внемирского порядка, где теряли свою силу все табели о рангах и привилегии сословного общества»[172].
Аскетизм был стратегией и тактикой новых движений. Он расширял круг последователей адживиков, джайнов и других бунтарей за счет притока в него самых обездоленных членов древнеиндийского общества. Лидеры и их ближайшее окружение словно демонстрировали своим внешним непрезентабельным видом сословную близость к тем, кто по своему рождению находился на самом дне жизни.
Своим аскетическим поведением и привязанностью к экстатическим состояниям они напоминали заговоривших «молчальников-муни» (санскр. — просветленный человек; тот, на кого снизошло откровение; мудрец) времен Ригведы. Тех, кто презрел все мирское и отождествил свои тела с макрокосмом.
Аскетизм, к которому обращались шраманы, и эрудиция, которой они обладали, создавали иллюзию возвращения к первоначальным, ранневедийским нормам жизни. В этом не было ничего удивительного. Прежний мир находился непосредственно за их спиной и вызывал брезгливое отношение, но очень удаленное прошлое, при «правильной» и оригинальной его трактовке, вполне могло сойти за идеальный образец при создании обновленного духовного пространства.
Джайны появились несколько раньше буддистов. Их учение называется джайна-дхарма — учение победителей. Титулом Джина — Победитель, а также Махавира — Великий герой, был увенчан основатель учения Вардхамана (ок. 540 — ок. 468 г. до н. э.). Уже самим названием джайна-дхарма они провозгласили победу над своей кармой и освобождение из круговорота жизней и смертей. Джайны видели в своих вождях первопроходцев, обретших особую мудрость, чтобы помочь пошедшим за ними найти брод в «океане бытия» и не утонуть.
Джина, согласно традиции, считается не первым, а двадцать четвертым вероучителем, тиртханкаром (создателем брода).
Джайны, как и буддисты, взяли за основу своего учения идею ахимсы (невреждение, непричинение вреда), которую довели до крайности. Чтобы случайно не убить живые существа, то есть насекомых и даже микроорганизмы, некоторые монахи-джайны сбрасывают с себя одежды и остаются постоянно голыми в любое время года. Подобных нудистов из джайнских монахов называют дигамбара — одетые пространством. В таком виде они до сих пор демонстрируют свою решимость идти до конца в своем желании ценить жизнь не только свою, но и чужую. Можно предположить, что хождение голышом джайны позаимствовали у адживиков.
Вообще-то, в разное время и в различных странах представители некоторых христианских сект и конфессий также обращались в исключительных случаях к эксгибиционизму как к средству пропаганды крайнего аскетизма и демонстрации своей несокрушимой веры.
Стоит вспомнить, например, русского святого, юродивого Василия Блаженного, которого иногда называли Василием Нагим (1469–1552). Он голым ходил по улицам, напоминая людям о мудрости Екклесиаста: «Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей» (Екк. 5:15).
Я неоднократно встречал монахов-джайнов из секты дигамбара, обнаженцев, в изнуряющую июньскую жару по дороге из Дели в Агру. Это были атлетического сложения исполины. Они ступали медленно и с достоинством в сопровождении нескольких одетых в дхоти (традиционный вид мужской одежды) людей. В обязанности этих помощников входит несколько важных дел. Они метут перед монахами дорогу, чтобы под ступнями ног ненароком не окончил свою жизнь муравей или кто-то другой из малых сих. Отгоняют опахалами летающих насекомых и несут над головами монахов зонты.
Монашествующие джайны-дигамбара изо всех сил пытались наладить для себя ту жизнь, в которой невозможно убийство любого живого существа.
Гаутама Будда смотрел на эти попытки снисходительно, понимая, что они «напоминают нежный ветер, проносящийся мимо».
Джайнизм относят к неортодоксальным учениям.
В то время особенную неприязнь, даже ненависть ортодоксальных индусов вызывала их манера есть.
В те достопамятные времена джайны во время трапезы, боясь ненароком проглотить летающих насекомых, держали сосуд с жидкой рисовой кашей, с чечевичной или с какой-нибудь другой похлебкой на значительном удалении от раскрытого рта. Естественно, что им не всякий раз удавалось, задрав головы, опрокинуть прямо в зияющий рот приготовленные кашу или похлебку. Большая часть пищи растекалась по подбородку и груди.
Джайны не ополаскивали сразу после еды лица и грудь, не мыли руки по той же причине — учились жить, не нарушая принципа ахимсы. Во времена Будды они, возможно, вообще никогда не мылись. Нетрудно представить, какая невыносимая вонь шла от этих людей, особенно в жаркий сезон, и как на их религиозные причуды реагировали окружающие. Ведь они прилюдно попирали главную заповедь индусов — необходимость постоянного очищения от любой грязи как в духовном, так и в телесном смысле.
Однако и джайнов можно было понять. Их окончательно допекли жадные до новых привилегий брахманы, требующие непреложного исполнения ведийских и брахманских правил и обрядов. Объясняли они свои притязания не какими-то шкурническими интересами, а исключительно необходимостью избавить себя от перспективы переродиться в невесть кого. Ведь, по словам французского индолога Раймона Блока, в Индии «храм бога оказывается моделью космоса, а сам человек выступает как модель создания»[173].
Гаутама Будда в отношении принципа ахимсы был более осмотрительным. Он проявил настоящую мудрость, заявив, что следовать заповеди «не убий» могут исключительно те люди, кто сумел полюбить себе подобных альтруистической любовью без всякой надежды на взаимное чувство. Даже в мыслях своих следует относиться к людям как к самому себе. Иными словами: «Побеждай гнев любовью, одолевай зло добром!»
С течением времени джайны выравнили свои радикальные воззрения с оглядкой на индуизм. Потому-то они воспринимаются в сегодняшней Индии как автономная часть индусского мира.
Агностики, современники Будды, привлекли к себе внимание своим скептицизмом. Они не собирались расшибать себе лбы о гранитные стены непознаваемого видимого мира. Тем более — невидимого. Они признавали возможность веры в Бога, но полагали бессмысленными умственные рассуждения о его существовании.
Санджая Белаттхипутта, лидер агностиков того времени, которых буддисты называли скользкими угрями (пали — амаравиккхепики), вне всякого сомнения, был выдающимся мыслителем, повлиявшим на будущее развитие индийской философии. Он первый в Индии ученый, кто установил границы человеческого познания и кто попытался «отвлечь внимание своих современников от бесплодных изысканий»[174].
Что там действительно происходило среди духовных лидеров в шраманский период, об этом приходится только догадываться и выдвигать гипотезы одна другой оригинальнее, основываясь на бесспорном факте: во времена жизни Будды в сознании склонных к размышлению людей началось и шло в ускоренном темпе сильнейшее умственное брожение. В ходе этого процесса появлялись духовные напитки в виде льющихся с губ ораторов речей различной консистенции, крепости и сладости (а может, горькости). Всякий желающий получал возможность опиваться ими либо до одури, либо до просветления ума.
Все эти народные витии не испытывали чувства неполноценности по отношению к своим оппонентам. Но среди тех из них, кого поддерживали и поощряли правители, надо признать, не было негодяев, жаждущих крови своих духовных собратьев. Ведь люди, находящиеся в постоянном страхе смерти и боязни друг друга, научаются ловко изворачиваться и хитрить, но не мыслить.
Кто только не находился среди этих людей, принявших диковинный образ жизни! Они появляются из тьмы тысячелетий, как живые, уже в образе наших современников. Молодые и старые. Поджарые и пузатые. Прямые и кривые. Красавцы и уроды. Легкие в беге и колченогие. Великаны и коротышки.
Среди них — заплывшие жиром обжоры и аскеты, доводящие себя до крайней степени истощения. Смотря на них, легко изучить человеческий скелет, обтянутый полупрозрачной кожей, и всю систему кровообращения. Некоторые из этих «чудиков», методично умерщвлявших собственную плоть, предпочитали спать на ветвях деревьев. Со стороны их можно было принять за огромных застывших и худосочных гусениц. Все эти люди сплачивались в различных сектах во главе с волевыми и творческими личностями.
Вот, например, социально обездоленные еретики-вратьи (санскр. — послушный, верный, давший обет), которых до сих пор считают вероотступниками, — маги и колдуны, поклонники фаллических культов. Они не соблюдали общепринятых правил и называли выдумкой негодяев деление людей на варны. Это были люди, либо выгнанные из брахманов за неисполнение очистительных обрядов, либо рожденные от брака кшатрийки и шудры. Обычно они шли пешком, а за ними в повозке ехали музыкант и обладающая хорошим голосом проститутка. Тем и жили — пением мантр под музыку и приработком разбитной девицы. Говорили, что вратьи происходят чуть ли не от первых арийских пришельцев и представляют тайный орден, в котором практикуются оргиастические обряды.
А вот опоясанные ветром — муни, упомянутые еще в Ригведе. Эти косматые «богочеловеки» умели делать невесть что — летать по воздуху, находить общий язык с дикими животными и птицами, читать мысли в голове у любого человека. А все потому, что их четырех прародителей по имени Санака, Санада, Сантана, Санаткумара создал бог Брахма себе в помощь, для того чтобы продолжить дело творения живых существ, но те предпочли обратиться к суровому подвижничеству, обманув тем самым надежды своего творца. Согласно Ригведе, эти аскеты — друзья и сотрапезники богов. К примеру, они выпили вместе с богом неба и грома Рудрой кубок с ядовитым зельем и при этом ухитрились остаться в живых