редко, но доводилось кое-где увидеть, тогда в детстве очаровывали, создавали минимальную иллюзию того, что было скрыто морями и океанами. Все эти красоты простым смертным, не побывавшим на море и не испытавшим подводного плавания с аквалангом или хотя бы с трубкой и маской, были доступны только в мечтах. А здесь, если хочешь, оставайся, бултыхайся в море, сколько угодно, бери пример, создавай свой рай таким же или еще круче.
Пока я занимался подводным плаванием, Толя в синих сатиновых трусах лежал на животе и наслаждался всем, что дарило солнце, тепло, легкий морской ветерок, близость и запах моря, шум волны. Крылья его, как у стрекозы, были оттопырены в стороны для того, чтобы лучше сохли, и чтобы спина загорала. Тут же в бухте чуть в стороне валялись какие-то дырявые и вполне сносные лодки, снасти, бочки и прочая рыбацкая экзотика, небрежно висели сети, на которых, словно монисты, серебрились и распространяли чудный аромат вяленные соленым ветром и солнцем мелкие морские рыбешки. Возможно, это были бычки или что-то вроде того. Мы с Толей не смогли равнодушно глядеть на вид этого горьковато-соленого лакомства и ощущать соленый ностальгический аромат. Да, хоть знак качества ставь – наша земная вобла была лишь слабым подобием этого божественного деликатеса, казалось бы, совершенно не обязательного в таком месте как рай. Пиво? Да, да и пиво холодное нашлось, и посуда. Все это организовалось каким-то волшебным образом. На песке было полно бесподобно красивых раковин различных форм, цветов и размеров. Можно было увидеть черепах и крабов, выползавших из воды. Когда я решил пробежаться вдоль берега, то ни разу моя босая нога не попала на какую-нибудь острую раковину, хотя я не пытался смотреть под ноги. Никого рядом не было, но где-то в море белели паруса рыбацких лодок, без которых было бы скучно. Вернувшись, я вдруг увидел Толю, сидящим на белом камне с гармонью. На нем, вдобавок ко всему, появилась тельняшка, а на голове бескозырка с надписью «Новороссийск». Тотчас Толик запел во всю глотку песню «Раскинулось море широко». Мне показалось, что голос его стал голосом Утесова, или он так искусно смог подражать знаменитому певцу. Впрочем, по качеству исполнения, Толя Утесова переплюнул, так что я поаплодировал честно.
Неожиданно из-за высокого скалистого мыса стал появляться огромный белый пароход. Как лебедь, медленно и величаво, шел он мимо нас, дымя огромными трубами и приветствуя протяжным гудком. Это было немыслимо красивое зрелище. Не знаю, прав я или нет, но мне показалось, что это был Титаник, только почему-то белый, а не черный. По палубе прогуливались пассажиры, как я понял, в летних нарядах начала 20 века, многие в костюмах и платьях льняного цвета и прочих светлых тонов, в парусиновых туфлях. Красивые соломенные шляпы и дамские шляпки, а также белые зонтики спасали лица их от яркого солнца. Резвились на палубе детишки, наряженные в матросские костюмчики. Их родители любовались детьми или отдыхали в шезлонгах, читали газеты, загорали. Мужчины курили сигары и папиросы. Матросики занимались своими делами, шныряли туда-сюда, а на верхней палубе в белом кителе гордо стоял бородатый капитан с дымящейся трубкой в зубах. Все это я почему-то отчетливо видел, будто сам был в числе пассажиров. Матросы и пассажиры махали нам своими панамами и бескозырками, а мы отвечали на их приветствия, кривляясь и подпрыгивая на песке, махая руками, а Толя еще и крыльями. Пару раз он взлетал и кувыркался в воздухе, как это делают амурчики, которых Толик почему-то не недолюбливал. Странно, ведь на этом новом свете все должны любить друг друга. Мне кажется, он просто делал вид, что излишне строг с ними. Капитан на наши глупости не обращал решительно никакого внимания. Он гордо и задумчиво курил свою трубку, глядя куда-то вперед, вдаль. Но на сей раз вряд ли на пути белому Титанику встретятся айсберги.