Оба они показались Брезнаи какими-то жалкими. Ему и в самом деле стало немного жаль этих провинциальных человечков, охваченных жаждой крови, которые смотрели на мир через бутылку с рислингом и которые, возможно, так никогда и не освободятся от своих заблуждений…
Немного смягчившись, Брезнаи вынул из кармана портсигар и, протянув его Саколци, сказал:
— Закуривайте, старина, ничего особенного не случилось…
Провинциалы не обиделись. Дядюшка Фери снова наполнил стаканы вином. И хотя вино в бутылке еще не кончилось, он все же заказал проходившему мимо официанту принести еще.
— Хорошее винцо и пьется легко, — заметил Саколци, подняв стакан и рассматривая его на свет.
— Это хорошее? — Дядюшка Фери махнул рукой. — Вот я вам покажу вино так вино. Это вино и посмотреть, и выпить приятно, если господин директор окажет мне честь… — Проговорив это, он снова уставился на директора своими колючими глазками.
— Я вот как-то зашел со своим приятелем в ресторан, — начал рассказывать Саколци. — Заказали мы с ним винца «Бадачони Кекнелю»… Принесли нам вино, попробовал его мой приятель и говорит официанту: ручаюсь, мол, головой, что это вино и рядом с бадачоньским не стояло. Официант на дыбы, начал утверждать, будто это и есть самое настоящее бадачоньское. Разгорелся спор. К нам подошли другие, попробовали вино и официанту дали попробовать, а потом начали стыдить его за то, что он утверждал, будто это и есть бадачоньское. Официант тогда и говорит, что лично был в Бадачоне и собственными глазами видел, как там выращивают замечательную, почти двухметровую кукурузу…
Все трое посмеялись и выпили.
— А вы знаете, где в Пеште можно попробовать хорошего вина? — покровительственным тоном спросил вдруг Брезнаи. — Есть одна частная корчма, маленькая очень, но вино там дают отменное, такое чистое, из самого лучшего винограда, который отбирают по ягодке. А если какая помялась или лопнула, ее ни за что на свете не бросят в чан…
— Евреи уж знают, что хорошо, а что — плохо, — тихо, с хитрой улыбочкой заметил дядюшка Фери. — У них уж вино ничем не портят, не так ли?
Все опять засмеялись. Всем троим было приятно щекотать друг другу нервы. Брезнаи принесли заказанную им бутылку, и он разлил вино по стаканам. Они чокнулись.
— Не знаю, кто из вас самый старший… Ну, сервус… Сервус! — Все выпили, а Брезнаи снова налил: — Ну скажите же… Где же вы меня хотели повесить? Там, у себя?
— Ну ладно, ладно, перестань. Это уже неинтересно… — наигранно усмехнулся Саколци.
— Что это? Уж не сердишься ли ты?.. Так где же все-таки это должно было произойти? В провинции?
— Не обязательно. — Дядюшка Фери поднял в воздух свою здоровенную руку.
— В Пеште? Но где именно? На Бульварном кольце?
— Можно и там, — пробормотал Саколци, лицо которого побагровело от выпитого вида. — Ну, выпьем, что ли?
— А за что?
— За что хотите. Ну хотя бы за то дерево…
— Нет, так дело не пойдет. Я должен сначала его увидеть, — заупрямился Брезнаи. — Ветки у многих деревьев отпилены, веревку не на что накинуть.
При этих словах дядюшка Фери так громко рассмеялся, что все его большое тело заходило ходуном.
— Я вижу, ты уж и деревья осмотрел! Это хорошо, очень даже хорошо… Но ведь на улице есть и фонарные столбы…
— Они очень скользкие, старина, на них и веревка-то как следует держаться не будет… А если будет?.. Так как же вы хотели меня повесить? За ноги, вниз головой?
— Вешать вниз головой — это самое настоящее свинство… Такого делать нельзя… — пробормотал Саколци, с трудом ворочая языком.
Они еще раз наполнили стаканы, но в этот момент к ним подошел старший официант и сказал, что ресторан закрывается. Они выпили на дорожку и расплатились. Брезнаи попрощался с обоими за руку.
— Надеюсь, ты на нас не сердишься? — спросил артиста дядюшка Фери и на прощание так стиснул ему руку, что хрустнули пальцы.
— Нет, нет…
— Сервус, товарищ директор, сервус, дружище… — пролепетал Саколци, с трудом стоя на ногах.
На улице было довольно свежо. Брезнаи медленно пошел по Бульварному кольцу. Прохожих было очень мало. Лишь где-то вдалеке шумела какая-то компания. На сердце было легко от выпитого вина. Брезнаи что-то тихо насвистывал себе под нос, барабаня пальцами по стене дома, будто играл на пианино. По жилам разливалась приятная истома. У него было такое чувство, будто он сегодня сыграл роль короля Лира или какую-нибудь другую заглавную роль. Легкий ветерок приятно освежал лицо, взъерошивал волосы.
Брезнаи, поглядывая на свое отражение в зеркальных витринах, остался доволен: даже слегка располневший и растрепанный, он все равно казался интересным и внушительным.
«Только бы получить настоящую работу, — думал он. — И тогда я им всем покажу. Так сыграю, что все они лопнут от зависти!» Он закурил и, пуская густые клубы дыма, зашагал по Бульварному кольцу.
— Ничего не случилось, старина! Вы еще услышите о Кальмане Брезнаи!
ЮНОШЕСКАЯ ЛЮБОВЬ
Впервые я встретился с Кати прекрасным весенним днем, после обеда, возле Цепного моста с пештской стороны. Заметил я ее еще с дальнего конца площади и сразу же догадался, что молодая блондинка в траурном черном платье — та самая женщина, о которой мне так много рассказывал мой друг Бела. Бела как раз стоял возле нее, а рядом с ним — Жужа, сестра Кати, за которой ухаживал Бела и с которой я был уже давно знаком. Однако тогда меня нисколько не интересовали ни Бела, ни его возлюбленная. Медленно проходя мимо здания Академии наук, я не спускал глаз с Катеньки. День был на удивление теплым — такие дни в начале весны бывают не часто. Солнечные лучи отражались в окнах Академии, в воде Дуная, они превратили в светлое пламя золотистые кудри Катеньки. Она несколько раз дотрагивалась до волос, потом чуть поправила юбку, сверкнув в улыбке белоснежными зубками, с такой милой элегантностью, что я влюбился в нее прежде, чем успел подойти поближе. Создатель, что может быть восхитительнее молодой златокудрой женщины в черном траурном платье?! Яркие солнечные лучи играли в ее волосах, в глазах, на ее блестящих зубах, в складках черного платья, которое ладно обтягивало ее стройную фигурку, на ее просвечивающих черных шелковых чулках, на черных туфельках и сумочке.
Несмотря на свои двадцать два года, Катенька уже была вдовой. Жила она в Комароме в доме с садом, доставшемся ей после смерти мужа, который был, кажется, инженером или кем-то в этом роде. Прошло уже полтора года, а может быть, даже больше, и вот Катенька вместе с сестрой приехала в Пешт под предлогом, что ей нужно кое-что купить в столичных магазинах, а на самом деле ей просто хотелось отдохнуть от своего скучного одиночества. В конце концов, молодая хорошенькая женщина не может бесконечно соблюдать траур. Все это я узнал от Белы — он, как я уже сказал, ухаживал за сестрой Катеньки, что по целому ряду серьезных причин сохранялось в строжайшей тайне. Мы с Белой довольно часто гуляли вдвоем по набережной или сидели где-нибудь за бокалом вина, и Бела рассказывал мне о своей возлюбленной, а я жадно слушал его. Влюбленным всегда хочется, чтобы влюблены были и люди, которые их окружают: вот и Бела, почувствовав однажды, что мне уже начинают надоедать его рассказы о секретных любовных письмах и свиданиях, неожиданных препятствиях, ссорах и удивительных примирениях, посоветовал мне влюбиться в Катеньку, поскольку сам он влюблен в Жужу. Он восторженно рассказывал мне, какой замечательный человек Кати, уверяя, что сам обязательно влюбился бы в нее, если бы не любил Жужу. Оказалось, что он уже говорил обо мне с Кати, которая, по его словам, очаровательно смеялась, показывая свои белоснежные зубки. Он пообещал мне в самое ближайшее время вытащить Катеньку в Пешт, чтобы я мог покорить ее и обрести долгожданное счастье…
Короче говоря, моя первая встреча с Кати была достаточно хорошо подготовлена. Любовь с первого взгляда, как правило, либо парализует человека, лишая его подчас даже дара речи, либо воодушевляет, словно даря ему крылья для полета. Мне эта любовь подарила крылья. Было мне в то время всего двадцать лет, и я жаждал любви, теряя голову от предвкушения счастья.
Я сказал Катеньке, что ее волосы цветом напоминают мне прекрасный золотистый куриный бульон. Затем я стал сравнивать ее прелести с различными вкусными вещами — с шоколадным тортом, творожными слойками и, наконец, сравнил ее с донной Анной из «Дон Жуана».
Катенька на все мои слова отвечала задорным смехом. Вскоре я уже был уверен в том, что непременно одержу над ней победу. Когда же мы расположились в одной из лож кафе «Цепной мост», я встал перед Катенькой на колени и поклялся, что если мне суждено дожить даже до ста лет, то и за такую долгую жизнь я больше ни разу не посмотрю ни на одну другую женщину, и попросил ее стать моей женой.
Катенька весело рассмеялась, смеялись и Бела с Жужей. Она попросила меня подождать хотя бы несколько лет, пока я немного подрасту. Однако уже там, в кафе, стало ясно, что нам суждено любить друг друга. В безоблачно-голубых глазах Катеньки зажглись при моем признании огоньки, и в тот же вечер по дороге домой, идя по набережной Дуная, она уже не кокетничала, а, закрыв глаза, доверчиво склонила голову ко мне на плечо, а на щеке у нее я увидел слезу. В тот момент она впервые в мыслях изменила своему покойному супругу…
В Будапешт Катенька приехала на неделю, и мы каждый вечер проводили вместе. Постепенно мы стали сторониться Белы с Жужей — так обычно стараются отделаться от родителей подростки, которым хочется побыть одним, самостоятельно побродить по извилистым тропкам гор Геллерт и Вархедь, Бастиона рыбаков или же Визивароша. Чувство наше быстро росло и крепло, мы могли все время говорить о нем друг другу, не переставая удивляться, насколько родственные у нас души — словно мы с детства воспитывались вместе и дружили.
Наша недавняя жизнь, отделенная от нас всего лишь несколькими днями, жизнь, в которой мы не знали друг друга, казалась нам с высоты нашего восторженного чувства жалкой и пустой. Мы не понимали, как мы могли жить друг без друга.