— Зато у тебя типичная логика сугубо гражданского человека. Все вы в Пеште только тем и занимались, что прожигали жизнь в ресторанах, и думать забыли, что война под самым носом…
Я ничего не ответил — не хотелось спорить. Я знал, что Варсеги — кадровый офицер. Конечно, он впитал в себя всю военную премудрость, для него свято все, что идет сверху. Мы долго сидели тихо, но стрельба не повторилась. Скоро мы стали зябнуть, и Варсеги разрешил завести моторы.
Время тянулось ужасно медленно: было только два часа ночи. Я ненадолго задремал, очнулся, потом опять задремал, а когда проснулся снова, то решил, что прошло много времени. Однако, взглянув на светящийся циферблат своих часов, ужаснулся: стрелки показывали всего лишь половину третьего.
Тихо посапывая, Варсеги спал, вытянувшись, насколько это было возможно. Возле машины стояли двое часовых и тихо разговаривали. Тот, кто был поменьше ростом, рассказывал, что дома он сговорился с одним знакомым и они вместе открыли маленькую лавочку, где продавали текстиль. Патент был выправлен на имя его жены. Торговля шла довольно бойко, к сожалению, часто не хватало товаров. А теперь они хотят приобрести патент на оптовую торговлю…
Ступни у меня согрелись от работавшего на холостых оборотах мотора, но выше колен ноги мерзли. Достав бутылку с ромом, я сделал пару глотков и, закутавшись в шинель, снова задремал. Проснулся я от громкого тарахтенья.
Это на помощь к нам прибыли тягач и снегоочистительная машина. Они подошли той же дорогой, по которой ехали мы. Снегоочиститель расчистил нам путь, а тягач по очереди вытащил наши машины из снега. Вскоре мы выехали на бетонное шоссе. На рассвете снег прекратился.
Я чувствовал себя прескверно. Обычно я курю совсем немного, но в тот день курил одну сигарету за другой, так что у меня в горле запершило от дыма. Часам к десяти утра мы выехали к Тисе. Река замерзла, и лед, по нашим предположениям, вполне мог выдержать грузовики.
Село, где мы остановились, находилось в местах, как я узнал потом, заселенных при Марии-Терезии. Основными жителями здесь были солдаты сторожевой службы, или, как их еще называли, речные казаки, так как они несли службу преимущественно вдоль рек. Сейчас их и в помине не осталось, а их потомки, по национальности главным образом сербы, почти все были рыбаками. Когда мы проезжали по селу, улицы казались пустынными и лишь собаки громко лаяли нам вслед.
Мы расквартировались в здании школы. Офицеры расположились в учительской. Жандармское подразделение, приданное нам, должно было остановиться тут же, но пока лишь прибыл головной дозор.
Я помылся, побрился, а затем вместе с Варсеги пошел вдоль села. Оно оказалось довольно чистым и приятным на вид, но и на этот раз на улицах не было ни души. Все лавки были закрыты. В самом центре села стояла старая церковь. Нам захотелось осмотреть ее изнутри, но, сколько мы ни стучались, нам никто так и не открыл. Позади собора мы увидели на снегу босого мужчину в тулупе. Он лежал, не двигаясь. Мы подумали, что он мертв, но когда подошли ближе, увидели, как он тяжело дышит. Тело его время от времени вздрагивало. Я громко спросил:
— Что с вами?
Незнакомец с трудом повернулся на бок и хотел было поднять голову, но не смог. Веснушчатое лицо его блестело от пота. Это был рыжеволосый мужчина невысокого роста. По его взгляду я понял, что он умирает. Меня охватило такое чувство, будто я вижу то, что никому не положено видеть.
— Хана ему, — тихо заметил Варсеги.
— Может, ему чем-нибудь помочь? — спросил я.
— Теперь уже ничем.
— А может, позвать врача?..
Варсеги внимательно посмотрел на незнакомца и, закурив, проговорил:
— Видишь ли, мы только что прибыли в это село и пока еще не получили никаких указаний относительно того, как нам следует здесь себя вести… Это дело жандармов. Они знают, что нужно делать в подобных случаях…
Незнакомец попытался было пошевелиться, но не смог. У него уже не было сил. Он тяжело дышал, судорожно заглатывая широко открытым ртом воздух. Потом на губах у него появилась кровь, шея дернулась, глаза окостенели. Он уже не дышал. Я впервые в жизни видел смерть. В детстве я ужасно боялся одного лишь вида крови, теперь я даже с некоторой гордостью подумал о том, как просто, в сущности, умирает человек. Еще раз взглянув на незнакомца, мы вернулись в школу.
К вечеру, взбудоражив всю округу, в село прибыли жандармы. В основном это были салашисты, с головы до ног обвешанные оружием. Они громко разговаривали, стряхивая с себя снег, выкрикивали различные команды.
Когда я шел по коридору, меня кто-то окликнул:
— Сервус, доктор Бартфаи!
Это был жандармский капитан, худощавый, среднего роста. Я отдал ему честь, недоумевая, что ему от меня надо.
Жандарм смерил меня долгим взглядом и улыбнулся.
— Узнаю, — промямлил я, не желая его обидеть, хотя понятия не имел, где мы могли встречаться.
— Тогда скажи, кто я такой?
Я молчал, надеясь, что он сам назовет себя, но тот упрямо ждал. Я не знал, как выйти из неловкого положения.
— Ты же сказал, что узнаешь меня? — не отставал капитан. — Тогда скажи: откуда ты меня знаешь?
Я молча стоял перед жандармом, пытаясь улыбнуться. Он, казалось, наслаждался моим замешательством. У него были мелкие черты лица и кривой нос.
— Ну, тогда я сам тебе скажу, где мы встречались. Нам с тобой вместе выдавали докторские дипломы.
— Да, конечно, в актовом зале! — закричал я, хотя все еще не вспомнил его. — Конечно, конечно…
— А как меня зовут?
— Не сердись, я забыл. Знаешь, нас так много было…
— Эндре Карлович, — сухо произнес он и, пожав мне руку, вошел в комнату.
Я должен был что-то сказать, но не знал, что именно. Спустя несколько минут я вошел за ним. Капитан уже снял шинель и разговаривал с Варсеги. Оглянувшись на меня, он снова повернулся к Варсеги и спросил:
— Я слышал, вы гуляли вдвоем?
— А что, разве это запрещено? — спросил Варсеги.
— Нет, не запрещено, но и неразумно. Двое офицеров без всякой охраны разгуливают по селу, когда бог знает что может случиться…
Варсеги занервничал:
— Как это понимать? А что именно могло случиться?
— А вам разве неизвестно?
— Говорят, что в этом районе обнаружены партизаны…
— Обнаружены? Вот как?! — засмеялся капитан.
— А разве нет? — нетерпеливо спросил Варсеги.
Карлович коротко объяснил положение. После нескольких недель затишья в районе вновь активизировались партизаны. Они поджигали скирды с хлебом, нарушали связь, взрывали железнодорожное полотно, потом, осмелев, начали нападать на хортистских офицеров и жандармов и, наконец, совершили ряд крупных поджогов в районе Сабадки. Действия партизан направляются коммунистами. Карательные отряды очистили обширную область между Дунаем и Тисой. Теперь необходимо прочесать территорию в районе Бачки. Партизаны из других мест перебрались сюда, к ним присоединились вооруженные отряды из Баната. В села, расположенные недалеко от Жабя, 4 января был послан взвод жандармов. Жандармы пренебрегли осторожностью и попали под огонь партизан, которые подпустили их на близкое расстояние. Одиннадцать жандармов были убиты, остальные разбежались. Подошедшим карательным отрядам все-таки удалось прочесать местность. Им пришлось вести ожесточенные бои. Как удалось установить, на 6 января намечалось крупное восстание против частей хортистской армии. Правда, теперь общее положение несколько улучшилось, особенно эффективными оказались предупредительные меры…
— Это что еще за меры? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
— Неожиданные удары по населению с целью устрашения.
— Но почему удары наносятся по мирным жителям, а не по партизанам?
— Дело в том, что партизаны, к сожалению, не носят опознавательных знаков, — тихо и без каких-либо эмоций произнес Карлович. — Днем перед вами мирный житель с самой обыкновенной рожей, который и до трех сосчитать не может, а ночью он берет в руки автомат и…
— Но неужели их можно выявить с помощью вот таких облав?
Капитан, прищурившись, посмотрел мимо меня:
— Практически здесь каждый житель — партизан. Или он стреляет в нас сам, или укрывает тех, кто стреляет, и в любой момент готов присоединиться к ним. Все сербское население, все евреи, более того, даже венгры, живущие здесь, совершенно разложились за двадцать два года оккупации этих земель… Был здесь сапожник Милетич, глухой и хромой старик. Однажды ночью мы на всякий случай заглянули и к нему. Хорошо еще, что нас было много! В его комнате оказалось столько людей! Они сидели, не зажигая огня, а сын старика, про которого сапожник говорил, будто он давно умер, преспокойно перешел Дунай по льду и теперь обучал их обращаться с оружием. Разумеется, они не обрадовались приходу незваных гостей.
— И что же сталось со стариком? — поинтересовался я.
Карлович коротко рассмеялся:
— А то же, что и с остальными. — Он жестом показал, что старика повесили. — Теперь вам ясна здешняя обстановка?
— Безусловно, — кивнул я, видимо, чересчур поспешно, так как капитан больше уже не смотрел в мою сторону, а занялся какими-то бумагами.
В душе я сожалел о том, что вмешался в этот разговор. Глаза у меня слипались от усталости. Скоро мы улеглись. Спать пришлось не раздеваясь, даже сапог здесь не снимали, а заваливались на соломенные матрасы в чем были. В лучшем случае разрешалось расстегнуть верхнюю пуговицу френча. Я не привык спать таким образом и все время просыпался. Из головы у меня не выходил незнакомец, которого мы видели возле собора. Потом мне стало жарко — в комнате было сильно натоплено. Чего мне только не снилось! Я видел даже Гезу Мариха, который во сне так дернул меня за пуговицу, что вырвал ее с мясом, а потом мне захотелось побыть вдвоем с какой-нибудь женщиной…
В полночь меня разбудил Фери Тот. Оказалось, что была объявлена тревога, но я не слышал ее. Варсеги и Данч уже были в шинелях и отдавали какие-то распоряжения возле школы, где нас ждала заведенная автомашина. Капитан Карлович стоял у ворот и отдавал короткие приказы жандармам. Подняв неописуемый шум и гвалт, все разошлись по своим местам.