Таким образом, истинная сущность человека есть центральный символ сокровенного смысла существования и выполняет ту же функцию, что бог в монотеизме, брахман/атман в индуизме и высшее благо в философии Платона. Пытаясь «вжиться» в дхарму Алары Каламы, Гаутама надеялся приобщиться к тому состоянию умиротворенности и цельности, в котором, согласно Книге Бытия, пребывали в садах Эдема первые сотворенные Богом люди. Ему недостаточно было просто познать это состояние блаженного умиротворения, или шалом, или нирвану, — неважно, как его назвать; он жаждал большего — «непосредственного», т.е. «прямого» знания, которое окутало бы его плотно, как воздух. Гаутама был убежден, что откроет в себе это неподвижное спокойствие, и оно полностью преобразует его. Тогда он приобретет новую сущность, неподвластную страданиям, на которые обречен человек. К внутренним глубоким формам духовности, надо заметить, устремлялись многие мыслители в «осевых странах», но никто не делал это так последовательно и тщательно, как индийские йогины древности. В период «осевого времени» сложилось представление, что сокровенное знание существует не за пределами человеческого сознания; напротив, оно имманентно человеку и присутствует в каждом из нас. Наиболее отчетливое отражение эта идея нашла в традиции Упанишад, в частности в отождествлении понятий брахман и атман. Хотя сокровенное знание и находится в каждом из нас, постичь его крайне трудно. Заперты ворота райского сада. Древние считали, что Сокровенное (Божественное) доступно человечеству. Согласно древним религиям, боги, люди и все сущее созданы из одной и той же божественной субстанции; иными словами, бытовали представления об отсутствии различий в происхождении людей и богов. Однако со временем это божественное (духовное) начало отступило, сделавшись чуждым человеку в его обычной жизни, и острая потребность в духовной пище обусловила приход «осевого времени».
Так, в ранних текстах Ветхого Завета можно, например, найти рассказ о том, как Бог явился Аврааму в образе простого странника[16]. Однако в понимании пророков «осевого времени» божественное предстает в виде карающей и разрушительной силы. Пророка Исайю, например, охватил смертельный ужас, когда ему в храме было явлено видение бога[17]; про Иеремию говорится, что он познал божественную силу как нестерпимую телесную боль, которая свела судорогой его члены и заставила шататься, будто пьяного[18]. А пророк Иезекииль, который вполне мог быть современником Гаутамы? В описании проповеднической деятельности Иезекииля то и дело встречаются трагические свидетельства глубокой пропасти между божественным началом, с одной стороны, и приземленным рассудочным, заставляющим действовать во имя самосохранения, — с другой. Например, бог изображается силой, чрезвычайно жестокой по отношению к Иезекиилю: бог насылает на него такое сильное беспокойство, что Иезекииль беспрестанно дрожит, не в силах унять его; когда умирает его жена, бог запрещает ему скорбеть и плакать по ней; а еще заставляет Иезекииля питаться экскрементами и бродить с торбой вокруг города, словно он изгнанник[19]. Все это подводит к выводу, что, согласно представлениям тех времен, ощутить присутствие божественного можно было, только отвергнув свойственные цивилизованному индивидууму представления и нормы поведения. Примерно так и поступали древние йогины. Они практиковали жестокие методы подавления обычного сознания, чтобы погрузившись в состояние транса, постичь Бесконечный Абсолютный дух, находящийся, как они считали, в каждом человеке.
В представлении йогинов эту истинную сущность можно высвободить, только если прервать процесс обычного мышления, избавиться от всех мыслей и чувств и изгнать из подсознания желания, препятствующие просветлению. Таким образом, йогины объявили войну традиционной (обычной) умственной деятельности. На каждой ступени своего путешествия внутрь себя — самопознания — йогины действовали противоположно тому, как поступил бы обычный человек. Каждая методика йоги построена таким образом, чтобы подорвать обычную человеческую реакцию. Подобно любому монаху-аскету, йогин начинал свой духовный поиск с того, что покидал общество, но потом делал и следующий шаг — «покидал» человеческую природу. Вместо того чтобы реализоваться в мирской жизни, древнеиндийские йогины на каждом этапе своего пути стремились отрешиться от нее.
Алара Калама, судя по всему, посвятил Гаутаму в таинство йоги. Но прежде чем приступать к медитациям, он должен был усвоить один основополагающий моральный принцип. Освоение этической стороны учения йоги позволяет человеку очиститься от всего мирского и вернуться к истокам его существа. Для этого имеется серьезное основание. Йога позволяет достигать такой мощной концентрации и самодисциплины, что, будучи примененными в эгоистических целях, эти способности могут превратиться в демонические силы. Поэтому новичку следует научиться соблюдать пять «запретов» (яма), чтобы всегда держать под жестким контролем свое мятежное низменное естество. Так, яма запрещают воровать, лгать, принимать опьяняющие напитки, убивать или причинять вред любому живому существу, предаваться плотской любви. Эти запреты во многом аналогичны тем, что предписывает своим последователям джайнизм, и отражают суть этики ахимсы (непричинения вреда), решимость сопротивляться желаниям, стремление достичь абсолютной интеллектуальной и физической чистоты — всего того, что характерно для аскетического монашества долины Ганга. Учитель запретил Гаутаме приступать к более продвинутым практикам йоги, пока яма не будет усвоена им так прочно, что станет его второй натурой[20]. Помимо этого Гаутаме предписывалось выполнять несколько нияма (упражнений для совершенствования тела и духа). Он должен был соблюдать внешнюю и внутреннюю чистоту, изучать дхарму и выработать привычку к постоянной невозмутимости. Помимо этого он должен был пройти обряд очищения аскезой (тапас): подвергаться попеременно то холоду, то жару, терпеть, не жалуясь, голод и жажду, контролировать свои слова и жесты, чтобы ничто не выдавало его мыслей. Это требовало большой силы воли и стараний, но, освоив в совершенстве яма и нияма, Гаутама, вероятно, смог ощутить «неописуемое счастье», которое, как гласят канонические тексты йоги, есть результат самообладания, воздержанности и ахимсы[21].
И только тогда Гаутама был готов перейти к освоению следующей дисциплины — асаны, учению о положениях тела в психотехнике йоги[22]. Каждая асана закрепляла отрицание привычной человеку склонности к подвижности, тем самым декларируя принципиальный отказ йогина от мирского. Обучая долго пребывать в состоянии покоя, асана позволяла разорвать связь между разумом и чувствами. Йогин должен сидеть на скрещенных ногах, держа спину прямо, и пребывать в полной неподвижности. Эта поза помогает осознать, что предоставленное самому себе тело человека находится в непрерывном движении: мы даже не замечаем, что постоянно моргаем, почесываемся, ерзаем, переминаемся с ноги на ногу, вертим головой в ответ на внешние раздражители. Даже в состоянии сна тело человека не пребывает в абсолютном покое. Зато в позе асаны йогин настолько неподвижен, что скорее напоминает статую или растение, нежели живого человека. Однако усвоенное искусство пребывать в неестественной неподвижности отражает внутреннее спокойствие, к которому стремится йогин.
Далее йогин учится прерывать дыхание. Это очень важный момент, потому что дыхание — это, пожалуй, самая фундаментальная, самая автоматическая и самая инстинктивная из всех телесных функций. Без дыхания нет жизни. В обычной жизни мы не замечаем, как дышим. Гаутаме же следовало освоить искусство пранаяма, способность постепенно замедлять темп дыхания[23]. Ее конечная цель — добиться как можно более длинной паузы между выдохом и последующим вдохом. Пранаяма принципиально отличается от неравномерного процесса дыхания, свойственного человеку в обычной жизни. Она более схожа с дыханием во время сна, когда бессознательное проявляется в виде снов и возникающих на границе сна и бодрствования образов. Пранаяма не только служит демонстрацией отказа от основ человеческой жизни. Едва начиная ее практиковать, человек замечает, что она оказывает поразительное влияние на его психическое состояние. Начинающий йогин почувствует, что пранаяма воздействует примерно так же, как музыка, особенно если самому исполнять ее: это приносит вдохновение, эмоциональный подъем и спокойное величие. Ощущение такое, будто полностью овладел каждой частицей собственного тела[24].
Освоив дисциплины, которые способствуют совершенствованию физической составляющей человека, Гаутама смог перейти к тем, что развивают психическую его составляющую, к экаграте — искусству «концентрации на одной точке»[25]. В этом состоянии йогин останавливает мыслительный процесс. Новичок учится фокусировать внимание на каком-нибудь одном объекте или идее, исключать все эмоции или ассоциативные связи, не отвлекаться на посторонние образы.
Гаутама все больше отдалялся от мирской жизни, стараясь оградить от внешнего мира свою вечную сущность. Поднимаясь на следующую ступень, он изучал пратьяхару (отключение чувств) — способность мысленно созерцать объект, не используя чувства, которые пребывают в покое[26]. На следующей ступени — освоении дхараны (концентрация, фиксация мысли на одной точке), его учили визуализировать собственную истинную сущность — мысленно обнаруживать ее в глубинах собственного естества в виде цветка лотоса или внутреннего света. Во время медитации посвященный посредством задержки дыхания старался проникнуть в собственное сознание — его учили, что так он обретает способность видеть отражение Абсолютного духа (пуруша)