— Ты куда идешь? — удивился я.
— Домой, в Пешт. — Она пожала плечами. Вокруг рта залегла скорбная складка.
— А Дюси?
— Лег спать.
— И бросил тебя одну?
— Сказал, что туда, где он, чужих не пускают… Правда, пообещал, что если я сейчас уеду, то в сентябре он пригласит меня в Добочоке.
— А сейчас ты на вокзал идешь?
— Он мне дал двадцать пенгё… Сигареты у тебя есть?
Я дал ей сигарету. Она закурила ее прямо на улице, и потому, как она это сделала, я понял, что вообще-то она не курит.
— Он сказал неправду, что у меня есть любовник, который меня одевает… Это самая настоящая клевета…
— Этого никто и не говорит.
— Ты же слышал, как Дюси набросился на меня… А ведь ему хорошо известно, что после смерти бабушки и распродажи ее мебели я получила триста пенгё. Я даже могу показать решение суда. Вот на какие деньги я и купила этот костюмчик да две пары туфель…
Мне хотелось сказать ей что-то хорошее, но слова не приходили в голову.
— Я провожу тебя до вокзала и поднесу сумку, хорошо?
— Сумка нетяжелая, я и сама донесу, — ответила она, держа сигарету двумя пальцами. — Передай Дюси…
— Что?
— Я очень жду, когда он выполнит свое обещание в отношении Добочоке… Я и на Балатоне-то в первый раз… Ни разу даже выкупаться не удалось…
Я посмотрел ей вслед. Она уже не казалась такой элегантной: новый костюм измят; волосы спутаны; слегка сгорбившись, она направлялась к станции, неся в руке старую дорожную сумку.
Тем временем заметно рассвело. Я посмотрел на часы. Они показывали без нескольких минут пять. Я направился домой. Рыжий пес, высунув язык и не спуская с меня беспокойных глаз, трусил за мной.
С Деже мы договорились, что он оставит ключ на подоконнике: окно я обычно не закрывал, чтобы в комнате всегда был свежий воздух. Однако сколько я ни шарил по подоконнику, ключа не было.
— Кто там? — вдруг донесся до меня из комнаты женский голос.
В замешательстве я пробормотал что-то, поняв, что пришел слишком рано.
Однако из комнаты назвали мое имя и даже предложили войти. Я постучал, но дверь была не заперта. На моей кровати сидела Маца, а у ее ног на полу во всей одежде сидел на корточках Деже и говорил ей что-то невнятное. Он был сильно пьян. Маца тоже была довольно пьяна. Спиной она опиралась о стену, на руке у нее позванивали золотые браслеты.
— Что вам здесь надо? — уставившись на меня пустым взглядом, спросила Маца.
Комнатка, которую я снимал, была небольшой. Я стоял возле умывальника, понимая, что объяснять им сейчас что-либо бесполезно.
— Это мой дорогой друг. Он мне — как братишка… — выручил меня Деже. — Ты не бойся его. Он скорее себе язык отрежет, чем разболтает. Разве не так, дружище? — Деже охватил порыв нежности. Голос стал плачущим. Так и не встав с пола, он продолжал: — Ты меня сейчас, наверное, осуждаешь? Да, друг? Я — пьяное животное. Но что поделаешь, если я такая тряпка и нет у меня силы воли, чтобы покончить с этим?.. А ведь ты знаешь, кто мог бы выйти из меня! Мне мой педагог говорил, что из меня выйдет известный музыкант. У меня хорошая техника, но не хватает терпения… Терпение и подобострастие! Без этого не может быть настоящего артиста… Но тем, для кого я играю, нужны буги-вуги, а не Шопен и Моцарт…
Речь его была бессвязной. Он начал умолять меня не презирать его за то, что он пьет. Слушать все это было неприятно, так как говорил он одно и то же по десять раз. Затем Деже залепетал о том, что я, видимо, сержусь на Мацу, виню ее во всем.
— Но она, дружок, ни в чем не виновата. Я один во всем виноват, — продолжал он. — Так что уж ты, пожалуйста, не сердись на нее и полюби. А ты, Маца, тоже люби этого парня, так как он — самый лучший мой друг. Поцелуйтесь с ним…
Я присел на кровать, и вдруг Маца обняла меня за шею и поцеловала в губы. Деже продолжал твердить:
— Я хочу, Маца, чтобы ты любила его так же, как меня, чтобы он видел и чувствовал это… Давайте втроем заключим союз, чтобы всегда быть вместе…
Маца и на эти слова Деже ничего не ответила, но смерила меня внимательным взглядом своих голубых глаз. Чтобы хоть что-то сделать, я засунул под кровать спортивные тапочки. И в этот момент дверь, которую я тоже не запер, растворилась и на пороге появилась Души.
Ее появление было столь неожиданным, что я не поверил собственным глазам, решив, что это — игра воображения. Я по сей день не знаю, как она разыскала мое жилище и почему вдруг решила искать мужа именно у меня.
Деже мгновенно вскочил на ноги и удивленно уставился на жену, затем достал из кармана платок и начал вытирать им лицо.
Маца издала какой-то гортанный звук и схватила свою сумочку.
Самой трезвой среди нас была Души. Она подошла к мужу и, поправив воротничок его сорочки, не глядя на Мацу, коротко бросила:
— Марш отсюда!
Маца не пошевелилась.
Деже встал перед супругой и воинственно заявил:
— Хорошо, дорогая, хорошо. Что сделано, то сделано, только не устраивай здесь цирка…
— Я сама все сделаю, — на удивление спокойно проговорила Души. — Вы в это не вмешивайтесь. Вы сейчас пьяны, как последняя свинья.
— Ну и что?
Еще раз повторяю: комнатка у меня была такой маленькой, что, разговаривая с женой и энергично жестикулируя, Деже нет-нет да и касался ее плеча или руки, Я же, весь съежившись, не пошевелился, но на меня Души не обращала ни малейшего внимания. Оттолкнув от себя мужа, Души повторила, обращаясь к Маце:
— Я сказала: марш отсюда!
— Не сердись на нее, дорогая. Она не желает тебе ничего плохого, — вместо Маци ответил Деже, все еще, видимо, не понимая всей серьезности создавшегося положения. — Ты ее плохо знаешь, поэтому и сердишься… У Маци доброе сердце. Если она кого любит, ничего для того не жалеет…
— Поэтому она и бегает за чужими мужьями? — перебила его Души. — Это последняя грязная проститутка!
— Это я-то бегаю за твоим мужем? — громко и хрипло засмеялась вдруг Маца. — А разве не он сам преследует и умоляет меня, не переставая твердить, что не может без меня жить? Чем я виновата?..
Души схватила первый попавшийся ей под руку предмет — а им оказался стакан с умывальника, — чтобы запустить им в Маци. Деже вырвал у нее стакан и в то же мгновение вскрикнул от боли. Стакан лопнул и глубоко рассек ему ладонь правой руки. Кровь залила руку, закапала на пол. Деже растерянно растопырил пальцы, а кровь капала на сорочку и белый смокинг.
Маци с криком вскочила. Она не выносила вида крови и ладонью закрыла глаза.
Души побледнела и, выхватив из левой руки Деже носовой платок, прижала его к ране.
— Боже мой! Иисус!.. — испуганно воскликнула она.
Платок мгновенно промок.
— Ну что ты уставился?! — закричала на меня Души. — Быстро вызови врача! Разве ты не видишь?..
Я выбежал из комнаты и, вскочив на велосипед, помчался по улице. Однако найти врача в такое время оказалось нелегким делом. Наконец я примчался к дежурному пункта скорой помощи. Врач, захватив сумку с инструментами, сел на велосипед и поехал за мной. Это был молодой неразговорчивый человек в белом чесучовом костюме.
Когда мы вошли в комнату, Маци там уже не было. Деже, бледный, лежал на кровати. Правая рука — в окровавленной повязке. Все вокруг было перепачкано кровью — и простыня, и тумбочка, и ковровая дорожка, и даже мой учебник финского языка. Души сидела рядом с мужем и со слезами на глазах гладила его по лицу, целовала в лоб.
— Скажи, тебе не очень больно, дорогой? Вот уже и доктор пришел. Он сейчас все сделает…
Врач сел на место Души и развязал Деже руку. Внимательно осмотрев рану, врач несколько раз согнул Деже пальцы, а затем промыл рану и перевязал.
— Вы ночью пили? — спросил он.
Деже пробормотал что-то невнятное.
— Вы пианист? — спросил врач и, подобрав осколки стакана, внимательно осмотрел их.
Когда мы с Души провожали его, врач сказал:
— Я наложил лишь временную повязку. По-моему, повреждено сухожилие. Следовательно, придется делать операцию… Вы его жена?
— Да, — простонала Души.
— После подобной операции, как правило, образуется contractura. Проще говоря, пальцы остаются в согнутом положении, выпрямить их уже нельзя… Боюсь, вашему мужу уже не придется больше играть.
Время было позднее, и публика постепенно начала покидать ресторанчик. Столики вокруг рояля стали освобождаться, и я пересел за один из них. На пюпитре у Деже стоял стакан с пивом. Он пил даже во время игры. Пиво ему подносили несколько раз. В основном его заказывал кто-нибудь из гостей, а Деже всегда просил лишь маленькую бутылочку «Делибаб». Он не был пьян, но как-то весь опух и сильно потел, то и дело вытирая лицо и рот. Я заказал себе еще рюмку коньяка и чокнулся с Деже. Он поцеловал меня в щеку.
Танцующих на пятачке осталось очень мало, и братья Хорваты играли неохотно, делая перерывы после одной-двух песен. Временами Шани сходил с эстрады, тогда Деже один играл на рояле, и мы могли с ним спокойно поговорить.
— Ну как, зажила твоя рука? — поинтересовался я.
— Два года не мог играть, четыре пальца никак не мог согнуть…
— А Шани?
— Он тогда работал с другим пианистом… Потом мне порекомендовали хирурга профессора Грановича. Это — гений, мастер своего дела. Он мне сделал пластическую операцию. Она продолжалась три с половиной часа. Профессор денег с меня не взял, сказав: «Когда снова будете играть, тогда и заплатите…» Представь себе, дружище, мне, собственно, заново пришлось учиться играть. С самых, так сказать, азов…
Он протянул мне правую руку, на ладони ее виднелся длинный бледный рубец. Да, этот двухгодовой перерыв помешал карьере Деже, а вместе с Деже пошел на «снижение» и Шани, который сам, как музыкант, не мог тягаться с Деже.
— Ну, а как обстоят дела с корчмой Хорватов? Удалось вам ее завести?
— Черта с два! Все деньги, которые у меня были, уплыли за два года безработицы… А потом Будапешт был взят в окружение, и каждый радовался, что уцелел…