Мы поспешно простились и вышли из кабинета профессора. Почти сбежав вниз по лестнице, выскочили на улицу Тюзолто, а затем на Бульварное кольцо… Запыхавшись от бега, мы пошли медленнее. Мое сердце бешено колотилось, и не столько от бега, сколько от той догадки, которая пронзила меня в кабинете врача. И лишь один Марци весело смеялся. Ему нравилось, что мы несемся по улице сломя голову. Он радовался, что отделался от дяди доктора без укола. Марци визжал, баловался, лез ко мне на шею, так как хотел покататься верхом на «лошадке». Не успокоился он и в кондитерской, куда мы зашли. Держа кусок пирожного левой рукой, он правой сунул его в рот, измазав при этом кремом щеки, лоб, нос и даже уши.
Наконец, обретя возможность говорить, Марци громогласно заявил:
— Это был хороший дядя доктор. К нему я еще пойду!
АБРИКОСОВОЕ ВАРЕНЬЕ
У нас в доме не принято варить летом варенье, и потому наша кладовка всегда пустовала: не было в ней ни банок с вареньем или повидлом, ни маринованных помидоров, ни соленых огурцов. Если, играя в прятки в доме у товарища, я случайно попадал в кладовку, то только диву давался, глядя на полки, гнущиеся под тяжестью многочисленных банок с вареньем и соленьями. Глотая слюнки, я думал: «Неужели такое возможно?»
Все, видимо, объяснялось отсутствием у нас денег. Впрочем, много ли можно получить за четыре небольшие газетные статейки, опубликованные за неделю? Даже от издания книги самым большим тиражом на варенье ничего не оставалось. И это несмотря на то, что летом фрукты и овощи продавались совсем дешево! У нас и банок-то нужных для этого никогда не имелось. А самое главное — не было у нас человека, который бы взялся за это дело: купил бы фрукты, почистил их, сварил и так далее. Никому из нашей семьи и в голову не приходило, что после лета наступает зима, а на зиму нужно хоть что-то заготовить. Мы жили, как стрекоза из известной басни.
Работа над большим романом, о котором так много мечтал мой отец, нисколько не продвигалась. Единственное, что делал отец, так это писал за один присест небольшие статьи, которые в тот же вечер или на другой день появлялись в свежем номере газеты. Когда такого материала набиралось на книжку, издавали книжку. Смелых планов ему не хватало не только в сочинительстве, но и в ведении домашнего хозяйства.
«Вот как-нибудь», «скоро» — эти слова стали в нашей семье своеобразным лозунгом. «Вот как-нибудь», «скоро» отец напишет новый роман, своеобразную энциклопедию нашего времени, и станет ходить в новое кафе, чтобы выпить там чашечку кофе. Вот тогда он починит жалюзи в доме, рассчитается с кредиторами и разгонит всех тех, кто стремится заглянуть в его карман… А до тех пор ничего не остается, как выполнять незначительную работу. В потоке такой работы, мелкой и суетной, прошли лучшие годы отца, прошли мои юношеские годы, и в таких условиях, конечно, было не до варенья. И все-таки один-единственный раз и у нас варили варенье.
Эта история тесно связана с именем тетушки Розы. Она исполняла у нас в доме обязанности поварихи, но одновременно была и няней, и горничной, и бог знает кем еще. Один вид этой седовласой строгой женщины, старой девы, внушал нам, детям, такое почтение, что мы никогда не смели называть ее на «ты». А это что-нибудь да значило. Так, например, мой старший брат Габи даже самого графа Альберта Аппони приветствовал коротким дружеским «приветик», однако и он не называл ее на «ты».
Тетушка Роза никому не разрешала быть с ней запанибрата. Она совсем не походила на тех девиц, которые служили у нас в доме до нее и которых мы, дети, считали чуть ли не своими друзьями по играм, но отнюдь не взрослыми, которые могут нам что-то приказать, и уж, разумеется, не служанками.
Я до сих пор не могу без волнения вспоминать нашу милую Манци. Она приехала к нам в семью из села, когда ей было всего-навсего пятнадцать лет, и проработала у нас целых четыре года. Манци и по своему поведению, и по своему характеру как нельзя лучше подходила к нашей семье, к ее укладу и порядкам. Если Манци утром давали деньги на продукты, она шла и покупала их, если денег не было, то без всякого стеснения она шла туда, где давали в долг. Когда нам за неуплату отключали газ, она шла к соседям и спрашивала, нельзя ли у них сварить обед. Манци стала элегантно одеваться, носить шелковые чулки, ходить в оперу и театры. За нею начали ухаживать редакторы из числа тех, кто бывал у нас в доме в качестве гостей. Нас, мальчишек, в семье было трое, каждый мечтал жениться на ней. Бедняжке Манци в конце концов пришлось уйти от нас, так как вокруг нее поднялось слишком много шума. Она так похорошела, что мама стала ревновать к ней отца.
Тетушка Роза, которая сменила ее, была в этом отношении совершенно безопасна, так как ей давно пошел шестой десяток.
До нас она работала в нескольких очень хороших домах и потому с первых же дней начала скандалить с родителями, говоря, что у нас в доме делается черт знает что: нет месячной суммы денег на питание; все держится на одних долгах; в доме нет ни пригоршни муки, ни капли масла, чтобы приготовить хоть какой-нибудь ужин, даже паприку нужно идти покупать. В доме хоть метлой мети, а хозяева ведут себя как богачи: постоянно тащат к себе гостей.
Тетушка Роза сразу же заявила, что она наведет порядок в этом доме. Пусть только ей дают денег сразу на неделю, а уж она-то будет готовить каждый день и завтрак, и обед, и ужин, и кофе, так что господину Каринти не придется шататься по грязным накуренным кафе!
Бедная тетушка Роза! Как она стремилась наладить жизнь нашей семьи!..
Это была серьезная женщина, хорошая хозяйка, а главное — искусная повариха, притом очень находчивая. Разумеется, мои родители не могли давать ей денег на целую неделю. Однако очень скоро тетушка Роза сделала для себя открытие: если хорошенько поискать, то и в этом доме можно кое-что найти, нужно только хорошенько порыться в многочисленных ящиках, шкафах и закоулках. Так, разбирая кладовку, она нашла за полками шесть пятисотграммовых кусков хозяйственного мыла, а на самой верхней полке обнаружила банку жира, о существовании которой никто не знал. Кроме этого, она разыскала в разных укромных местах фасоль и орехи, а под ванной три коробки соды, которую мой отец обычно расходовал в огромном количестве. В подвале тетушка Роза наткнулась на полмешка чечевицы, которая неизвестно как туда попала. И наконец, среди запыленных страниц томика Брема нашла двадцать пенгё. Никому не говоря ни слова, тетушка Роза забрала все найденное к себе в комнату и начала хитроумно хозяйничать. С того дня она ежедневно утаивала из денег на питание несколько филлеров, чтобы потом на нас же их и истратить.
Постепенно у Розы в голове созрел план, с помощью которого она намеревалась, так сказать, одним ударом сломить сопротивление хозяев и навсегда покончить с неразберихой в доме. Короче говоря, она решила наварить на зиму варенья, и не какого-нибудь, а именно абрикосового, да такого, какого не приходилось пробовать даже самому эрцгерцогу. Однако сделать это она решила в глубокой тайне. Из детей в свой тайный план тетушка Роза посвятила только меня, так как я был самым младшим (к тому же ее любимцем) и самым, так сказать, восприимчивым ко всем вопросам, имеющим непосредственное отношение к еде. Габи жил, казалось, в совершенно другом мире, и его, кроме поэзии, ничто не интересовало. Томи, сын моей матери от первого брака, бывал у нас нечасто, остальное время проводя у своего отца.
Помимо меня в тайну тетушки Розы была посвящена наша соседка — тетушка Завадскине, жена известного в то время певца. Она была великолепной хозяйкой и даже написала под псевдонимом Пирошка Табори несколько поваренных книг, пользовавшихся большим спросом.
Мы в то время жили в самом конце улицы Верпелети, неподалеку от табачной фабрики и тогда еще невысохшего Ладьманьошского пруда, в большом угловом доме, только что выстроенном на заросшем травой пустыре. Семья Золтана Завадски жила с нами по соседству. Я, Томи, Габи и ребятишки Золтана, конечно, поднимали страшный шум, целыми днями носились по лугу и орали во всю силу своих легких. Само собой разумеется, тонкие стены современного дома не могли защитить жильцов от наших криков. Когда взрослым становилось совсем невмоготу от гвалта, тетушка Роза выходила на балкон и, громко стуча по перилам, кричала нам сверху:
— Ребята, ради бога, прекратите! Золтан сегодня вечером поет арию Тристана, и ему нужно немного порепетировать!..
— Тристана? — фыркали мы и нарочно поднимали еще больший шум, устраивая «лошадиные» скачки, или били футбольным мячом об стену дома.
В нашей прихожей висели два огромных декоративных блюда из красной меди. Иногда мы снимали со стены блюдо и с силой бросали его на пол как раз в том месте, где за стеной находился кабинет тенора. Потом делали небольшую паузу и, приложив ухо к стене, слушали, какое это произвело впечатление на певца, а затем бросали на пол и второе блюдо, да так, чтобы грохот от его падения слышался на всех шести этажах. На этот шум обычно откликалась даже привратница, жившая на первом этаже. Она громко кричала, спрашивая жильцов, что, мол, такое случилось: уж не обвалилась ли крыша, а может, где-то в квартире взорвалась газовая колонка в ванне?
Однако следует признать, что Завадски были на редкость терпеливыми. Они любили и уважали моего отца, а нас, детей, старались утихомирить добром и лаской. Завадски выписывали нам детские журналы, на рождество дарили подарки. Когда они пекли торты и пирожные, то присылали нам на пробу несколько добрых кусков, а когда кололи свинью, не забывали угостить свежатинкой.
Узнав о планах Розы наварить варенья, тетушка Пирошка горячо поддержала ее. Будучи виртуозом в поварском искусстве, она была вхожа в любой магазин, лавку и торговую палатку и всегда знала, где и что можно купить по сходной цене. Так, она посоветовала тетушке Розе ни в коем случае не покупать новых банок для варенья, а приобрести на Фехерварском рынке уже использованные, внимательно проверив, чтобы они были без трещин и щербин. Что же касается самих абрикосов, то их следовало купить в ближайшем саду, и ни в коем случае не розовых, а желто-красных, спелых, налитых соком, ананасовых, которые растут только в садах на склонах горы Геллерт.