Из вагона я вышел последним и, по совету Кати, не сел в автобус, а пешком, помахивая своим скромным портфелем, через мост направился на противоположный берег. Охваченный предвкушением счастья, вдыхая вечерний весенний воздух, я, казалось, не шел, а летел по городу, не забывая, однако, оглядываться по сторонам, чтобы не сбиться с пути. Сначала мне нужно было повернуть налево и пройти немного берегом реки, а потом — свернуть направо и переулком, чтобы не вызвать ничьих подозрений, выйти к дому Кати и позвонить у ворот, дав два коротких и один длинный звонок… Все это было так таинственно и волнующе! Кати открыла мне дверь, и я вошел во двор.
Это был не двор, а райский сад, маленький, но очень ухоженный: фруктовые деревья, засыпанные гравием дорожки, скамейки, выкрашенные зеленой краской. Посреди сада возвышался небольшой белый дом, в котором все сверкало чистотой. Покойный муж Катеньки был, видимо, человеком довольно педантичным и любил порядок. Мебель в доме была современной, кругом — ковры, керамические статуэтки. В одной из комнат я увидел радиоприемник и патефон. Не ускользнуло от моего внимания и то, что стол, уставленный фарфором и серебряными приборами, был накрыт на две персоны. Краешком глаза я заметил, что в соседней комнате стояла разобранная постель, на голубом пододеяльнике которой лежала женская шелковая ночная сорочка и — о боже! — мужская пижама. Видимо, в недалеком прошлом она принадлежала супругу Кати…
Катенька, пунцовая от возбуждения, была в нарядном платье, поверх которого был надет белоснежный отутюженный передник. Она радушно встретила меня и подвела к двум детским деревянным кроваткам, в которых спали два мальчика: двухгодовалый, со светлой головкой, и годовалый, черноволосый. Поправив на обоих одеяльца, Кати скрылась в кухне.
Усевшись в удобное кресло, я закурил. Все, что было вне стен этого дома, отступило куда-то далеко-далеко. Этот небольшой уютный домик был в тот момент для меня маленькой крепостью, в которой я чувствовал себя господином, отцом и мужем. Я любовался замысловатыми клубами табачного дыма и старался не обронить случайно пепел на блестящий паркет.
Вскоре обед был готов. Катенька явно хотела быть неотразимой: сняв фартук, она торжественно подавала на стол одно блюдо за другим. Сначала мы с ней выпили по бокалу вина, торжественно чокнувшись и глядя друг другу в глаза. Я быстро захмелел. Мы ели куриную лапшу, подернутую золотистым жирком, похожим на волосы Кати, затем на большом блюде появилась огромная мозговая кость, содержимое которой мне пришлось выковырнуть и намазать ножом на кусок поджаренного хлеба. Следующим блюдом был жареный сом, к которому было подано белое вино. Рыба мне очень понравилась. Желая сделать Кати приятное, я попросил еще один кусок, хотя, откровенно говоря, и без того был сыт по горло. Каково же было мое удивление, когда хозяйка принесла еще большое блюдо с нарезанным ломтиками мясом и отварной курицей; все это было обложено картошечкой, рисом, помидорами и украшено петрушкой, укропом и листьями салата. К мясу было подано красное вино.
Кати не очень любила рыбу и потому с аппетитом принялась за мясо. Оно было очень мягким, и мне доставляло удовольствие наблюдать, как она ела его, поливая томатным соусом.
Я хотя и наелся рыбы, но, не желая огорчать хозяйку, поглощал, не забывая хорошенько поперчить, один кусок за другим, а Катенька все подкладывала мне один аппетитный кусочек за другим.
Наконец я поднял руки, показывая, что больше не смогу съесть ни одного, даже самого маленького, кусочка. Мне даже пошевелиться было трудно. Мы сделали передышку, а потом Кати подала на стол сладкое — различные печенья, от которых я только отщипнул по кусочку.
Кати спросила, почему я не ем печенье. Может быть, оно мне не понравилось? Я тут же начал все пробовать снова, а когда она, высунув розовый язычок, отпила маленький глоток вина, мне ничего другого не оставалось, как выпить еще, потом мы с ней пили из одного бокала…
Затем на столе появились компоты, которые мне тоже волей-неволей пришлось попробовать. В самом конце ужина Кати подала черный кофе. Хотя я не очень люблю кофе, пришлось выпить и его. Допив после кофе вино, мы начали убирать со стола.
Пока мы сидели, я чувствовал только тяжесть в голове, но когда встал, то меня закачало так, что, не схватись я за спинку стула, я, наверное, упал бы. С трудом сохраняя равновесие, я попытался шагнуть, но скользкий паркет все время уходил у меня из-под ног. На лбу у меня выступил холодный пот. Чтобы не упасть, я прислонился к стене.
Катенька тем временем погасила лампу и, пройдя в соседнюю комнату, нырнула под одеяло.
Собрав все свои силы, я каким-то чудом добрался до кровати. Помню только, что я лежал в кровати рядом с Кати, под одним одеялом. Наконец-то пришел этот долгожданный момент! В полутьме я уставился на карниз, на котором висела штора, стараясь сосредоточиться на каком-то светлом пятне на нем. Но все вокруг — стены, потолок, пол, мебель — кружилось в каком-то бешеном танце. Я попытался сделать несколько глотательных движений и глубоко подышать — так учила меня мама в детстве, когда у меня вдруг начинала кружиться голова. Однако сейчас это нисколько не помогло, скорее, наоборот: теперь мне казалось, что уже и сама кровать, на которой я лежал, ходила ходуном, и я боялся свалиться с нее.
Минуты шли, а самочувствие мое не улучшалось. Кати, по-видимому, решила, что я оробел, и, чтобы как-то приободрить меня, придвинулась ко мне поближе. Однако в том состоянии, в каком я тогда был, даже сама Венера ничего бы не могла со мной поделать. Я неподвижно лежал, словно серый волк, после того как он проглотил Красную Шапочку и ее бабушку.
Моя возлюбленная нежно обняла меня за шею, но от ее прикосновения мне стало еще хуже, и я нервно вздохнул. Кати, которая ждала от меня пылкого чувства, обиженно отодвинулась.
— Ты уже не любишь меня? — шепотом спросила она.
— Люблю… — хрипло ответил я.
— Хочешь, я тебя поцелую?
Промычав что-то невнятное, я вскочил на ноги и побежал в ванную.
Через несколько минут я вернулся в спальню и, оправдываясь, пробормотал, что ходил попить воды. В полутьме Кати не могла видеть, как я был бледен. А признаться ей, что после столь обильного ужина, да еще с вином, мне стало плохо, я, разумеется, не мог. Да такое объяснение ничего не изменило бы и не спасло положение.
Головокружение у меня, кажется, прошло, но зато появилось ощущение, будто я скольжу куда-то вниз по наклонной плоскости. Мне было ужасно стыдно перед Катенькой, которая снова придвинулась ко мне.
— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросила она меня.
— Пардон! — быстро ответил я, снова вскакивая с кровати. Войдя в ванную, я зажег свет и посмотрел на себя в зеркало. Вид у меня был ужасный: лицо мертвенно-серое, волосы всклокочены, под глазами багровые мешки. Открыв кран с холодной водой, я подставил под него голову. Возвращаясь обратно в спальню, я так шатался, что опрокинул стул, который с грохотом полетел на пол. От шума проснулся старший сынишка Кати и заплакал.
Когда Кати успокоила его, он сел в кроватке и потребовал хлеба с вареньем, а потом запросился к маме на большую кровать. Когда ей наконец удалось убаюкать малыша, Кати вернулась ко мне и легла рядом. Мы оба молчали. Через минуту я заметил, что Катенька плачет, спрятав лицо в подушку. Нужно было утешить ее, но я все еще чувствовал себя плохо, а объяснять ей что-либо не хотел и не мог. Я был смешон. Мне хотелось самому заплакать. Часы с ехидством — как мне тогда показалось — пробили четыре раза. Кати задремала, а я никак не мог уснуть. Я тихонько встал и, выйдя в сад, начал нервно расхаживать по дорожкам, залитым ярким лунным светом. В ярости я готов был отхлестать самого себя по щекам.
Когда начало светать, я почувствовал себя совсем хорошо. Я принял холодный душ, докрасна растер тело махровым полотенцем и вычистил зубы.
Нырнув к Катеньке под бочок, я стал целовать и обнимать ее так страстно, как будто только сейчас сошел с будапештского поезда. Кати проснулась в счастливом изумлении и хотела что-то сказать, но я закрыл ей рот поцелуем.
Утром встать пришлось довольно рано, так как проснулись дети и начали кричать. Когда мать одевала их, они подняли такой шум, что мне тоже пришлось встать. Хотя мне страшно хотелось спать, я чувствовал себя счастливым. Я помог Кати перемыть посуду, приготовить завтрак, а затем начал рассказывать детишкам сказки и быстро подружился с ними. После завтрака я хотел выйти с детишками в сад, но Катенька попросила меня этого не делать, сказав, что меня могут увидеть любопытные соседи.
Мне не оставалось ничего другого, как только бродить по дому. Я даже поднялся на чердак, а затем спустился в подвал. От нечего делать я начал листать имеющиеся в доме книги. Их оказалось не так уж много: в основном это были технические книги да серия Реваи в красивых кожаных переплетах… Мне почему-то показалось, что покойный приобрел эти книги не ради их содержания, а за красивый кожаный переплет.
Чуть позже раздался звонок, который нас с Кати сильно напугал: пришли незваные гости, которые всегда могут неожиданно заявиться в воскресенье. Кати в панике затолкала меня в кладовку и даже заперла там на замок. Гости пробыли довольно долго, и я успел проголодаться, так как со вчерашнего ужина ничего не ел. Я отломил кусок колбасы, лежавшей на полке, и съел его, затем добрался до изюма и банок с вареньем, которое я доставал пальцем.
День прошел мирно и спокойно. Под вечер я с разрешения Кати через заднюю калитку вышел на улицу, чтобы побродить по городу, осмотреть собор, здание магистрата, домик, в котором родился великий писатель Йокаи. Купив красивую открытку, я послал ее Кати, написав: «Привет из красивого города Комарома», чтобы завтра, когда меня уже не будет здесь, она получила ее и посмеялась моей шутке. Но до расставания была еще целая ночь, которая прошла спокойно и счастливо.
Рано утром мы распрощались, так как мне нужно было попасть на утренний поезд: с восьми до девяти у меня была лекция в университете. Прощались мы пылко, как молодожены, которым предстояла разлука на несколько дней.