— Эй, ухнем!!!
— Фрици! — зашикала на него испуганная мама. — Ведь бурлаки удаляются!
— А один из них остался здесь, — сразу же нашелся отец, и все засмеялись его находчивости.
После пения гости начали упрашивать Петшауера рассказать что-нибудь, а историй всяких он знал видимо-невидимо, к тому же умел хорошо их рассказывать. И он в который раз поведал присутствующим, что он сказал венгерскому послу в Барселоне и как ему удалось отделаться в Лелле от толстой-претолстой супруги одного банкира, которой он давал уроки игры в теннис, для того, чтобы пойти на свидание с ее дочерью. Шутки, смех, прибаутки следовали одна за другой.
Время шло, а я все не мог позабыть о варенье: густой его аромат наполнял комнату, и казалось, его невозможно было разогнать даже вентилятором. Меня так и подмывало пойти взглянуть на стеклянные банки. Крадучись, я проскользнул в детскую и приподнял одеяло.
И тут случилось непредвиденное: то ли от волнения, то ли под действием крепкого крюшона я, неосторожно повернувшись в темноте, проткнул пальцем пергаментную бумагу, которой была закрыта одна банка. Послышался тихий треск, и банка вдруг повалилась набок. Я тут же подхватил ее, но так перепугался, что чуть было не разревелся. В замешательстве, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я взял вещественное доказательство своей вины, то есть банку, в руки и, бормоча, что «она сама так сделалась…», принес ее в гостиную.
Сначала все обратили внимание на мою растерянную физиономию и только потом заметили, что бумага на банке проткнута пальцем. Поскольку все находились в хорошем настроении, мой проступок остался без наказания. Просто все от души посмеялись. А затем, ссылаясь на то, что теперь варенье в этой банке все равно испортится, да и супруги Завадски его еще не пробовали, варенье быстро разложили по тарелкам и стали есть ложками. Варенье не успело даже остыть. Съели его очень быстро, да и не так уж помногу каждому досталось. Пустую банку поставили под письменный стол отца. Тетушка Роза давно ушла спать, и все решили, что она, возможно, завтра не заметит пропажи.
Отец и Дарваш начали спорить по одному из основных вопросов бытия. Отец любил читать книги по естественным наукам и неплохо разбирался в проблемах физики и биологии.
— Согласно одной теории, — говорил отец, — человек умирает не сразу, так сказать, не мгновенно, и его душа еще продолжает существовать, да и сама материя не может разложиться мгновенно. Человек некоторое время существует и после смерти, только уже как бы пассивно. Полная, или окончательная, смерть наступает после окончательного разложения материи. На это указывал еще Гораций, и этот простой физический факт используют в своих опытах спиритисты.
Дарваш хорошо разбирался в естественных науках. Внимательно выслушав отца, он вежливо высказал собственное мнение. При этом он почему-то называл отца мастером.
— Мастер, видимо, забыл о нашем последнем разговоре, когда мы пришли к единому мнению о том, что дух есть не что иное, как продукт материи и в то же время, так сказать, результат длительной эволюции развития. Вы же, мастер, подчас смешиваете философию Платона с учением Дарвина, идеализм с материализмом, а детские сказки с научными воззрениями. Ваша гипотеза на первый взгляд кажется очень интересной и, я бы сказал, поэтической, однако в действительности это не что иное, как теологическая болтовня в новом издании о загробном мире. И мне очень жаль, что вы, мастер, размениваете свой талант, который многие ценят, на подобные пустяки.
— Ну допустим, что уже наступил коммунизм, а вы сами стали самым главным народным комиссаром, — вмешалась в разговор Беби Бекер, обращаясь к Дарвашу. — Что бы вы сделали тогда со мной?
— Абсолютно ничего, госпожа, — сухо ответил Дарваш.
— Но все же? Со мной? Именно со мной?
— И тогда создадут законы, которые будут распространяться на всех, в том числе и на вас.
Беби громко рассмеялась:
— Короче говоря, протекции у вас я не получу? Все это чепуха! Нельзя всех людей стричь под одну гребенку. Крестьянин, если его посадить на велосипед, сидит по-своему, совсем не так, как другие люди. Разве вы этого не замечали? Когда едет на велосипеде господин, он смотрит по сторонам, с любопытством наблюдая за происходящим вокруг. А простолюдин крутит педали и смотрит прямо перед собой, ничем не интересуясь. Потому что он простолюдин…
Отец замахал руками, давая понять, что, когда в разговор вмешивается женщина, о серьезном говорить уже невозможно. Завтра он снова получит от Дарваша пространное письмо, в котором тот детально изложит свою точку зрения…
Между тем пиво было выпито. Выпили и крюшон. Потом где-то в шкафу нашлась бутылка ликера. Турчани на балконе разговаривал с моим братом Габи. Ночь была теплая и душная. В небе светила полная луна, а со стороны пруда доносилось кваканье лягушек. У жены Завадски разболелась голова, и она пошла домой спать, но муж ее остался у нас.
Затем опять начали играть. На этот раз играли так: кто-то называл хорошо известное имя или фамилию, и в них нужно было так изменить гласные, чтобы слова приобрели совершенно другое значение. От этой игры перешли к другой, тоже связанной с фамилиями, только более трудной и головоломной.
— Я голодна! — вдруг закричала Беби, откинувшись на спинку дивана. — Покормите же гостей!
Покормить было бы можно, если бы в доме что-нибудь было. Мама обшарила всю кладовку, но в ней не нашлось даже маленького кусочка сливочного масла. Нашли только хлеб да немного жира, в котором уже жарили мясо.
— Ну что вам дать? Дать хлеба с жиром?!
— Фу, — скорчила гримасу Беби. — Что вы жалеете свое паршивое варенье? Завтра же я пришлю вам вместо него в любом количестве клубничного или малинового… — Проговорив это, она устремилась в детскую. Схватив там три банки, Беби вернулась в холл, на ходу развязывая шпагат.
Уже давно пошел двенадцатый час, но меня забыли отправить спать. И хотя я уже клевал носом, но не уходил, чувствуя, что сейчас здесь свершается что-то непоправимое. Я заглянул в прихожую, где начинались владения тетушки Розы. Мне хотелось разбудить ее или же, напротив, заткнуть ей уши, чтобы она случайно не услышала, как громят ложки о банки. Но я уже был в состоянии полузабытья.
Все остальные были весьма довольны. Мои родители радовались тому, что хоть чем-то могут угостить своих гостей, а те вовсю уплетали ложками абрикосовое варенье, так как после довольно скромного ужина прошло уже немало времени. И лишь один Турчи, добрый седовласый Турчи, сначала сокрушенно покачал головой, а потом тоже принялся за еду. Он намазал на кусок хлеба столько варенья, что оно, казалось, вот-вот сползет с куска, и Турчани ничего не оставалось, как поправить варенье пальцем. Все ели с большим аппетитом, а потом опять принялись за ликер.
Остальное я помню совсем плохо. Петшауер и Беби о чем-то заспорили, да так, что фехтовальщик разозлился и хотел было уйти домой, но его вернули из прихожей.
— Напрасно прыгаете! Все равно вы останетесь всего лишь грязным торговцем! — не унималась Беби.
— Я? Торговцем? Я только тогда вам нужен, когда требуется моя помощь!
Между ними была довольно странная любовь: они постоянно ругались или спорили друг с другом. Беби была антисемиткой, и среди евреев ее интересовали только мужчины. А происхождение у Петшауера было, так сказать, его больным местом. Ему постоянно казалось, будто его преследуют, желают ему смерти, хотя он и был олимпийским чемпионом по фехтованию.
Беби, чтобы хоть как-то досадить Петшауеру, на его глазах начала ухаживать за Завадски. Тенор был крупным и очень красивым мужчиной, но скромным и даже застенчивым. Своими развязными манерами Беби буквально обескуражила его, и он совсем растерялся. Чтобы хоть как-то отвязаться от нее, он опять сел за рояль и заиграл, но только очень тихо, чтобы не разбудить жену, спавшую за стеной. Отец и Турчани вышли поговорить на балкон.
Турчани всегда разговаривал тихо. Сейчас он говорил о том, что хотел бы написать большое стихотворение о судьбе Венгрии, о судьбе маленькой многострадальной страны. Спустя несколько минут Турчани вошел в комнату, а отец один остался на темном балконе шестого этажа. Отсюда хорошо просматривалась пустынная улица, тускло освещенная фонарями, вокруг которых роились тучи комаров. Огромный жилой дом, накалившийся за день на солнце, будто печка, излучал тепло. Откуда-то донеслись одинокие шаги, но скоро и они смолкли вдали. На стене противоположного дома мелом были нарисованы футбольные ворота. В полутьме вырисовывалась громада табачной фабрики.
Звуки рояля доносились и на балкон, хотя самой песни слышно не было. Отец, видимо, думал о завтрашних делах: утром ему предстояло завезти в газету «Напло» очередную статью или стихотворение, потом переговорить с адвокатом о продлении срока кредита, затем попросить в издательстве выписать ему аванс за будущую книгу. Нужно было также подумать о том, как и куда отослать детей на летние каникулы, потом написать письмо Шоу относительно издания «Всемирной истории юмора», ответить на многочисленную корреспонденцию, зайти к электромонтеру… Кроме того, надо было многое купить: воротнички, чернила для авторучки, аквариум для рыбок, камни для зажигалок… И еще… Но тут он отогнал от себя все эти мысли.
Каким звездным в ту ночь было небо! Воздух казался таким чистым. Даже самая далекая звездочка была хорошо видна. Отец залюбовался ночным звездным небом.
Какая ночь! Какое безбрежное небо, будто море-океан! Кто поверит, что вот этот свет от Сириуса и соседних с ним планет шел к нам девять лет?! А ведь эта звезда кажется до того близкой, что хочется даже рукой до нее дотянуться. Что собой представляет вон та планета, которая с Земли кажется крохотной точкой? Что представляет собой вся Солнечная система и кажущийся карликовым Млечный путь с его светом и туманностями?.. Как начался этот век? Какие возможности открыл он первооткрывателям космоса? Теперь любой студент может мечтать стать астронавтом… А наша Земля представляется нам всего лишь шариком, и его судьба в наших руках.