— Ребята, давайте не будем поедом есть друг друга. Что нам это даст, а?.. Наша беда в том, что мы, кроме игры в водное поло, ни на что больше не способны. А здесь на это не проживешь. Здесь ватерполист — не профессия…
Вскоре спор прекратился, так как снова началась программа ревю. На сцену опять вышли те же самые женщины, что и в первом отделении, только в других одеждах, а затем появилась блондинка в халатике, которую мы еще не видели. Рядом с ней поставили шкафчик и прозрачную стеклянную ванну. Девушка надула губки и изобразила на лице такую лучезарную улыбку, какая обычно бывает у людей, весьма довольных собой. Она легко двигалась по сцене в такт музыке. Вот она плавно наклонилась, сбросила с себя халатик и вошла в ванну. Свет в зале погасили, но сама ванна освещалась откуда-то изнутри. Сквозь стеклянные стенки ванны хорошо было видно, как девушка плескалась в зеленоватой воде. Приняв ванну, девушка вышла на помост и, завернувшись в махровую простыню, обсушила тело. Короче говоря, она, разыгрывая сценку подготовки к свиданию, не спеша и тщательно одевалась, придирчиво выбирая себе белье, затем натянула чулки, черные кружевные трусики, комбинацию, и все это она проделывала настолько грациозно, что другие девушки просто меркли в сравнении с ней. Глядя на нее, можно было поверить, что она способна очаровать любого мужчину. Потом она надела шляпку, шубу и еще раз покрутилась перед зеркалом со счастливой многообещающей улыбкой…
Руди Шмидт пошел в отель, а остальные решили заглянуть в другое кабаре, владельцем которого якобы был венгр. Однако Моцинг захотел остаться здесь: видимо, он уже подыскал себе тут какую-то подружку. Я тоже не ушел, надеясь, что, может быть, блондиночка выступит еще раз.
Дойдя до дверей, вернулся и Очи, но направился не к нашему столу, а к стойке бара, где, усевшись на высокий стульчик, сразу же завел дружескую беседу с молоденькой курносенькой девушкой, которая так на него походила, что их смело можно было назвать братом и сестрой.
Подошедший к нам официант тихонько спросил, не хотим ли мы пригласить к себе кого-нибудь из девушек. Моцинг немного говорил по-английски и потому сразу начал объяснять, кого бы он хотел видеть. Я помог ему и как бы от его имени сказал официанту, что мы оба хотели бы познакомиться с блондиночкой, которая только что на виду у всех принимала ванну. Официант исчез. Сердце у меня учащенно забилось, так как до сих пор мне никогда не приходилось иметь дело с женщиной из ночного кабаре.
Девушки появились спустя несколько минут. Блондинка была в простом закрытом платье. После столь блистательного парада она показалась настолько скромной, что я не сразу ее узнал. Вторая женщина была черноволосая, довольно полная, в зеленом вечернем платье с большим вырезом. Она тоже выступала в программе.
Они непринужденно протянули нам руки и представились. Блондинку звали Дженни, а ту, в зеленом платье, Сарой.
Моцинг спросил дам, что они будут пить, и обе ответили: «Коньяк!» Когда принесли коньяк, дамы мигом опустошили свои рюмки и заказали еще. Потом они попросили сигарет, и мы купили им по пачке «Пол Мэлл».
Наши дамы уже знали, что мы — венгерские спортсмены. Чтобы как-то поддержать разговор на спортивную тему, Дженни сказала, что в детстве она каталась на коньках. Сара спортом не интересовалась. Она курила сигарету за сигаретой и тихо напевала себе под нос песенки, мелодии которых играл оркестр.
Разговор шел с трудом. Чтобы хоть что-то сказать, я спросил Сару, любит ли она музыку. Сара ответила, что любит джаз, а из классиков — Бетховена и Шопена; из писателей она предпочитает Льюиса Синклера и Стефана Цвейга. Однако меня больше интересовала блондинка.
— А вы что любите? — спросил я ее.
— Коньяк, — засмеялась Дженни и показала свою пустую рюмку.
— И ничего другого?
— Только коньяк, — ответила она, сверкнув зубами.
Ничего не оставалось, как еще раз заказать коньяк. Моцинг достал бумажник, чтобы показать девушкам какие-то фотографии, однако Сару больше интересовал сам бумажник, чем фото. Бумажник был кожаный, с золотым тиснением, изображавшим Миланский собор. Сара заявила, что такую прелесть видит впервые в жизни, и Моцинг тут же подарил ей бумажник, так сказать, на память.
Дженни тоже стала просить у меня какой-нибудь сувенир, и я отдал ей зажигалку, купленную в Вене.
Тем временем Очи, сидевший у стойки бара, так разошелся, что поил курносенькую девушку из собственного бокала и совал ей в рот куски пирожного.
Потом мы танцевали. Я пригласил Дженни. Танцор я, нужно сказать, неважный, но Дженни так ко мне прильнула и так покорно повиновалась каждому моему движению, что у нас что-то получалось. Меня опьяняла близость женщины.
— Вы очень хорошо танцуете, — заметил я.
— Почему вы так думаете?
— Потому что я ни разу не наступил вам на ногу.
Она засмеялась, потом шаловливо улыбнулась и еще теснее прижалась ко мне.
— Видите ли, я очень плохой танцор, — продолжал я, — и, если у нас получается танец, я, видимо, живу с вами в одном ритме… Я имею в виду не только танец, но и все остальное…
Дженни снова рассмеялась, показав белые, правда, не совсем ровные зубы. Моцинг танцевал с черноволосой Сарой и, как оказалось, не терял времени попусту, так как, сев за стол, он сказал мне по-венгерски:
— Знаешь, я договорился, что эти девушки пойдут с нами…
— А сколько это будет стоить?
— Сара сказала, что они не профессиональные… У нее, например, даже жених есть… Но местные парни не позволят нам этого. Разве ты не видишь? Лучше всего нам дождаться четырех часов, когда заведение будут закрывать. Тогда и уведем их потихоньку. Иначе их шеф из-за нас с тобой вышибет с работы… Они ведь должны приносить доход заведению!..
Заведение действительно получало доход, так как нам то и дело приходилось заказывать коньяк. Мне даже показалось, что настоящий коньяк приносили только мне с Моцингом, а в рюмки наших дам наливали какую-то коричневую жидкость, по цвету похожую на коньяк. По-видимому, все это было уже заранее обговорено с официантом. Однако я не рискнул разоблачить обман, чтобы меня, чего доброго, не приняли за скрягу.
К тому времени я выпил уже довольно много. Моцинг тоже был сильно «под шофе», волосы у него то я дело спадали на лоб, сигарета, которую он держал в уголке рта, давно погасла, а костюм был обсыпан пеплом. Он не спускал глаз с Сары и что-то шептал ей на ухо, только не знаю, на каком языке.
Затем опять началась программа ревю. Мы уже не смотрели на сцену. Потом мы снова танцевали, а когда верхний свет в зале притушили, я поцеловал Дженни. Она, правда, не ответила на поцелуй, но губ не отвела. Во время танца она рассказала мне, что Сара и не американка вовсе, что она переселилась сюда из Германии вместе с родителями и что, хотя она очень любезно и мило обращается с мужчинами, на самом деле ненавидит их.
Скользя по паркету, я приблизился к танцующему Очи и что-то сказал ему, но он ничего не ответил — так сильно он был поглощен своей курносой девушкой. Глупо улыбаясь, я даже подумал, что у них мог бы родиться прекрасный младенец. Правда, тут же мои мысли перескочили на что-то другое.
Наши дамы, видимо, проголодались и попросили сандвичей. Моцинг заказал бутылку шампанского, а затем — кофе. Постепенно девушки выклянчили у нас еще по сувениру. Я лишился авторучки «Пеликан». Сара выудила у Моцинга английскую пятифунтовую бумажку (тоже якобы на память), а дурак Моцинг даже расписался на банкноте, добавив несколько слов по-венгерски.
В этот момент к нашему столику подошел торговец игрушечными зверьками. Каждая игрушка стоила пять долларов. Нашим дамам так понравились игрушки, что нам пришлось раскошелиться и купить тигра и жирафа.
Ради приличия я пригласил на танец и Сару. Она танцевала не так хорошо, как Дженни, но мне было приятно обнимать ее полное упругое тело, к тому же от нее пахло хорошими духами. Вспомнив, что мне про нее рассказала Дженни, я наклонился к уху Сары и шепотом, касаясь губами мочки ее уха, полюбопытствовал:
— Ты любишь мужчин?
— Ненавижу, — сердито ответила Сара.
— Ничего не могу поделать, но я родился мужчиной.
— Я тоже ничего не могу поделать с собой: я их ненавижу.
Я поцеловал ее в ухо, а затем в плечо и увидел, что на груди у нее на черной бархатной ленточке висел большой серебряный крест.
— Все вы мерзавцы, — сказала она, но на меня не обиделась и, когда мы сели за стол, показала фотографию своего сынишки: упитанный малыш сидел в игрушечном автомобиле, сзади машину подталкивал мужчина в свитере.
Заметив мой недоуменный взгляд, Сара объяснила, что мужчина отнюдь не является отцом ребенка.
Около четырех утра девушки пошли переодеваться, предложив нам рассчитаться. Старший официант довольно долго возился с нашим счетом, а двое других, которые обслуживали нас, стояли рядом. Наконец нам подали счет на тарелочке, прикрыв его сверху белоснежной салфеткой. Каково же было наше изумление, когда мы увидели цифру: нам надлежало заплатить девяносто два доллара!
Я спросил у старшего официанта, почему мы так много должны, но два официанта чуть ли не в один голос заявили, что только коньяку мы выпили на двадцать четыре доллара, да еще не какого-нибудь, а французского. В душе я был уверен, что коньяк был не французский, а самый обычный, но заявлять теперь об этом было бесполезно.
Мы вручили официанту сто долларов — фактически все, что мне с трудом удалось сэкономить. Однако официанты остались нами явно недовольны: мало дали им на чай.
Очи тоже рассчитался и направился к выходу, помахав нам рукой: его курносенькая девушка, накинув желтый дождевик, ждала его. А вот наши дамы все не показывались, хотя кабаре давно уже опустело, везде начали гасить свет и проветривать помещение. К нам подошел негр-швейцар и попросил нас покинуть зал. Мы пытались объяснить ему, кого мы ждем, однако он настаивал, сказав, что гардероб давно закрыт, а девушки-танцовщицы давным-давно ушли домой через служебный выход. Кабаре стали убирать, сдвигать столы, так что оставаться здесь дальше было нельзя. Однако, дойдя до двери, Моцинг вдруг заупрямился, хотя еле-еле стоял на ногах, и начал требовать, чтобы ему отдали купленного им жирафа. На шум вышел детина двухметрового роста в полосатой тельняшке и спросил, что нам нужно. Хорошо, что Моцинг перестал ерепениться.