— Довезет на грузовике. Есть у него тут один знакомый шофер.
Когда они вернулись в дом, бабушка уже накрыла в кухне на стол. На нем красовались жареные цыплята и разнообразные булочки и пирожные, разложенные на тарелках. Тут же стояли бутылки с пивом «Кинижи» и белым вином собственного изготовления.
И хотя Людвигне уже пообедала в гостинице, она не могла отказаться от угощения, тем более, что Добоши очень настойчиво потчевали ее.
— Пожалуйста, попробуйте вот это!
— Божественно вкусно! Но больше я уже не могу, — засмеялась гостья. — Вы меня хотите закормить.
— Кушайте на здоровье. От еды еще никто не умирал, — уговаривала Кати.
— Кушайте, кушайте, — вторила ей бабушка. — Кто работает, тому нужно хорошо питаться.
— За ваше здоровье! — Добош поднял бокал, и все по очереди чокнулись с гостьей.
— Как хорошо, что вы к нам заехали… Скажите, пожалуйста, а какая пища в Америке?..
— Хорошая, но, должна вам сказать, венгерской кухне нет равных.
Все занялись едой. Добош опять наполнил бокалы. Детишки молча наблюдали за тем, как Людвигне вытирала пальцы бумажной салфеткой.
— Как это мы разминулись? — снова начала Кати. — Мы думали, вы поездом приедете…
— Вы не так поняли мою телеграмму.
— Мы без четверти три уже на вокзале были.
Затем Добош показал вазу для цветов, изготовленную в свое время на фарфоровом заводе Людвига. Добошу ее подарил на свадьбу сам господин Людвиг. На ножке вазы с тыльной стороны была обозначена заводская марка в виде большой, стилизованной под старинную буквы «Л» с гербом и короной.
Гостья попросила дать ей вазу в руки и, надев на нос очки, долго и внимательно рассматривала клеймо, а затем молча поставила вазу на стол.
— Скажите, пожалуйста, от чего умер ваш супруг?
— Тромб в сердце.
— Он очень страдал?
— Вечером мы с ним ходили в театр на Бродвее, где смотрели одну комедию. В два часа ночи я вдруг проснулась, а он уже остыл…
— Какой хороший, добрый и вежливый человек был… Пусть земля ему будет пухом… А вы продолжаете работать?
— Да, — улыбнулась Людвигне. — Я сотрудничаю в редакции, составляющей каталог фарфоровых изделий…
— А как поживает ваш сынок?
— Спасибо, хорошо. У него две славные девчушки, — ответила гостья и достала из сумочки цветные фотографии. Людвиг-младший был снят со своими дочками на фоне красного кирпичного дома. Младшая дочка, поддерживаемая матерью, сидела на радиаторе автомобиля.
— Очень миленькие! — громко восхищались все, разглядывая фотографию.
— А какие умницы! На рождество я была у них, они разыграли маленькую пьеску с песнями и танцами…
— А разве вы не вместе живете?
— Нет. Сын живет в Колорадо, он работает инженером на электростанции. От него до Нью-Йорка три тысячи километров, а это даже для самолета немало… Но я не скучаю: у меня много друзей, хотя, следует вам сказать, иностранцу в Америке довольно трудно попасть в хорошее общество…
— Да, да, конечно… — закивали Добоши. — Попробуйте еще пирожных!
— Спасибо, я больше не могу.
— Еще немного вина?
— Нет, нет, я мало и редко пью и чувствую, что уже немножко захмелела.
Действительно, Людвигне сейчас не выглядела такой свежей, какой казалась вначале. Умело наложенная на лицо косметика кое-где смазалась, обнажив нездоровый цвет кожи.
Все семейство Добошей продолжало важно восседать за столом. Сам Добош нарядился в выходной костюм, застегнутый на все пуговицы. Женщины чинно держали руки на коленях. Один малыш задремал на скамейке, и мать подложила ему под голову подушку.
— Ну и погода нынче! — проговорила бабушка. — Никак лето не вступит в свои права.
— А ведь в мае мы обычно уже выезжали в Леаньфалу и купались в Дунае, — заметила гостья.
— Так много дождей было в этом году, что я замучилась со своей поясницей, — не унималась старушка. — Говорят, это ревматизм, и в СТК мне назначили лечение ультразвуком, но пока ничего не помогает…
— А что такое СТК? — поинтересовалась Людвигне.
— Это у нас так сокращенно называется организация, которая оказывает помощь временно нетрудоспособным трудящимся, — ответила Кати. — Скажите, пожалуйста, вы долго здесь пробудете?
— Нет. Уезжаю в начале следующей недели.
— Так мало?
— Да, у меня очень сжатая программа. К сожалению, мне уже пора идти…
— Так скоро?
— У меня на сегодня назначены еще две встречи, и нужно обязательно быть…
— Останьтесь еще хоть на полчасика!..
Гостью провожали всей семьей. Мать шепнула Йошке, чтобы тот быстро нарезал огромный букет сирени. Вокруг «студебеккера» толпилось человек десять ребятишек.
— Ну, с богом…
Все расцеловались. Кати и теперь не обошлась без платка, то и дело вытирая слезы.
— Еще раз огромное вам спасибо за подарки… Если будете когда в Венгрии, заходите к нам обязательно…
— Разумеется, зайду.
Машина беззвучно тронулась, подняв облачко пыли. Людвигне опустила окошко, однако прохладнее не стало. Обильное угощение, особенно слоенки с кремом, тяжело легло на желудок, а выпитое вино ударило в голову. Людвигне терпеть не могла цветов в машине: от них столько мусора, что потом и пылесосом не вычистишь. Кроме того, Людвигне раздражал густой сладковатый запах сирени. Она хотела было уже выбросить букет, но, подумав, положила на заднее сиденье.
Машина ехала мимо больших серых домов, какие обычно встречаются на окраине любого крупного города. Потом пошли улицы Пештлеринца и Кишпешта с их бесконечными заводскими заборами, за которыми виднелись красиво оформленные лозунги.
Людвигне чувствовала себя совсем разбитой, временами ее даже слегка подташнивало. Она опустила еще одно окошко (пусть продует сквозняком), а затем включила вентилятор и со страхом подумала, как было бы неприятно, если бы ее сейчас увидел кто-нибудь из знакомых. А ведь в отеле ее ждали…
На проспекте Юллеи она остановила машину. Надев большие темные очки, зашла в кафе и прямо у стойки выпила чашечку черного кофе. Однако кофе показался ей каким-то кисловатым, совсем не таким, как некогда.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РОДА КОЛОНИТЧЕЙ
— Ложись!
— Встать!
— Ложись!
И так восемьдесят три раза подряд. Одетый в грубую солдатскую форму, Колонитч уже совсем выбился из сил. С каждым разом ему было все труднее и труднее подниматься с земли и застывать по стойке «смирно». Лицо и шея его стали синюшными, светлые волосы взмокли от пота. А старшина, про которого говорили, будто он служил еще в старой, хортистской армии, хладнокровно произнес:
— А нельзя ли, господин граф, подниматься поживее? У вас ведь нет короны на голове!.. Встать! Ложись! Что с вами? Уж не устали ли, ваше сиятельство?.. Встать!
Все это происходило в роте специального назначения, в которую были собраны разные подозрительные элементы. Вместо оружия им выдали лопаты, отчего в округе их называли либо лопатниками, либо просто кулацкой ротой. И кого только здесь не было: бывшие аристократы и капиталисты, нилашисты и фольксбундовцы, кулацкие сынки, родители которых попали в черные списки, цыгане, бывшие уголовники, опасные для общества бродяги. Неизвестно по каким причинам среди них оказалось даже несколько человек партийных.
— Ложись! Встать! Что такое?! Вы что?!
Колонитч не пошевелился.
Старшина снова прикрикнул на него, но Колонитч по-прежнему не шевелился. По-видимому, с ним случился обморок. Все это происходило перед самым ужином, когда на казарменном дворе не было ни души. Лишь в дальнем углу его на волейбольной площадке прыгали несколько обнаженных по пояс солдат, но они остерегались приближаться к старшине.
Старшина быстро осмотрелся по сторонам, так как уставом запрещалось проводить подобные экзекуции. Если об этом станет известно ротному командиру — беды не миновать. Старшина сапогом тронул Колонитча.
«Уж не хочет ли этот тип околеть здесь на моих глазах?» — подумал он.
— Ну перестаньте валять дурака! Вы что, не слышите меня?
Солдат подтянул под себя руки. Старшина нагнулся и тихонько встряхнул его.
— Ну довольно. Возьмите себя в руки и встаньте! В следующий раз, надеюсь, вы уже не будете бросать окурки на плацу… А сейчас идите в санчасть и завтра можете не выходить на занятия. Но язык держите за зубами, понятно?!
Личное дело Липота Колонитча было самым что ни на есть неприятным: в его анкете стоял большой черный крест (так в тот период помечали особо опасных лиц, врагов народа). Прежде всего сыграл роль его графский титул, кроме того, оказалось, что отец Липота, граф Густав Колонитч, имел чин генерала и до освобождения был крупным землевладельцем, а дядя — епископом Эстергома. А все землевладельцы, высокопоставленные офицеры генерального штаба, священники, придворные, тайные советники были выселены в места, не столь отдаленные. Банкир и промышленник Гутман был единственным человеком, кто породнился с Колонитчами, не будучи сам потомком аристократического семейства.
В юности Липот учился в католической гимназии. Был он в ту пору стройным высоким юношей с русыми волосами…
В санчасти стояло шесть больничных коек, однако ни одна из них в тот момент, когда туда пришел Колонитч, не была занята: в той роте солдатам весьма неохотно давали освобождение от занятий и работы.
На следующее утро Колонитча осмотрел доктор Ваго, низенький коренастый капитан с темными приветливыми глазами.
— Как вы сюда попали? — спросил доктор.
— Докладываю: вчера мне стало плохо.
— Я не это имею в виду… Как вы попали в эту роту?
Солдат ничего не ответил и лишь передернул плечами.
— Ваша фамилия?
— Липот Колонитч.
— Колонитч?.. — Капитан задумался, затем закурил и угостил сигаретой Липота. — Уж не родственник ли вы бывшего статс-секретаря Денеша Колонитча?
— Так точно, — ответил солдат после небольшого раздумья.
У доктора были мягкие нежные руки. Он не спеша простукал Липоту грудь и спину, а затем прослушал стетоскопом.