Деже был доволен. Ему казалось несколько романтичным то, что он сидит в неизвестной квартире, хозяев которой он никогда в жизни не видел, пьет вино из их бокалов, ест из их тарелок…
— Скажи, пожалуйста, — заговорил он, — а что за люди твои хозяева? Где они работают?
— Он где-то мастером в цеху.
— А его жена?
— В магазине оптики.
— Дети у них есть?
— А-а! — Маргит скорчила гримаску. — Где уж им!
— Когда они вернутся домой?
— В шесть, может, в восемь, а то и в десять.
— Они работают допоздна?
— Старик на сверхурочную остается, а жена ходит в вечернюю школу.
Оба принялись за пирожные. После обеда Маргит мыла посуду, а Деже вытирал ее. Затем они прошли в комнату девушки. Геребен сел на диван и закурил. От выпитого вина и плотного обеда оба отяжелели и расслабились. Когда Маргит прошла мимо Деже, он схватил ее за руку и притянул к себе. Маргит покорно подставила ему губы, только никак не давала снять с себя блузку.
— Нельзя, — шептала она.
— Это почему же?
— Вы же обещали хорошо себя вести…
Поддавшись охватившему его чувству, Деже начал целовать лицо и шею Маргит, незаметно расстегивая пуговки на ее блузке. Он поцеловал даже попавшийся ему под руки медальон с изображением святого Дьердя. Это словно явилось ключиком к сердцу Маргит: она сразу же перестала сопротивляться. Раздевая девушку, он снова увидел татуировку на ее руке и посмотрел на нее уже с вызовом мужчины-соперника: «Вот смотри, Дюсика, какая она твоя, да еще до гроба!» Однако Деже не покидало опасение, что его дурачат, как легковерного дурачка. Стоило ему только подумать об этом, как вся страсть, которая только что сжигала его, мигом улетучилась… Подобное бывало с ним и раньше, и он хорошо знал, что в этом случае нужно немного переждать. Чтобы растянуть время, он спросил у Маргит, как она решилась на татуировку.
— Дюсика как-то упрекнул меня в том, что я его не люблю, а затем спросил, что я могу сделать, чтобы доказать ему свою любовь. Вот тогда я и попросила свою подругу Гизи, чтобы она свела меня к своему знакомому, который умеет делать татуировку…
— И чем же он тебя колол? Иголкой?
— Сначала он сделал наколку, а потом пустил туда тушь.
— Больно было?
— Немножко.
— Кровь не шла?
— Чуть-чуть.
— И теперь ты до смерти будешь ходить с этой татуировкой? Разве нельзя свести ее?
— Говорят, можно, только я не хочу.
— Почему?
— Знаете, если я вдруг случайно встречусь с Дюсикой на пляже или на улице, когда буду в блузке с короткими рукавами, пусть он увидит ее и пусть ему станет стыдно…
— А ведь ты, наверное, даже не запомнила, как меня зовут, — проговорил задумчиво поэт.
— А правда, как вас зовут?
— Деже… А ну повтори!
— Дяже, — повторила Маргит на деревенский лад.
«Да, нет сомнений, это девушка из народа, — подумал поэт. — Она так проста, так наивна и очень мила… И красива, этого нельзя не признать. Да-да, это типичная представительница народа, который питает все живое… Припасть к этому источнику, окунуться в него, раствориться в нем…»
— Повтори еще раз! — попросил он.
— Что повторить?
— Мое имя.
— Дяже…
Поэт почувствовал, как страсть вновь охватывает его. Он прижался щекой к телу девушки и уколол ее своей щетиной, но она, казалось, не заметила этого.
— Скажи еще раз!
— Дяже…
Близость девичьего тела опьянила его. Он обнял Маргит и зашептал на ухо:
— Милая ты моя, родная, единственная… Да знаешь ли ты, кто ты для меня?.. Скажи еще раз…
— Дяже, — выдохнула девушка и сама обняла поэта.
— Еще!
— Дяже…
— Любишь?
— Очень, — снова выдохнула Маргит, подставляя Деже губы для поцелуя…
Потом они молча лежали в полумраке. Геребен даже задремал немного. Девушка первая нарушила молчание:
— Угадай, о чем я думаю?
— О чем?
— Своди меня хоть раз в «Тегеран», пусть Дюсика увидит меня с тобой.
Поэта охватила ярость. «Черт бы побрал твоего Дюсику!» — мысленно выругался он и спросил:
— Ты кого, собственно, любишь?
— Почему ты спрашиваешь?
— Ты же только что сказала, что любишь меня.
— А разве я тебя не люблю?
— А Дюсику?
— Это совсем другое дело.
Геребен встал и пошел искать ванную. Он открыл дверь в теплую маленькую комнату, крохотное окошечко которой выходило во внутренний дворик. Выключателя он так и не нашел, но зато нащупал лопнувшую раковину, отвалившиеся от стены плитки, обитую эмаль на ванне. На полке стояли стаканы с зубными щетками хозяев, лежало мыло, рядом висели полотенца…
— Ты чего здесь ищешь? — неожиданно появившись, спросила его Маргит и включила свет. От яркого света поэту чуть было не стало плохо.
«Зачем я пошел в эту квартиру, принадлежащую совершенно незнакомым мне людям? Все работают…» И Деже вдруг расплакался.
Маргит не удивилась, не спросила, что с ним, а просто нежно погладила его по волосам. От этого прикосновения поэт зарыдал еще сильнее и вцепился в ее руку.
— Не убирай руку… — пробормотал он, — Как глупо, ах, как глупо… Не убирай руку, очень тебя прошу, — снова повторил он.
— Будь умницей, — шепнула Маргит, гладя его щеки, подбородок, лоб. — Будь пай-мальчиком!
— Но я не хочу… Я не хочу так жить, пойми же ты наконец! Так нельзя жить! Ах, как глупо…
— Ради бога, не так громко, — остановила его девушка.
— Все, что я пишу, чепуха! Моя писанина никому ни в чем не помогает, даже мне самому! Мои стихи никому не нужны… Это суррогат поэзии… Я учу других, что нужно делать что-то полезное, но сам никогда ничего стоящего…
— Ну-ну, будь же умницей…
— Может, я больше никогда ничего не смогу написать, — не унимался Деже. — Может, у меня просто-напросто нет никакого таланта, а? — Он вопросительно посмотрел на девушку, и глаза его снова наполнились слезами. — Да-да, так оно и есть: у меня совсем нет таланта! Нет, и все! Я плохой поэт, никудышный, дрянь…
Теперь заплакала и Маргит. Она прижалась к нему, гладила его лицо, целовала руки. Выплакавшись, Геребен немного успокоился. В голове было пусто. Сочувствие Маргит так растрогало Деже, что ему сразу же расхотелось уходить.
— И ты меня не любишь, — пожаловался он.
Маргит еще теснее прижалась к нему и крепко обняла.
— Любишь, да? — спросил поэт.
— Да, — кивнула девушка. — Только тебя.
— Почему именно меня?
— Я как только увидела тебя в бассейне, сразу же это почувствовала. Ты такой серьезный, интеллигентный… И потом мне так хорошо, когда ты здесь! У меня ведь тоже столько забот, бед, огорчений, что я даже говорить о них не хочу…
— Не пора ли мне уходить? — спросил он.
— Нет-нет, останься! — Маргит так крепко обняла его, что он почувствовал, как бьется ее сердце.
«Вот как нужно жить, — мелькнула у Деже мысль, — жить с девушкой, которая понимала бы меня, а если бы даже и не понимала, то, по крайней мере, умела бы вот так утешать…»
Он поцеловал ее ладонь, потом каждый палец в отдельности, запястье и снова ладонь. Видимо, эти поцелуи сильно подействовали на Маргит — она вся задрожала и страстно зашептала:
— Бедненький ты мой! Золотой мой! Дорогой…
Тут она с такой силой обняла его, что голова у поэта пошла кругом. Деже вновь захотелось, чтобы время остановилось…
«А ведь мне, пожалуй, пора идти», — подумал Деже через несколько минут, но какая-то сила все еще удерживала его. Он спросил Маргит, о каких своих бедах и огорчениях она говорила.
Девушка пожала плечами и, немного помедлив, рассказала, что Дюсика, собираясь искать для них квартиру, попросил у нее для этой цели две тысячи форинтов. Полторы тысячи у нее было скоплено, а пятьсот форинтов она заняла у знакомой. Правда, триста форинтов Дюсика ей отдал, но оставшиеся двести у нее все время требует эта знакомая… Поэт достал из кармана брюк две сотенные бумажки и положил их на стол, придавив пепельницей.
— Вы не сердитесь на меня? — спросила девушка.
— Нет.
— У меня есть одна просьба к вам. Вы не могли бы рекомендовать меня на киностудию? Я согласна на любую роль, даже статисткой…
Домой Геребен вернулся таким усталым, что прямо в одежде завалился на диван и моментально заснул. Вечером пришла с работы жена и разбудила его ужинать. Потом они выпили кофе в ближайшем кафе, а в десять были уже дома, так как Деже собирался еще поработать. Однако и в тот вечер ему не работалось: он никак не мог дописать начатое стихотворение. Тогда Деже занялся совершенно новым стихотворением, но и оно почему-то не получилось. Промучившись за письменным столом до четырех часов утра, он лег спать. Спал Деже беспокойно, а когда проснулся, жены уже не было дома. Чтобы как-то освежиться, перед тем как сесть за работу, он решил сходить в бассейн «Геллерт».
На этот раз он опять не смог заставить себя броситься в холодную воду. Войдя в бассейн с теплой водой, он уселся на ступеньках и закурил. В этот момент он и увидел Маргит: она сидела под струей теплой воды и разговаривала с мужчиной лет сорока, в очках, с заметной лысиной на затылке. Геребена она не могла видеть: его закрывала от нее падающая вода. Но он слышал каждое ее слово.
— А я не хочу сводить эту татуировку… Раз Дюсика так поступил со мной, то пусть видит, что он сделал…
МАРЦИ
Несмотря на все проказы Марци, мы с женой все же надеялись, что со временем его несносный эгоизм пройдет. Каждый ребенок, по-видимому, рождается эгоистичным и требовательным, и лишь впоследствии под влиянием окружающей среды из него формируется нормальный человек. Однако шли годы, а требовательность и эгоизм Марци все возрастали. Возвращаясь из детского садика, он уже на лестнице поднимал такой шум и гвалт, что было слышно в самом дальнем углу дома. До девяти, а то и до половины десятого вечера из нашей квартиры доносились рев, плач, крики, возня, нытье, свист, всевозможные стуки, скрежет детского велосипеда, визг игрушечного автомобиля, звуки сирены игрушечной машины скорой помощи. А какие драмы разыгрывались каждый вечер! Утихомирить Марци и заставить его лечь в постель можно было только с помощью бессовестного обмана, сказав, что наступила полночь, более того, что полночь уже давно миновала и что скоро нужно вставать и снова идти в садик. Все мои просьбы, ругань, наказания, уговоры и угрозы отшлепать его как следует не давали никакого результата, так как Марци хорошо знал, что все это — лишь пустые слова, что я, человек мягкий, добрый, не способен воспользоваться своим физическим превосходством. Не дост