Потом началась война. Все сразу перепуталось, и мы перестали понимать даже то, что понимали до этого. Мы будто потеряли дар речи и даже забыли о том, к чему недавно готовились… Теперь все можно начинать сначала, только бы найти для этого силы. Начинать придется с азов, возможно, даже с нуля…
А в холле все еще звучал рояль. Петшауер слушал музыку, сидя на краешке дивана. Он курил одну сигарету за другой, ощущая в душе холодную пустоту. Турчани разговаривал с мамой. Дарваш что-то читал. Беби подсела к Завадски и, нервно встряхивая волосами, шутливо нажимала то на одну, то на другую клавишу.
— Почему вы все такие кислые? Может, мне раздеться?..
Отец удивленно огляделся, словно никого не узнавая. Знакомые лица вдруг исчезли и стали совершенно чужими. Все происходившее отодвинулось куда-то, как будто кануло в прошлое. Отец взял в руки красный блокнот и быстрым мелким почерком стал писать:
…Нет больше ни смерти, ни мести,
Куда-то спешу, но не знаю — куда,
Туда, где наш труд — дело чести?..
Дальше я уже почти ничего не помню. Меня наконец-то отослали спать. Спал я как убитый, а утром проснулся от шума дождя за окном. Я неохотно встал, почистил зубы и только тогда все вспомнил.
Кровать, на которую мы вчера поставили банки с вареньем, была пуста. Шатаясь и спотыкаясь, я вышел в холл.
В комнате слегка пахло чем-то кислым. Пепельницы были полны окурков. Крышка рояля открыта. Стулья стояли в беспорядке по всей комнате. На столе — стаканы, тарелки, ножи, вилки, ложки. Там же стояли и банки из-под варенья: одни — пустые, другие — полупустые, некоторые треснутые, с подтеками варенья, но все они были раскрыты и хоть немного, но начаты. Одна банка лежала под столом, другая, тоже пустая, — под роялем, на дне ее был табачный пепел.
Я еще не совсем пришел в себя после сна и бесцельно бродил по комнате, поднимая то одну, то другую вещь. За окнами шел дождь. От балконной двери и от окон тянуло влагой. Я как был босиком, так и вышел в кухню.
Тетушка Роза сидела на кухне, рядом с ней стояла ее дорожная корзина, перевязанная шпагатом. Я спросил ее, уж не собирается ли она уйти от нас. Она ответила, что покидает наш дом, и тут же поинтересовался, не хочу ли я завтракать. Я робко спросил, почему она решила уйти.
— Это вы и сами хорошо знаете, — ответила она.
Родители мои еще спали. Она дожидалась, когда они наконец проснутся, чтобы забрать у них свою трудовую книжку. Сидела она прямо и неподвижно, голова ее была повязана платком. Правда, чуть позже она все же убрала квартиру, заправила постели и вымыла посуду. Однако, как ни упрашивали ее мои родители, она в тот же день покинула наш дом.
ЗАОКЕАНСКАЯ ГОСТЬЯ
Огромный черный легковой «студебеккер» с американским номерным знаком уже несколько раз проезжал по улице Байчи-Жилинского, а Людвигне все никак не могла найти дом Добошей. Она известила Добошей телеграммой, что в субботу вечером заедет повидаться, но вышла маленькая неувязка: Добоши полагали, что заокеанская гостья прибудет на поезде, и потому под вечер поехали встречать ее на вокзал. Дома из взрослых осталась одна бабушка. Она ходила взад и вперед по террасе, а увидев перед собой Людвигне, даже перепугалась:
— О, уважаемая госпожа!
Не успела гостья опомниться, как старушка склонилась к ее руке и поцеловала. Людвигне обняла старушку. Любопытные и вездесущие ребятишки сразу же побежали на вокзал, чтобы сообщить новость ожидавшим там Добошам, а проворный, загорелый дочерна паренек помчался туда на своем мотоцикле.
— Вы великолепно выглядите! Вы ничуть не изменились с тех нор!
Людвигне действительно выглядела сегодня довольно хорошо, хотя лет ей, видимо, было столько же, сколько и старушке, с которой она разговаривала. Высокая, стройная, в строгом костюме английского покроя, с выкрашенными в рыжий цвет волосами и ясным взглядом лучистых глаз, она в самом деле казалась намного моложе своих лет. И только внимательный наблюдатель наверняка заметил бы у глаз сетку морщин.
Через несколько минут Людвигне окружили пятеро или шестеро детишек. Они молча, с любопытством таращили глазенки на приехавшую гостью, а самый младший из них, еще не умевший говорить, за обе щеки уплетал пирожное.
— Это все ваши? — со смехом спросила гостья по-венгерски, но с легким акцентом.
— Что вы! Моих только двое. Вот мои внуки. А это дочка берет на день нескольких соседских детишек. Они сами плохо кушают, а родители их целый день на работе, вот они у нас и питаются. Ну, поздоровайтесь с тетей, как вас учили!.. Сейчас дочка придет. Проходите в комнату…
У Добошей была самая обыкновенная двухкомнатная квартира, заставленная мебелью. Повсюду — многочисленные вышитые скатерки и салфеточки. Из большой кухни вкусно пахло жареным мясом.
Людвигне поставила возле себя большой мягкий чемодан на молнии, который захватила с собой.
— Как вы тут поживаете?
— Спасибо, уважаемая госпожа, хорошо. А вы когда приехали?
Некогда Людвигне была владелицей фарфорового завода и магазина, с тех пор за ней и остался этот титул «уважаемая госпожа». Людвигне работала под началом мужа настолько энергично, что знакомые прозвали ее «мотор фирмы».
Кати, которую теперь уже по возрасту и положению величали Добошне, в свое время прослужила в доме Людвигов восемь лет, когда же в имении проводили большую стирку или генеральную уборку, ей помогала ее мать.
После освобождения страны Советской Армией и национализации заводов все семейство Людвига эмигрировало в Америку. И вот впервые за четырнадцать лет Людвигне приехала в Венгрию.
Вскоре домой вернулись Добоши. Они, видимо, всю дорогу от вокзала до дому бежали, так как Кати вошла в квартиру запыхавшись.
Здороваясь с Кати, Людвигне быстро убрала руку, чтобы та, чего доброго, не поцеловала ее. Она расцеловалась с Кати, а с ее мужем приветливо поздоровалась. Это был худощавый мужчина лет сорока в темно-синем костюме и при галстуке. Жена его выглядела несколько моложе, на ней было нейлоновое платье в цветочек. Кати немного располнела, у нее появился двойной подбородок, а пальцы рук стали толстыми и красными.
— Ну и ну, выглядите вы прямо-таки превосходно! — удивилась Кати, вытирая набежавшие от радости слезы.
Гостья похвалила детишек Добошей, заметив, что они очень милые и хорошенькие.
Пока они разговаривали, вернулся на своем мотоцикле старший сын Кати Йошка, учащийся техникума связи.
Чтобы как-то развеять чувство напряжения и неловкости, которое обычно испытывают люди после долгой разлуки, Людвигне открыла свой чемодан и начала вынимать из него подарки: свитер, детские игрушки, постельное белье, чулки, бритвенные лезвия…
Супруги Добоши не успевали восхищаться. Они долго благодарили Людвигне за подарки, а потом заставили и детишек сказать тете «большое спасибо».
— Вы всегда были так добры к нам, — проговорила Кати, — мы никогда этого не забудем. Когда мой бедный отец болел, как вы тогда помогли ему: лекарства, больница и прочее…
— По-моему, всегда надо поддерживать тех, кто честно работает, — заметила Людвигне. — Конечно, старый режим отнюдь не отличался справедливостью, и ни один здравомыслящий человек не желает его возврата…
— Без вашей помощи мы в свое время не смогли бы построить вот этот дом.
— Я смотрю, вы к нему привыкли и даже расширили.
— Да, конечно, работаем, стараемся. Пусть детям хоть что-то останется…
— Ну до этого еще далеко.
Вскоре разговор застопорился, и Людвигне попросила показать ей дом и участок. Все, вплоть до детей, вышли во двор. Было начало лета, но погода стояла ненастная. Вишневые деревья утопали в цвету. Посреди сада находилась летняя веранда, увитая виноградом, позади нее тянулся огород, а сбоку стояли сарай, курятник, свинарник, нечто похожее на мастерскую и, наконец, небольшое кирпичное строение с плоской крышей.
— А это что такое? — поинтересовалась гостья.
— Это я для Йошки построил, — ответил Добош.
— А вы разве каменщик?
— Нет, он и сейчас на почте работает, — вместо мужа ответила Кати. — Знаете, наш сын так любит что-нибудь мастерить, иногда даже поздно вечером работает. Вот отец и построил ему этот домик, пусть у него будет свой уголок…
— А вы где-нибудь работаете?
— Где уж мне! Для меня и сада с огородом хватает. Иногда берусь бельишко постирать соседям, стиральная машина у нас есть… К вечеру так наработаешься, что впору добраться до постели, газеты и той не прочтешь…
Людвигне посмотрела кур, уток и нескольких индюшек, заглянула в свинарник, где возле пестрой свиноматки сновали три поросенка, приветствуя гостью веселым хрюканьем.
— До какого веса откармливаете свинью? — поинтересовалась Людвигне.
— К рождеству килограммов на сто пятьдесят наверняка потянет.
— А кто ее заколет? Пригласите кого-нибудь?
— Да нет, мы сами все делаем. Мой муж на все руки мастер — крестьянам без этого не обойтись. Иногда его даже приглашают соседи для этого. Зимой, знаете ли, несколько килограммов свежатинки никогда не лишние, тем более, если у тебя трое детей…
Под раскидистой грушей лежала черная собака, посаженная по случаю приезда Людвигне на цепь. Однако пес нисколько не заинтересовался гостьей и, взглянув на нее, только лениво тявкнул и снова задремал.
Людвигне неплохо разбиралась в цветах (некогда она изучала садоводство) и похвалила вербену, пионы, голландские тюльпаны. Неожиданно взгляд гостьи остановился на опрокинутой моторной лодке, которая стояла на импровизированных козлах.
— А это чья?
— Муж сделал для Йошки. Пусть сын по Дунаю покатается, все-таки на свежем воздухе побудет.
— Вы и лодку можете построить? — обратилась Людвигне к Добошу.
— Схему мне дал один знакомый, а мотор по случаю купил. Подремонтировал — и готово.
— Но ведь отсюда до Дуная по крайней мере километров двадцать — тридцать?