Пани Фрайманова взяла у меня эти грязные кусочки, украшавший их бант и помятую салфетку и сказала, чтобы я не плакала, что ведь, в сущности, ничего ужасного не случилось. Потом она приготовила чай и принесла свои чистые, вкусно пахнущие сладости. И еще зажгла свечи, чтобы нам было хорошо.
Пани учительница сказала, что рождественскую елку придумали немцы. Рождественская елка и собака такса – вот два единственных хороших немецких изобретения, считает она.
В конце урока за мной пришли Каченка с Пепичеком. Каченка пожелала пани Фраймановой счастливого Рождества, а пани Фрайманова поблагодарила Каченку за восхитительные сладости.
Уже стемнело и накрапывал дождь, но на площади еще было много народу. Становилось холодно. Наверное, скоро снег. Это было бы хорошо. Я спрятала руки в карманы, быстро-быстро, чтобы Каченка не заметила, что у меня нет варежек.
Во всех окнах уже горел свет. Кроме наших. Пепа ушел в сауну. Лестница в нашем доме была закапана красным. Кровью! Это была всамделишная кровь. Сначала несколько капель, а потом лужица побольше и опять несколько капель. Я подумала, что Пепа, например, не пошел в сауну, а вместо этого убил Кроупову или Вытлачила, потому что его тоже хотят выгнать из театра. Но нет.
На нашей двери на ручке висел заяц. Он висел вниз головой, за ухом у него была черная дырка, и из нее все еще капала кровь. На коврике стояла коробка с яйцами, некоторые были красные, как на Пасху.
Я выбежала обратно на улицу. Посмотрела по сторонам и увидела закопскую бабушку, похаживающую взад-вперед по тротуару. Она была вся вымокшая и разговаривала сама с собой, как всегда, когда она по-настоящему сердится.
20. Как все хорошо закончилось
Ура! Виват! Салют! Да здравствует бабушка Даша! Мы переезжаем в Прагу! Как подумаю, что через неделю я буду гулять там, голова идет кругом. Не говоря уже о том, что теперь я запросто могу встретить живую Милушку Воборникову! Я так волнуюсь, что все время хожу, не могу оставаться на одном месте.
Еще я рада, что убитая девочка Ханичка Ш. не была той девочкой, которую мы всегда подвозим до школы. Мне так полегчало. Несчастная Ханичка Ш. – это та другая, которую мы подвозили всего один раз. Нашу девочку с Чертовой Мельницы зовут Яничка. К Рождеству она мне прислала открытку, и там это все написано.
На Рождество мы поехали в Закопы. Когда мы выезжали из Ничина, я обернулась и мне показалось, что Святая Гора горит, но, к счастью, это просто покраснели башни костела, когда садилось солнце. Мне было бы очень жаль, если бы со Святой Горой случилось то же, что с Выставочным дворцом, потому что это главная ничинская достопримечательность. Хоть мы и уезжаем через неделю и я уже точно никогда сюда не приеду, но все равно было бы жаль.
В Закопы приехала и бабушка Даша. Под елкой от нее был конверт, в котором была записка, что если мы хотим, то можем переехать во вршовицкую квартиру тети Марты.
И мы хотим! Родители об этом, кажется, знали заранее, но мне нужно было срочно выбежать на улицу и немного поваляться в снегу. Пепичек тоже прибежал, и мы ужасно кричали.
После этого на ночной мессе я почти не могла петь, но все равно пела, и Каченка пела, и закопская бабушка пела, а дедушка играл на органе, только Пепа с бабушкой Дашей остались дома и смотрели телевизор.
В закопском костеле был совсем новый священник, молодой и красивый. Он хорошо пел и все время говорил о жуках, муравьях и пчелах. Как на уроке окружающего мира, только очень сердито. Он говорил, что перед Иисусом мы просто крошечные муравьи, которые глупо копошатся, но что это ничего, потому что Иисус все равно нас любит.
Я вспомнила того военного с соревнований, который тоже говорил со мной о муравьях. Когда священник повышал голос, мне казалось, что он чаще всего смотрит на меня, и я подумала, не мог ли он как-нибудь узнать о том, что я сделала. С муравьями и еще с улитками. Мне стало страшно.
Бабушка пригласила священника на рождественский обед. Были самые вкусные вещи, и все так пахло, что разбудило одного муравья! Он вылез из-под батареи и пошел взглянуть на стол, что тут происходит.
«О, смотрите, муравьишка. Откуда ты здесь взялся?» – сказал священник и размазал муравья по скатерти. Тогда стало понятно, что мне не стоит его бояться.
Я уже сходила со всеми попрощаться: на балете, на кружке и на немецком. Пани учительница Фрайманова подарила мне на память фломастеры, снова маленькие. Пан Пецка подарил мне темперу, это такая краска в тюбиках как маленькие зубные пасты, ее можно наносить одну на другую и из этого не получится серый.
Я нарисовала им рисунки. Пану Пецке пана Пецку, а пани Фраймановой тоже пана Пецку, потому что сама пани Фрайманова у меня не очень получилась.
Здене я подарила всю коробочку НОП, потому что Напоминания О Праге мне уже не понадобятся. Когда я собирала вещи, то сделала новую коробочку – ВОН. Пока не знаю, что в нее положить.
Каченке уже сняли бинты с головы, и она покрасила волосы. Теперь она рыжая, как парик тети Марты. И совсем не такая веселая, как, мне кажется, она должна быть. Но ничего, когда она немного покатается на ездящих ступенях и когда сможет покупать колбаски на площади, то обязательно повеселеет. Она сможет ходить в кино, в Национальный музей или в зоопарк или еще ездить на метро, когда его достроят, а не сидеть все время дома. Еще, Пепа сказал, начнется знаменитая Матейская ярмарка. И когда нам надоест во Вршовицах, то мы можем переехать, скажем, на Смихов или, например, в Коширже, и все еще будем в Праге.
В школу я уже хожу просто так, без всего. Мне уже не ставят оценки, и я уже сдала учебники. И как раз в школьной библиотеке со мной опять случилась неприятность. Вообще-то я больше не буду так говорить, потому что это слово того директора Вытлачила, который похож на улыбающийся череп. И случилось на самом деле что-то ужасное. Я ждала, пока учительница, которая отвечает за учебники, все запишет и вычеркнет, и взяла из стопки книг одну маленькую хрестоматию для детей постарше и немного ее полистала.
И там это было. Там было то стихотворение, где Будь Жегорт выстоял и ни уста, ни грудь не осквернил. Будь Жегорт не индеец и не партизан. Будь Жегорта никогда не было. Будь Жегорт – это просто «будь же горд»[37]. Это хуже, чем если бы он был коммунистом. Сначала Микулаш с чертом, потом Ежишек, а теперь Будь Жегорт. Хорошо еще, что я уже переезжаю.
В четверг утром приятно светило солнце. На снег и на все вокруг. И после обеда я пошла на улицу. Сначала я хотела сходить посмотреть Святую Гору, но подумала, что если буду стоять на Святой Горе, то ее как следует и не увижу, и пошла на Падак. Это тоже гора, но на ней ничего нет, там уже начинается лес. Я не стала говорить, куда собираюсь. Они бы меня не пустили или пошли бы со мной, а я хотела одна.
Я поднялась наверх, и там на пеньке сидел доктор Махачек. Я хотела спросить, что он там делает, но он спросил первым. Тогда я сказала, что пришла посмотреть на Ничин сверху, потому что в субботу я переезжаю. Пан Махачек захотел узнать куда, тогда я сказала, что в Прагу. Пан Махачек хотел еще узнать почему, тогда я сказала, что не знаю. То есть я знаю, но не уверена, и не хотелось ничего рассказывать. Доктор Махачек спросил, не буду ли я скучать. Я сказала, что нет. Тогда он спросил, почему я в таком случае иду смотреть на Ничин. Я сказала, что не знаю, но потом вспомнила, что хотела посмотреть на Святую Гору, и так и сказала.
– Почему? – опять спросил пан Махачек.
Я вспомнила пани Махачкову. Как она совсем не говорит и постоянно что-то делает. Я слепила снежок и начала его катать по земле, чтобы он как следует вырос. Сделаю снеговика.
– А что вы здесь делаете? – спросила я.
– Я здесь мерзну, – сказал пан Махачек. – Надеюсь, у меня получится.
Он достал из пальто ром и сделал глоток. Я вспомнила инженера Рароха, он пил вино и уже умер.
– То есть замерзнете? – спросила я.
– Да.
– То есть умрете?
– Да.
– А почему?
Пан Махачек снова сделал глоток и пошел помогать мне со снеговиком.
– В Ничине все время кто-то умирает, – сказала я, – и все дома ужасно квадратные, и у Каченки одни неприятности. Но Святая Гора красивая.
– В Праге-то все будет по-другому, – сказал пан Махачек. – Там этого всего будет гораздо больше.
Пан Махачек дал снеговику свою шапку, сделал глоток и отдал еще и пальто.
– Пан доктор, кто такой патологоанатом?
– Это тот, кто копается в трупах, – ответил пан Махачек и снова сел на пенек.
– Ну, всего вам хорошего и передавайте привет Кристине, – сказала я и поскорее ушла. Пану Махачеку просто необходимо все время так странно шутить. А я совсем забыла посмотреть на Святую Гору сверху.
Но на следующий день я не пошла на Падак, боялась опять обнаружить там пана Махачека или его труп. А что, если он говорил всерьез? Но пан Махачек не замерз, а только заснул и скатился по откосу. Внизу его нашли какие-то люди и спасли. Ему по-настоящему повезло. В пятницу об этом говорил весь Ничин.
В пятницу я последний раз была в школе. Я надеялась, что пани Колачкова даст мне мороженое, как тогда Грузе, который уходил в коррекционную школу. И еще мне было страшно, потому что должен был пройти тот урок чтения стихов, а Каченка про своего Сладека так и не забыла. Никакого другого стихотворения я не выучила, потому что не хотела обманывать Каченку, но когда подошла моя очередь, рассказать про суженого я не могла. Я просто стояла у доски и молчала, и все смотрели на меня. Не знаю, сколько прошло времени, и вот в тишине я вдруг говорю:
– Хелена Соучкова. Концерт. А за нашим за забором блеют овцы дружным хором.
Все смеялись, даже пани учительница, и было очень здорово. Если бы я рассказала «Я еще девушка юная слишком», все бы тоже смеялись, но совсем по-другому. Я же вижу разницу. Я даже не расстроилась, что никакого мороженого мне не дали. Но Каченке я лучше не буду об этом рассказывать. Я не уверена, что это все же не был обман.