Шел, например, отец в театральное издательство и просил денег, чтобы заплатить за квартиру. В издательстве же, где все задатки, выданные Каринти, были уже суммированы и исчислялись несколькими тысячами пенгё, говорили, что больше задатка или аванса выдать ему не могут, но если он напишет одну сценку или действие, то ему немедленно выплатят сто пенгё…
И отец садился за столик в кафе и писал требуемую сцену. Если она получалась слабой, издательство имело от нее двойной или тройной доход. Когда же отцу удавалось написать такую одноактную вещичку, как, например, «Волшебный стул», которую длительное время играли в сотнях кабаре по всей Европе (а затем издательство продало пьесу даже в Америку), тогда он получал четыреста — пятьсот пенгё.
Подобные договора заключались с ним и в газетах. В бухгалтерских делах отец ничего не смыслил, да они его нисколько и не интересовали, а между тем газету издавали большим тиражом, чем это предусматривалось договором. Отец же тем временем подписывал все новые и новые кабальные договора, в результате которых авансы и долги только росли. После его смерти мне как-то рассказывали в Опере, что он-де и у них «увел» что-то около трехсот пенгё. В конце двадцатых годов мы дошли до того, что Каринти, самому популярному в стране писателю, в начале каждого месяца приходилось опасаться, как бы его не выселили из квартиры или не отключили бы свет или газ за неуплату. В те годы после занятий в школе я шел не домой, а в кафе, где меня кормили обедом в кредит и где я мог сыграть партию в бильярд с Шани, тамошним официантом с фигурой Аполлона.
Разумеется, обед в кафе обходился дороже, чем дома, однако отцу постоянно приходилось искать себе новое убежище, где бы он мог за чашкой кофе часок поработать спокойно, где бы его не беспокоили кредиторы. Именно поэтому он, как правило, питался в кафе, запивая съеденное ужасно крепким и дорогим кофе. Спрашивается, как же мог такой человек платить за одежду и обувь дороже, чем она стоила на самом деле? Прежде всего, тогда бытовало мнение, что нужно покупать только дешевую одежду. Дело в том, что добротная и модная одежда была раза в четыре дороже, хотя ее ни в коем случае нельзя было проносить в четыре раза дольше, и на эти деньги можно было купить четыре дешевых костюма. Поэтому отец всегда ходил в поношенных и мятых костюмах. Если нужно было купить что-нибудь из одежды детям, маме не без труда приходилось выпрашивать на это деньги. Однако отец и за дешевый костюм предпочитал денег не платить. Торговцы со счетами гонялись за ним по пятам, и только перед самым аукционом отец неизвестно откуда доставал деньги и платил сразу и за костюм, и за судебные издержки, и за проценты, которые за длительностью возрастали до учетверенной первоначальной стоимости костюма.
Постепенно финансовые вопросы вообще перестали интересовать отца, тем более что он все равно не мог бы их разрешить. Он жил одним днем, сам себя подгоняя и давным-давно свыкнувшись с мыслью, что так оно и должно быть.
Проводя время в кафе, он читал присутствующим целые доклады. Там же он постоянно делал заметки в своем красном блокноте, надеясь со временем, когда дела пойдут лучше, использовать их в качестве подсобного материала для большого романа, написать который он готовился вот уже десять лет.
На основе достоверных данных, Политцер изложил свой план на бумаге. Он написал, что писательских доходов отца более чем достаточно не только для содержания семьи, но и для кое-каких накоплений. И если Каринти все же бедствует и бьется как рыба об лед, если он вынужден размениваться на юморески, получая гроши за свой талант, то причиной этого является не что иное, как отсутствие у него человека, который бы привел в порядок все его дела с издателями, смог бы заглянуть в бухгалтерские книги и узнать о сотнях его публикаций в провинциальных и зарубежных газетах и журналах, — короче, человека, который все свое время посвятил бы тому, чтобы спасти этого гениального писателя.
Политцер утверждал, что сама судьба поставила перед ним такую задачу. Он прибыл в Келенфельд, а оттуда — прямо к Хадику, где нашел отца в окружении друзей.
— Я Йожеф Политцер, — представился он, покраснев как рак. — Самый большой почитатель таланта господина Каринти…
— Очень рад… — Отец протянул ему руку.
— Я осмелился написать вам много писем… — Политцер сглотнул слюну. — Я хотел бы просить вас, мастер, назначить меня вашим личным секретарем…
Отец с сожалением взглянул на молодого человека, который никак не мог справиться с охватившим его смущением.
— Секретарем?! — удивился отец. — Видишь ли, сынок, я даже семью не могу содержать, не то что секретаря… Чем я вам буду платить?
— Пока о плате не может быть и речи, господин Каринти… Возможно, позже, когда я буду этого заслуживать… За границей у каждого известного писателя обязательно есть личный секретарь…
Мама, которая в данный момент находилась рядом с отцом, внимательно разглядывала Политцера. Не найдя в этом скромном худом человеке ничего интересного, она громко сказала:
— Послушайте, Фрици, это же сумасшедший!.. О чем с ним говорить?
Политцер покраснел еще больше.
— Уважаемая госпожа, — начал он с благоговением, но мама махнула рукой и пошла звонить по телефону. Однако Политцер не собирался отступать от задуманного и продолжал, повернувшись к отцу: — Господин Каринти, назначьте мне хотя бы испытательный срок, чтобы я мог вам доказать… Я от вас ничего не прошу, кроме доверенности, чтобы я мог вести переговоры с издателями от вашего имени и получать за вас гонорар… Можете на меня целиком положиться. Я мечтаю об этом уже несколько лет и потому все хорошо продумал…
На отца его слова произвели должное впечатление. Опрокинув себе в рот полстакана разведенной соды, отец с легким сердцем написал доверенность, согласно которой господин Йожеф Политцер имел полное право получать вместо него гонорар и от его имени заключать договора. И такую доверенность отец дал человеку, которого видел первый раз в жизни.
Получив доверенность, Политцер сломя голову помчался в библиотеку имени Сечени и проработал там целую неделю. Обложившись подшивками газет «Пешти Напло», «Аз Эшт» и «Мадьярорсаг» за прошлые годы, он разыскал в них небольшие рассказы отца и, пожертвовав на это собственные скромные сбережения, перепечатал их. Рассказов набралось около сотни.
Затем Политцер направился к Толнаи в «Вилаглап», где, как правило, переиздавали произведения уже известных писателей. По установленной тогда таксе отцу за такое переиздание полагалось по двенадцати пенгё за рассказ. Толнаи случайно оказался земляком и знакомым Политцера, Издатель твердо придерживался принципа — бедным и нуждающимся писателям платить по более низкой ставке, чем писателям процветающим.
Увидев сто перепечатанных рассказов и узнав, что у Каринти появился личный секретарь, Толнаи после недолгого торга купил их все, но не по двенадцати, а по десяти пенгё за рассказ. Политцер довольно быстро сумел получить причитавшийся отцу гонорар.
В тот же день вечером он разыскал писателя в кафе. Отец уже успел позабыть о своем секретаре и даже не сразу узнал его. Политцер выложил на мраморный столик тысячу пенгё. Однако отец в обморок не упал. Выпив очередную порцию питьевой соды, он, видимо, решил про себя, что наконец сбылась его мечта — в кафе прилетел ангел и принес ему тысячу пенгё.
— Поделите эти деньги, прошу вас, — предложил он.
— Нет, — решительно заявил Политцер, отодвинув от себя деньги. — Вы, господин Каринти, можете выплатить мне пятьдесят пенгё, если не считаете эту сумму чересчур большой…
Итак, секретарь принялся исполнять свои обязанности. Отцу оставалось только писать. Политцер не тратил времени на дифирамбы любимому писателю, а просто честно делал свое дело. Он заключил новый договор с издательством «Атенеум», представив проект новой книги, и потребовал аванс. Ознакомившись с бухгалтерскими книгами, он поинтересовался тиражами изданий произведений Каринти, а затем разослал по всем провинциальным и зарубежным газетам рассказы, потребовав выплаты гонорара.
Вскоре он стал вести финансовые дела и нашей семьи: платил по счетам за газ и свет, а если нам, детям, требовалась новая обувь, то покупал самую прочную и по сходной цене, расплачиваясь наличными. Наша семья перестала жить в долг. Отцу Политцер выдавал денег столько, сколько хватало на кофе, и не больше. Вскоре настало время, когда вся наша семья начала завтракать, обедать и ужинать дома.
Прошло всего несколько месяцев, а Политцер стал необходим нам как воздух. Наши финансовые дела пошли на лад. Увлеченный делом, Политцер прибегал даже к мелкому обману. Так, однажды он перепечатал на машинке из старых номеров «Нюгата» юношеские рассказы Каринти и отнес их в «Пешти Напло», выдав за только что написанные. Правда, позже этот обман был обнаружен в редакции газет получили распоряжение брать у Каринти только рукописные варианты.
Однако это не остановило Политцера. За какие-нибудь две недели он великолепно научился писать под Каринти и начал снимать рукописные копии с ранее написанных новелл. Этот опыт перенял у него и я, не раз расписываясь вместо отца в своем дневнике.
Через год наши дела совсем пошли на лад. По инициативе Политцера было предпринято десятитомное издание произведений Каринти, гонорар от которого покрыл все наши долги. Мои родители даже смогли на две недели выехать за границу. Более того, у нас появились кое-какие сбережения, и мы начали подумывать о том, чтобы купить где-нибудь небольшой земельный участок для постройки собственного дома…
Все, о чем я поведал, похоже скорее на сказку, но, к сожалению, эта история имеет продолжение.
К маме Политцер всегда относился с большим уважением, чуть ли не с благоговением, называл ее «моя госпожа», целомудренно опустив глаза. Однако холодок их первой встречи с течением времени так и не развеялся. Мама, видя стремления Политцера помочь нам, терпела его, но в то же время инстинктивно чувствовала в нем соперника, который со временем опутает отца и приобретет над ним власть. Она всегда с подозрением относилась к секретарю и каждый раз, когда Политцер о чем-нибудь беседовал с отцом, внимательно прислушивалась к их разговору: не замышляют ли они что-нибудь против нее?