например, имели целью умерить агрессивность нового общества, несли в себе идею ахимсы (непричинения вреда), которая призывала проявлять кротость и учтивость к окружающим.
Существовало множество различных философско-этических школ. Так, последователи учения адживика, духовными лидерами которой были Макхали Госали и Пурана Кассапа, отрицали господствовавшую теорию кармы. Они учили, что каждый человек в конце концов освобождается от сансары, хотя процесс этот может затянуться даже на тысячи лет. Каждый, считали они, должен пройти через определенное число рождений, возрождаясь в каждой из известных форм жизни. Эта дхарма была призвана даровать человеку душевный покой, умиротворение разума — в самом деле, стоило ли мучить себя переживаниями о будущем, если все и так предопределено? Изменить ничего нельзя. Примерно в том же духе рассуждали представители другого, тоже весьма популярного учения материалистов. Ее основателем был Аджита. Он полностью отвергал теорию реинкарнации на основании того, что человек, как он утверждал, есть чисто физическая сущность, комбинация четырех материальных элементов, и после смерти просто вернется в исходное состояние, проще говоря, распадется на эти исходные элементы. Поэтому поведение человека при жизни не имело никакого значения — всех ждал одинаковый конец. И все же лучше, как полагал Аджита, чтобы человек испытывал благие чувства — радость, счастье, а значит, и совершал бы те поступки, которые помогут обрести их. Были еще и скептики — их духовный лидер Санджая вообще отвергал возможность постижения конечной истины и учил, что посредством кармы нужно достигать умиротворения и душевного спокойствия. Далее следовал вывод, что из-за относительности понятия «истина», споров о ней необходимо избегать — споры и дискуссии порождают лишь озлобленность. Весьма популярным учением был джайнизм. Его основатель Джина Махавира (Великий герой), старший современник Гаутамы, учил, что плохая карма, откладываясь на душе слоем тонкой пыли, тянет ее вниз. Исходя из этих представлений, его последователи предпочитали вообще избегать какой бы то ни было активной деятельности, в особенности поступков, которые могли бы причинить вред какому-нибудь живому существу, будь то букашка или росток. Некоторые джайны старались как можно дольше пребывать в неподвижном состоянии, лишь бы по неосторожности не наступить даже на самый крохотный сучок, не расплескать ни капли воды. Они были убеждены, что даже в этих низших формах жизни заключена живая душа какого-нибудь грешника — в наказание за плохую карму в предыдущих жизнях. Удивительно, как джайны умудрялись сочетать такое бережное отношение ко всем проявлениям жизни с чрезвычайно жестоким отношением к своей собственной. Они практиковали крайние формы аскетизма, стараясь избавиться от последствий плохой кармы: подолгу голодали, отказывались от питья и омовений и т.д.[8].
Гаутама так и не присоединился ни к одной из этих религиозно-философских сангх. Он направился в окрестности Весали, столицы республики Видега, чтобы вступить в дхарму учителя по имени Алара Калама, который, судя по всему, практиковал учение санкхья (букв. — число, перечисление, расчет)[9]. Вполне возможно, что Гаутама был уже знаком с этой философской школой, хотя бы по той причине, что ее основатель, мудрец Капила, живший в VII в. до н.э., судя по его имени, имел какую-то связь с Капилаватсу. Согласно представлениям санкхья, корень трагичности бытия не в желании, а в незнании — страдание проистекает от того, что человек не ведает своей истинной сущности. Мы часто путаем ее с умственно-психической деятельностью в обыденной жизни. Однако чтобы достичь освобождения, требуется самоуглубление, способность осознать, что истинное духовное начало человека не имеет ничего общего с этими изменчивыми мелкими и неудовлетворительными состояниями духа. На самом деле истинная духовная сущность человека вечна и идентична с Вселенским духом (пуруша), который дремлет в каждой вещи и в каждом живом организме, но материальный мир (пракрити) заслоняет его, делая невидимым. Главную цель праведной жизни философия самкхья видела в умении отличать пуруша от пракрити. Ее последователь должен уметь преодолеть смятение чувств и обратиться к совершенствованию сознания, чистейшей части своего существа, которая обладает способностью отражать Вселенский дух. Такого состояния добиться крайне сложно, но, однажды возвысившись до откровения, что истинная духовная сущность является вечной, свободной и абсолютной, последователь санкхьи достигал полного освобождения. И тогда все материальное (пракрити) немедленно покидало его сущность «подобно тому, как уходит танцовщица, удовлетворив желание своего хозяина» — такое сравнение приводится в одном из канонических текстов[10]. Считалось, что монах, познавший это откровение, достиг просветления, потому что пробудился к осознанию своей истинной сущности. Отныне, когда он знает, что вечен и абсолютен, страдания оставляют его. Пребывая в этом состоянии, он скорее сказал бы «оно страдает», вместо «я страдаю» — потому, что страдания теперь для него становятся чем-то бесконечно далеким от открывшейся ему собственной истинной сущности. Просветленный продолжает жить, чтобы до конца израсходовать остатки плохой кармы, но после смерти ему не грозят новые перерождения, потому что он освободился от материалистической пракрити[11].
Учение санкхья оказалось настолько близко по духу Гаутаме, что, закладывая основы своей собственной дхармы, он включил в нее несколько элементов этой философии. Понятно, что человеку вроде Гаутамы, недавно утратившему все иллюзии относительно окружающего мира и человеческого бытия, санкхья особенно импонировала тем, что учила во всем искать праведности. Человеческая природа (пракрити) — это всего лишь эфемерность, и, невзирая на причиняемые ею страдания, по сути это все равно не есть истинная реальность. Тем, кто испытал разочарование в мирской жизни, санкхья приносила облегчение душевной боли, объясняя, что человеческая природа, несмотря на свой неблаговидный облик, все же дружественна по отношению к человеку. Она, пракрити, даже способна помочь достичь просветления. Все живое в природе, подобно человеку, стремится к высвобождению своей истинной сущности; и посему природа изначально согласна отстраниться, чтобы позволить истинной сущности обрести свободу. В этой системе взглядов даже страданию отводилась позитивная роль, потому что чем больше страданий, тем сильнее жажда освобождения от боли и скорби; чем сильнее стальная хватка мира пракрити, тем сильнее желание освободиться от него. Чем глубже человек осознает, что его жизнь обусловлена действием внешних сил, тем более страстно он стремится к обретению абсолютной, свободной от обусловленности пуруша. Но каким бы сильным ни было это стремление, даже аскету, как показывала практика, трудно освободить себя от влияния материального мира. Что же говорить о простом смертном, которого жизнь обрекает на бурные порывы души и тела? Как ему подняться над суетностью и жить лишь чистым разумом?
Гаутама и сам столкнулся с этим противоречием и пришел к заключению, что погружение в истины санкхья не приносит облегчения. Этому прозрению, правда, предшествовало несколько важных свершений. Сначала Алара Калама принял Гаутаму в свою общину, пообещав, что очень скоро ему откроется понимание дхармы и знания у него будет столько же, сколько и у самого учителя. Учение станет его собственным знанием. Одаренный Гаутама быстро постиг основы дхармы и мог цитировать наставления учителя столь же убедительно, как и другие члены сангхи. Но внутренней убежденности в правоте учения Гаутама так и не обрел — что-то важное явно было упущено. Учитель же, Алара Калама, уверял, что скоро Гаутама «осознает» суть учения, достигнет «прямого знания»: оно перестанет быть чем-то внешним, что существует отдельно, а напротив, так глубоко войдет в его сознание, что превратится в реалии его, Гаутамы, жизни. И тогда он станет живым воплощение дхармы. Но время шло, а обещанного учителем превращения все не происходило. Гаутаме так и не удалось «проникнуть в учение» и «пребывать в этом учении» — вопреки словам Алары Каламы оно так и оставалось не более чем чуждой метафизической абстракцией, не способной повлиять на личность Гаутамы. Как он ни старался, ему все никак не удавалось разглядеть ни единого проблеска своей истинной сущности — непроницаемый покров материального, пракрити, продолжал скрывать ее. Так часто бывает в жизни. Неофит спешит принять на веру духовные истины, которые раскрывает перед ним учитель, доверчиво внемлет свидетельствам других обращенных, но в какой-то момент осознает, что суть учения, сияющие вершины мудрости, так и остались для него иллюзией. Гаутаме некогда было тратить время на выслушивание чужих доводов. Он привык ничего не принимать на веру и впоследствии, став духовным наставником собственной сангхи, непрестанно требовал от своих учеников ничего не принимать на веру. Нельзя послушно потреблять духовную пищу и считать ее истиной только потому, что так утверждает учитель; надо все время проверять избранную дхарму на истинность.
Сам Гаутама даже на этой, самой ранней стадии своего философского поиска, естественно, не мог принять на веру истинность дхармы, которую открыл ему учитель. Он обратился к Аларе Каламе, прося пояснить, как «постичь» его учение — ведь не должен же он просто полагаться на слова других? Алара Калама вполне допускал, что Гаутама не смог достичь «прямого знания» санкхья одними только размышлениями. Обычным рациональным мышлением здесь не обойтись, надо прибегнуть к практике йоги[12].
Нам до сих пор неизвестно, когда в Индии впервые начали практиковать йогу[13]