вил себе в особую заслугу знание Четырех Благородных Истин, а указывал лишь, что был первым в свою эпоху, кто «постиг» их и претворил в собственную жизнь. Он обнаружил, что действительно изжил в себе «жажду бытия», ненависть и неведение, которые держат человечество в вечной кабале. Он действительно достиг нирваны. Но несмотря на то, что и после просветления Гаутама оставался подвержен физическим недугам и прочим превратностям жизни, ничто, как он убедился, не могло поколебать его внутреннего спокойствия или вызвать серьезное душевное переживание. Это доказывало, что его метод работает. «Рождения исчерпаны. Праведная жизнь достигла своего завершения, — ликующе возгласил он на рассвете после той судьбоносной ночи, проведенной под деревом бодхи. — То, что должно было быть сделано, сделано; больше ничего не нужно делать для этого мира!»[21].
Те из нас, кто не придерживается канонических требований буддизма по части нравственности и медитаций, не имеют ни малейшей возможности оценить истинность этого заявления. Будда и сам хорошо понимал, что постичь его Дхарму одной лишь силой логического мышления невозможно. Истинность Учения раскрывается, только когда оно постигается «непосредственно», «напрямую» при помощи йогических методов и при правильном нравственном настрое[22]. Четыре Благородные Истины, безусловно, логически обоснованны, но им не стать руководящими жизненными принципами до тех пор, пока жаждущий просветления адепт не научится отождествлять себя с ними и не сделает их частью своего существования. Тогда и только тогда ему откроются «ликование», «радость» и «безмятежность», которые согласно утверждениям палийских текстов, снисходят в момент избавления от эгоистического самосознания, освобождения от оков эгоцентризма и прозрения истин «такими, каковы они есть»[23]. Без предписанных Буддой йогических медитаций и правильного нравственного настроя Благородные Истины так и останутся абстракцией, подобно тому как для нас, несведущих в музыкальной грамоте, абстракцией остается музыка, записанная при помощи нот — до тех пор, пока она не исполнена искусным музыкантом.
Хотя Четыре Благородные Истины и имеют вполне определенный логический смысл, канонические тексты особо подчеркивают, что Будда открыл их не с помощью рационалистического мышления. Когда он пребывал в состоянии глубокой медитации под сенью дерева бодхи, эти истины «поднялись к нему из самых глубин его существа». Он воспринял их посредством «прямого знания», доступного тому, который практикует йогические упражнения с «прилежанием, рвением и полным самоконтролем». Гаутама избрал эти истины в качестве объекта своей медитации и был столь глубоко погружен в их созерцание, что обрел способность видеть их напрямую — ничто постороннее не отделяло его ум и сердце от их сути. Так он стал живым воплощением Четырех Благородных Истин. Наблюдая, как он держит себя, как реагирует на происходящие вокруг события, люди могли видеть, что представляет собой Дхарма, они могли видеть нирвану в человеческом воплощении. Решившись следовать путем, начертанным Гаутамой, мы должны приступать к постижению Благородных Истин только будучи готовыми к полному самоотречению. Мы должны исполниться решимости отринуть прочь свое старое неисправимое, упорствующее в собственных заблуждениях «я», потому что указанный Гаутамой путь — йогическая практика, обогащенная состраданием как нравственным принципом, — способен принести освобождение лишь тому, кто осознал необходимость до капли изжить в себе эгоистическое самосознание. Чрезвычайно знаменательно, что в момент, когда Гаутама, сидя под деревом бодхи, достиг нирваны, он воскликнул не «Я свободен!», а «Оно свободно!»[24]. Он преодолел границы, отделяющие его человеческую сущность от внешнего мира, достиг экстатического состояния, и перед ним раскрылось доселе ему неведомая мощная «беспредельная» сущность его собственной человеческой природы.
Что же подразумевал новоявленный Будда, провозглашая на исходе той достопамятной весенней ночи, что достиг нирваны? Неужели он в буквальном смысле слова «прервал свою жизнь», загасив ее, как пламя свечи? Нет. На протяжении шести долгих лет духовных поисков Гаутама предавался самоистязанию не просто из склонности к мазохизму, а в поисках пути к просветлению. Не истребить свою человеческую сущность он стремился, но раскрыть в себе полный потенциал человеческой природы. Нирвана не подразумевает самоуничтожения: он уничтожил не то, что составляло его сущность, а всего лишь жадное пламя алчности, ненависти и пагубных заблуждений. Совершив это, он смог наслаждаться благословенной «невозмутимостью» и умиротворением. Избавив себя от «недолжных» умонастроений, Будда обрел мир, который способно дать лишь полное отсутствие эгоистических побуждений. Это благословенное состояние покоя, которое невозможно даже представить тем, кого все еще терзают эгоистичные желания, рождающие ненависть и искажающие восприятие мира. Именно поэтому в годы, последовавшие за просветлением, Будда неизменно отказывался дать точное определение или хотя бы приблизительно описать нирвану, утверждая, что это было бы «неверно», потому что нет таких слов, какими можно было бы объяснить непросветленному суть этого состояния[25].
И все же достижение нирваны не означало, что отныне Будда не будет испытывать страданий. Нет, как и всех остальных людей, его тоже впереди ожидали старение, болезни, смерть. Нирвана не одаривает пробудившегося защитным коконом транса. Нет, она рождает в человеке внутренний островок спокойствия, который позволяет уживаться со своей болью, овладевать ею, испытывать абсолютное умиротворение в пучине страданий. Таким образом, человек может найти нирвану в себе самом, в самых сокровенных глубинах своей духовной сущности. Нирвана — это совершенно естественное для человека состояние, в ней нет ничего божественного, что даруется свыше. Нирваны может достичь любой, кто скрупулезно, прилежно и неутомимо, как Гаутама, идет по Пути просветления. Нирвана — это оплот безмятежности, который придает жизни смысл. Те, кто утратил связь с этим островком покоя и не ориентирует на него свои жизненные цели, рискуют потерпеть жизненный крах. Творческие личности — поэты, артисты, музыканты — только тогда способны достичь вершин творческого созидания, когда подпитываются от этого глубинного источника чистоты и безмятежности. Раз открыв для себя дорогу к нему, человек освобождается от изнурительной внутренней борьбы страхов и желаний и может невозмутимо смотреть в лицо боли, печали и скорби. Тот, кто просветлен, или пробужден, открывает в себе внутреннюю силу, проистекающую от правильного настроя, которому абсолютно чужды эгоистические побуждения.
Открыв в себе это средоточие покоя, которое и есть нирвана, Гаутама стал Буддой. Он был убежден, что, избавившись от эгоистического самосознания, тем самым устранил топливо, что питает огонь, возжигающий следующее рождение, потому что окончательно победил желание (танха) — то, что приковывает к бесконечному кругу сансары. Когда же придет его черед умереть, он уйдет в паринирвану — окончательный вечный покой. И снова подчеркну, что это не означает окончательного исчезновения, как часто считают представители западной культуры. Паринирвана есть иная модальность существования, которая закрыта для восприятия тем, кто не стал просветленным. Для описания паринирваны тоже не существует ни слов, ни понятий, поскольку язык проистекает из чувственного опыта горестного мирского бытия; а посему нам не дано вообразить жизнь, лишенную какого бы то ни было влияния этого бытия. И все же это не означает, что такое существование невозможно; саму мысль о том, что просветленный после смерти перестает существовать, буддизм считает еретической[26]. Аналогично этому монотеисты утверждают, что не существует слов и понятий, которыми можно было бы описать реальность, именуемую ими богом. «Того, кто обрел вечный покой (паринирвану), невозможно определить через какие бы то ни было категории» — так говорил Будда своим ученикам на склоне жизни. «Нет слов, способных описать его. Те, что, как считается, могли бы передать суть этого состояния, оказываются несостоятельны; как, впрочем, и все остальные формы речи»[27]. Если использовать обыденный язык, то нирвана соответствовала бы слову «ничто», но не потому, что ее не существует, а в силу того, что она не соответствует ничему из того, что известно мирянину. Тем же, кто благодаря освоению таинства йоги и состраданию ко всему живому сумел создать островок безмятежности внутри себя, открывается иная, невообразимо более духовно богатая модальность существования, доступная лишь тем, кто научился жить вне пределов эгоистического самосознания.
Рассказ о том, как Гаутама достиг просветления под деревом бодхи, в трактовке палийских канонических текстов будет непонятен неподготовленному читателю и вызовет у него лишь недоумение и разочарование. В самом деле, в этом ключевом эпизоде жизни Гаутамы тексты Тхеравады становятся особенно туманными для тех, кто не знаком с йогой, — уж слишком много там специфических подробностей, касающихся медитативных техник. Более полезными в этом смысле представляется текст более позднего происхождения, Ниданакатха, где данное событие описывается в форме, доступной пониманию простых смертных. Этот рассказ, подобно легенде об уходе Гаутамы прочь от мирской жизни, передает прежде всего психологические и духовные аспекты просветления. Не отягощенный йогическими терминами, этот текст, понятный как мирянину, так и начинающему буддисту, предлагает мифологическую трактовку просветления. Ниданакатха не ставит целью создать историческое описание этого события. Напротив, чтобы раскрыть саму суть процесса открытия нирваны, автор Ниданакатхи призывает на помощь язык вечных непреходящих образов. Здесь использованы характерные для мифологии мотивы, особенно искусно описанные в трудах по психологии, предшествующих психоанализу и стремящихся пролить свет на внутренние психические процессы и темные глубины подсознания. А поскольку буддизм как религия имеет ярко выраженную психологическую направленность, неудивительно, что авторы ранних буддийских текстов так мастерски использовали мифологические мотивы