ое выражение. — Вы и сегодня не сможете купаться? Какое несчастье в такую погоду не иметь возможности залезть в воду!.. Нужно было беречь себя… И как долго болит у вас в таких случаях горло?..
По тому, как нервно Ева повела плечами, я понял, на что намекнул Дюси. Я бы лично никогда не рискнул так подвести девушку.
Вскоре набережная заполнилась народом. На глади озера показались две яхты. На большой застекленной веранде собралась довольно многочисленная компания картежников.
Оставаться вдвоем с Евой и дальше было неудобно; к тому же мне хотелось взглянуть, что делается на набережной. Я стал прощаться. Дюси Торма сказал, что ему нужно сходить на почту. Ева вызвалась проводить нас.
— Вечером сходим на танцы, хорошо? Надеюсь, вы тоже там будете? — спросил Дюси у девушки.
Мы стояли так, что моя рука касалась руки Евы, и я чувствовал, как ее нежная кожа, покрытая светлым пушком, ласкала меня. На какое-то мгновение меня охватило чувство внезапно нахлынувшего счастья, но тут подошел Дюси.
Шагая рядом с Дюси, я вел велосипед. Так мы дошли до моста. Дюси работал в каком-то министерстве и одновременно изучал юриспруденцию. На руке у него красовался золотой перстень с печаткой. В разговорах он, по обыкновению, небрежно упоминал о своих знакомых аристократах. Ну, а вообще-то это был веселый парень, умевший хорошо рассказывать забавные анекдоты. Однако в тот день он казался чем-то озабоченным.
— Рожика! — наконец проговорил он, вынимая из кармана голубой конверт. — Веселая бабенка, никогда не унывает!
— А что она хочет?
— Ничего особенного. Просто хотела бы приехать сюда на несколько дней. Рожика в яхт-клубе! Ее можно представить даже членам королевской семьи.
— А откуда она узнала, что ты здесь?
— Рожика не уступит Шерлоку Холмсу. Она все знает! Перед нею даже полиция и жандармерия ничто… Я только что отослал ей телеграмму, в которой сообщил, что заболел тифом…
Рожи Ваврик работала рассыльной на картонажной фабрике, которая находилась рядом с моим домом в Пеште. Мы с Дюси в одно время познакомились с нею, и Дюси, правда после долгой осады, стал ее любовником. Когда же он захотел расстаться с нею, девушка с завидным упрямством начала преследовать Дюси: она побывала у его начальника в учреждении, у его духовного наставника, а также у его брата — профессора патологической анатомии Доната Тормы, закоренелого холостяка, который от постоянных вскрытий сам был похож на труп трехдневной давности. Дюси великолепно изображал эту встречу в лицах.
Когда мы шли по улице Фе, нам навстречу попалась полная женщина, которая толкала перед собой детскую коляску. Дюси заговорщически подмигнул мне и, подойдя к женщине, наигранно-вежливо заговорил с ней:
— Извините меня, мадам, но мы нездешние и вот уж полчаса кружимся на одном месте… Не скажете ли вы, как пройти на улицу Фе?
— На улицу Фе? — удивилась женщина. — Да вы как раз на ней и находитесь!
— На ней? — удивился Дюси.
— Конечно, это и есть улица Фе.
— Фантастично!.. Я же тебе говорил, что она должна быть где-то здесь… Эх ты, идиот! — набросился он на меня, а затем снова повернулся к женщине: — Благодарю вас, мадам, сердечно благодарю, а то мой друг, этот вол, этот носорог, пытался заверить меня в том… Если не секрет, скажите сколько времени вашему малышу?
— Всего десять месяцев.
— Всего десять месяцев! О, он кажется гораздо взрослее! А какой он миленький, как он внимательно смотрит своими маленькими черными глазками!.. А какой он у вас выдержанный, молчаливый. Он совсем не похож на мертвеца, не так ли?..
Женщина закричала, а Дюси бросился бежать. Мне ничего не оставалось как сесть на велосипед и, сгорая от стыда, уехать прочь. Остановился я только на пристани. Сердце мое бешено колотилось. Охотнее всего я бы вернулся к женщине и попросил у нее прощения, но сделать это почему-то боялся.
Прикрепив велосипед цепью к столбу, я пошел вдоль набережной. Молодежь, отдыхавшая в Шиофоке, до обеда обычно проводила время на пляже, вечером шла в казино или на танцы, а в эти часы молодые люди и девушки расхаживали взад и вперед по набережной и по многочисленным дорожкам парка.
Я искал Бергера и вскоре увидел его вместе с подружкой. Они стояли у тира и упражнялись в стрельбе. Подружку Бергера звали Евой, но все почему-то называли ее Бергер. Это была высокая стройная девушка с блестящими глазами и ослепительно белыми зубами. На ней был свитер и брюки. Она великолепно загорела, и на коричневом ее лице стали заметнее веснушки.
Она тоже училась в гимназии. Отец Евы был богатым галантерейщиком и мог послать дочку на все лето отдыхать в Шиофок, где у него была собственная вилла на улице Белавари.
Когда я подошел к ним, как раз настала очередь стрелять Бергеру. Красный от волнения, он начал целиться, то и дело отбрасывая со лба мешавшие ему волосы. Мне он лишь кивнул, буркнув, что вечером встретимся на танцах.
Сочтя себя оскорбленным, я поехал домой. Я снимал комнату с отдельным входом в сад в доме, расположенном рядом со спортплощадкой. Подняв жалюзи, я улегся на кровать и в течение получаса заучивал две страницы иностранного текста из учебника. Это была моя дневная норма. Закончив учить, я переоделся в костюм из тропикаля, повязал галстук и направился ужинать.
Вечерело, и на дорожках парка зажглись неяркие фонари, отбрасывавшие на землю бледные пятна. В летнем кафе, где в оркестре играли братья Хорваты, в соответствии с приказом о соблюдении светомаскировки все фонари и лампы были прикрыты брезентовыми пологами. Вечер выдался теплым.
Увидев меня, оба Хорвата, столовавшиеся здесь вместе с женами, замахали мне, приглашая сесть к ним за стол, за которым можно было поужинать по льготной цене, как работнику кафе; к тому же с них не брали даже талонов.
Они ужинали за столиком возле самой эстрады. Сюда во время перерыва они обычно подсаживались к своим женам.
За столиком сидели оба Хорвата и третий музыкант оркестра — ударник Вилли Фельчер, добрый холостяк. Все трое — в ослепительно белых атласных смокингах. Здесь же сидели и жены братьев, Эмма и Души, с которыми я, как и с Хорватами, был на «ты».
Белокурая Души, жена Деже, была более серьезной, чем Эмма, а иногда даже сердитой. Сейчас Души тоже показалась мне расстроенной: она неохотно ответила на мое приветствие, так как спорила с мужем.
— Какая глупость пить эту гадость! — бросила она мужу.
— Хорошо, только перестань, — махнул ей Деже.
— И вы хотите надуть меня на этом? Заказываете малиновый сироп, а утверждаете, будто это красное вино! Я и официанту залеплю пощечину за то, что он меня дурить собрался… — Когда Души сердилась, она начинала называть мужа на «вы» или говорила о нем в третьем лице. — И он еще хочет возглавить кафе! Да кто доверит свои деньги такому глупцу?..
Дело в том, что мы с Хорватами вынашивали голубую мечту — открыть в Пеште «Хорват-чарду»: братья будут играть в оркестре, жены — помогать в зале, а мать — хозяйничать на кухне. Им даже удалось собрать небольшую сумму. Шани вел переговоры об аренде помещения. При этом они рассчитывали на помощь друзей-торговцев. Такими друзьями были Оскар Рона и Арпад Фрей, которые сейчас как раз отдыхали здесь и были приглашены на сегодняшний вечер.
Ровно в девять заиграл оркестр. Я в основном уже был знаком с репертуаром Хорватов. В самом начале вечера, пока собиралась публика, они играли классические пьесы, отрывки из опер, различные фантазии, довольно свободно импровизируя. В это время Деже, по обыкновению, играл на рояле два небольших вальса Шопена, которые так нравились мне. В такой свободной обстановке эта чарующая музыка действовала на окружающих умиротворяюще, а меня она, напротив, будоражила, рождая в душе высокие гражданские порывы.
Спустя некоторое время оркестр начинал играть танцевальные ритмы, и на паркете появлялись первые танцующие пары. Братья Хорваты, высокие, стройные, представительные, были в то время самыми высокооплачиваемыми музыкантами.
Деже было тогда лет двадцать восемь — тридцать. Белый смокинг красиво облегал его стройную фигуру. Великолепно владея техникой игры, он своими изящными узкими руками с длинными пальцами извлекал из рояля волшебные звуки. Деже закончил консерваторию, подавал большие надежды, но вынужден был пойти в джаз.
Шани был старше и чуть-чуть солиднее. Играл он на контрабасе, но не смычком, а щипками — тогда это было новшеством. Он играл, подпевая в такт мелодии не совсем хорошо поставленным, но приятным грудным голосом. Шани не был таким виртуозом, как его младший брат, но он удивительным образом умел находить контакт с публикой. Его улыбки и смех заражали всех. Он умел красноречивым жестом, мимикой, а порой и меткой шуткой как бы приправить песню. Ударник Вилли обычно по-своему реагировал на эти шутки, и все это придавало их маленькому ансамблю особое очарование. Так они играли каждый вечер.
Постепенно терраса заполнилась посетителями. Отдыхающих в тот год было так много, что даже в будние дни столик в ресторанчике приходилось заказывать накануне. К Хорватам подсаживались их друзья, и скоро за столиком становилось тесно.
Первым к ним подсел Арпад Фрей, или, как его все называли, Умный Фрей. Имелся еще и Глупый Фрей, тоже торговец, но не родственник первого. Глупый Фрей тоже скоро появился здесь с какой-то полнеющей дамой, о которой было известно только то, что она ему не жена.
Затем появился торговец текстилем дядюшка Руди с женой и сыном-подростком, а вслед за ними — Оскар Рона со своим неизменным двойником Эрвином Шали, светловолосым молодым человеком. Оба они отличались тем, что любили хорошенько выпить. Потом пришел новоиспеченный оптовый торговец текстилем Тиби Марек, бывший до этого крупье и довольно известной фигурой ночной жизни. Мне кажется, что он последовал совету Арпада Фрея и купил себе дело.
Чуть позже к столику Хорватов подошел дядюшка Габи Галлус, известный спортсмен и одновременно столичный нотариус, старый друг Умного Фрея и постоянный болельщик клуба МТК.