Бела хорошо знал хозяина этого магазинчика. Это был очень осторожный человек, который ни за что не пошел бы ни на какое нарушение правил торговли. Он имел право торговать только в розницу. Бела знал, что лично ему хозяин не продаст материю ни за какую цену. Он не стал даже заходить в магазин, а бросился прямо ко мне, так как владелец коврового магазина никогда в жизни в глаза меня не видел. Бела научил, как следует поступить, чтобы мне продали эту парусину.
Получив соответствующие указания от дядюшки Белы, я поехал домой и переоделся. Я надел красивый белый костюм, повязал широкий красный галстук и, причесавшись так, как обычно причесываются артисты, зашел в тот магазинчик.
Там я за три пенгё купил маленький джутовый коврик — такой обычно кладут у порога, чтобы вытирать ноги. Затем, вынув из кармана блокнот и полистав его, спросил, не знает ли хозяин, где я в Пеште могу купить парусину, подходящую для циркового шатра.
Хозяин магазина не сразу понял, что именно мне нужно. Тогда я объяснил ему, что являюсь директором провинциального бродячего цирка и одновременно укротителем диких зверей, что наш цирковой шатер во многих местах прохудился и кое-какие полотнища необходимо заменить новыми.
Торговец, которому еще никогда не приходилось иметь дело с подобными покупателями, назвал мне два или три магазина. Я записал адреса и, поблагодарив хозяина, направился к выходу. У двери я как бы случайно споткнулся об один из тюков парусины.
— О, пардон! — воскликнул я. — Чуть было не упал… До свидания.
— Подождите-ка! — остановил меня торговец. — А вот эта парусина не подойдет вам?
— Эта? — Я остановился и двумя пальцами пощупал парусину. — К сожалению, нет. Наша более темного цвета.
— И эта со временем потемнеет.
— Но у нее оттенок не тот. — Я снова потрогал парусину.
— А вы видели где-нибудь более подходящую, господин артист? — поинтересовался торговец. — Вы думаете, в наши дни можно выбирать? Радуйтесь, что хоть на такую наткнулись… Сколько метров вам нужно?
Я вынул из кармана заранее нарисованную схему циркового шатра и, подумав, сказал, что нам потребуется девяносто два метра. В магазинчике было только восемьдесят шесть. Поинтересовавшись ценой, я решил, что это слишком дорого. Затем еще раз потрогал парусину, даже понюхал ее и высказал опасение, что такого количества нам явно будет недостаточно. Потом я снова заговорил о цвете и в самый разгар торга сделал вид, что собираюсь уйти.
Однако хозяин не отпустил меня и даже сбавил цену за метр на четыре филлера.
— А вы сможете переслать эти тюки в Мишкольц? — спросил я в конце торга.
— К сожалению, нет, господин артист. Своей машины у меня нет, а на поезде отвезти вам товар некому.
Заплатив за оба тюка парусины, я вызвал такси и вместе с торговцем погрузил их в машину. Сначала мы поехали на улицу Шандора Надя, затем в обратную сторону, на улицу Вадас, и через улицу Банк, объехав магазинчик ковровщика, подъехали к лавке торговца занавесями — она находилась совсем рядом. Разумеется, я попросил шофера остановиться за углом, чтобы не выдать себя. В этой лавке я продал парусину вдвое дороже, то есть по двадцать четыре пенгё за метр, получив чуть ли не тысячу пенгё чистой прибыли. Дома я отдал деньги Беле, он похвалил меня за чистую работу и дал мне на карманные расходы пятьдесят пенгё.
Дядюшка Бела не упускал своего даже тогда, когда вел дело вместе с нами. Достав какой-нибудь товар для нашей лавки, он получал с нас за него больше, чем платил сам, а продав его, забирал себе половину прибыли. Кроме того, как мне кажется, он имел что-то и с покупателя. Когда у нас с мамой не было денег, чтобы расплатиться с фабрикой, поставляющей нам товар, Бела незамедлительно перекупал его у нас, выплачивая нам половину предполагаемой суммы дохода. Сам же, как я теперь думаю, продавал его значительно дороже, что и не удивительно при тогдашнем постоянном взвинчивании цен. Таким образом, он зарабатывал в три-четыре, а то и в шесть раз больше, чем мы. Капитал у Белы был немалый, и он, несомненно, находил ему применение в других местах. Наша лавка была нужна ему для того, чтобы, укрывшись за ее вывеской, проворачивать свои собственные торговые операции, от которых кое-что перепадало и нам.
Однажды я все-таки попытался протестовать. Мы продали крупную партию мешков, и я решительно заявил, что поскольку мы с мамой являемся его компаньонами, то нам по праву надлежит получить с него еще пятьсот пенгё.
— Что такое?! — вскричал Бела, краснея от гнева, и так хватил кулаком по прилавку, что стены задрожали. — Я привез товар, я дал вам денег, я нашел вам покупателя, а вы-то вообще здесь причем?! То, что вы получаете, я даю вам как родственникам! И ты еще смеешь говорить о каком-то праве! Вот, возьми свои пятьсот пенгё!
Схватив пять банкнотов, он разорвал их на мелкие кусочки, бросил в горящую печку и выбежал из лавки, хлопнув дверью.
А через несколько дней нам стало ясно, что без Белы ни мы сами, ни наша лавка существовать не могут. Поняли мы и то, что нам самим никогда не заработать того, что получали мы от Белы.
Через неделю после ссоры к нам зашла жена Белы и сказала, что Бела чувствует себя оскорбленным и даже слышать о нас не желает. Она попросила не рассказывать Беле о своем визите к нам и объяснила, что ее очень расстроила наша ссора, что ей бы очень хотелось, чтобы мы помирились с Белой, найти которого можно по вечерам в кафе «Шполарих». Мама моя жаждала примирения, она слепо верила Беле и всегда ставила его мне в пример.
Я разыскал его в кафе и сказал, что мы ждем его возвращения. Бела еще раз перечислил все оскорбления, которые мы, по его мнению, нанесли ему, и заявил, что его интересуют не столько деньги, сколько справедливость. И снова между нами наступил мир: видимо, и он нуждался в нас.
Иногда, впрочем, и Бела позволял себе оторваться от дел. У него была одна знакомая, полная белокурая женщина, очень похожая на его жену. Иногда она в норковой шубке и в туфлях на высоких каблуках прохаживалась перед нашей лавкой. Стоило ей только заглянуть к нам, как Бела под каким-нибудь предлогом покидал нас. Поговаривали, что он покупал ей дорогие подарки, что для свиданий он специально снял меблированную квартиру, где они предавались любовным утехам…
Летом, во время обеденного перерыва, он водил ее на берег Дуная, на пляж, где часто бывали многие приятели Белы по спортивному клубу или по совместным дружеским выпивкам.
Как-то летом он повез ее в Лелле, где в тот год играли в оркестре хорошие друзья Белы, братья Сабо. Стоило только Беле и его любовнице зайти в ресторан, как весь оркестр поворачивался к ним и начинал играть:
Мы любим коньяк,
А содовую воду — нет…
Он познакомил ее с женами своих друзей, и они отдыхали вместе — купались, катались на лодке… Время было военное, и многие продукты выдавались только по карточкам, но Бела всегда знал, где за хорошие деньги и без всяких карточек можно было купить свинину, цыплят, кофе, сладости. А ночью, когда все посетители ресторана расходились, приятели веселились сами, пили вино, а иногда — даже шампанское. Бела пел песни негромким, слегка хрипловатым голосом, танцевал и, хотя уже давно не играл в карты, изредка показывал женщинам несколько карточных трюков. Иногда он в шутку вытаскивал у кого-нибудь из кармана зажигалку, портсигар или снимал с руки часы так, что их хозяин даже не замечал этого.
Будучи в хорошем настроении, Бела охотно читал вслух стихи Рабиндраната Тагора, которого очень любил и многие стихи которого знал наизусть. Иногда он, слегка коверкая слова, читал по-итальянски отрывки из Данте или пересказывал новеллы Мопассана и Чехова.
Однажды Бела похвастался мне, что купил книг на двести пенгё.
— На двести пенгё?! — удивился я. — И каких же книг?
— Специальной литературы, — коротко ответил он.
На следующий день, зайдя к нему, я решил посмотреть, что за книги у него появились. Это были толстые книги в нарядных суперобложках, на которых были нарисованы лошади с красивыми длинными ногами.
Однажды вечером в лавку — я был в тот момент в ней один — вошел невысокий господин в шляпе и попросил отпустить ему два метра ременной подпруги и моток шпагата и выписать счет. Получив то и другое, он предъявил мне удостоверение ревизора по надзору за ценами. Отрезав по небольшому кусочку каждого товара для образца, он вернул мне и ремень, и шпагат, получил обратно свои деньги и, забрав с собой счет, попросил меня завтра утром зайти к нему в контору, имея на руках приходную накладную на эти товары.
От страха мне чуть не стало дурно: и ремень, и шпагат я продавал по более дорогой цене, чем разрешалось. Из газет я знал, как сурово поступают с торговцами, которые самовольно завышают цены и тем самым наносят ущерб национальному хозяйству.
Оставшись один, я сразу же позвонил Беле, и он, взяв такси, немедленно приехал в лавку. Прежде всего он поинтересовался, как звали ревизора. Я, разумеется, не смог назвать ему ни имени, ни фамилии, так как от волнения ничего не соображал в тот момент, когда ревизор показывал мне свое удостоверение.
— Ну и осел же ты! — выругался дядюшка. — В таких случаях самое главное — знать, с кем имеешь дело.
Однако, не поддаваясь панике, он расспросил меня о том, как выглядел ревизор, затем позвонил нескольким своим друзьям и, вызвав такси, куда-то уехал, сказав, чтобы вечером я ждал его в «Валерии». К вечеру Бела уже знал, кто приходил ко мне. В кафе он встретился с одним из своих друзей, ревизором-пенсионером, полным благообразным господином с золотым перстнем. Господин был очень добр, обращался ко мне на «ты», называл «сынком» и говорил, чтобы я не беспокоился. Он объяснил, что пока ему еще не удалось поговорить с тем ревизором, который был у нас в лавке, но он уже разговаривал с его коллегой, который взялся за тысячу пенгё уладить дело.
Мы с дядюшкой вернулись в лавку и, опустив жалюзи, сфабриковали накладные, согласно которым и ремень, и шпагат были повышенного качества и, следовательно, цена их была соответственно выше. Вот с этими-то накладными я утром и пошел к ревизору.