[3]. Несмотря на неустроенность бродячей жизни, монахи каждый день занимались медитацией и учили основам Дхармы страждущих, особенно обывателей в больших городах, где духовный голод проявлялся наиболее остро. Проповедническая деятельность 60 первых бхикшу была весьма успешной: им удавалось привлекать не только множество мирских последователей Дхармы, но и новых адептов в сангху — Будда даже наделил их правом самостоятельно проводить церемонию посвящения, и новообращенные становились полноправными бхикшу[4].
Итак, в это период Будда снова оказался предоставлен сам себе и решил вернуться в Урувелу. По дороге он вразумил и осенил светом Дхармы 30 молодых повес, которые шумной толпой преследовали некую куртизанку — она ускользнула с места веселой пирушки, прихватив с собой их деньги. «Что лучше для вас, — спросил Будда, — искать эту женщину или найти самих себя?»[5]. Эта история являла собой аллегорию человечества в его бесцельной гонке за удовольствиями, которая может принести лишь разочарования и потери. Проникшись проповедью Будды, молодые люди сделались «вошедшими в поток» и примкнули к сангхе. Но это достижение не шло ни в какое сравнение с тем, что удалось сделать Будде, когда он достиг Урувелы. Там он обратил в свою Дхарму целую сангху, которая насчитывала тысячу браминов! Они жили в урувельских лесах, в Гайе и на берегах Неранджары под руководством трех братьев-отшельников Кассапа. Эту историю, вероятно, тоже следует воспринимать как аллегорию, отражающую противостояние раннего буддизма и древней ведической традиции[6]. Те брамины ушли прочь от мира и в знак полного отречения от оседлой упорядоченной жизни цивилизованного общества не стригли и не расчесывали волосы, за что получили прозвище «косматые отшельники». Однако они продолжали скрупулезно следовать ведическому обычаю поддержания трех священных огней во имя трех заглавных богов ведийского пантеона.
В Урувеле Будда провел всю зиму и явил членам общины множество удивительных чудес. Он укротил свирепого нага (змей — излюбленный ведийский символ божественного), который обитал у браминов в пещере, где пылали три священных неугасимых огня. Он поразил воображение богов, которые как-то ночью заглянули в его пещеру, тем, что наполнил окрестный лес неземным светом. При помощи волшебства он расщепил толстые стволы деревьев на дрова для священных огненных церемоний, он поднялся в небеса и принес оттуда божественный цветок, он доказал Кассапе, учителю Урувельской общины, что способен читать его мысли. Сказания о чудесах и волшебстве, которые демонстрировал Будда, содержатся как в Палийском каноне, так и в более поздних его биографиях, и на первый взгляд это может вызвать удивление. Как уже говорилось, в те времена считали, что высшая степень мастерства йоги наделяет йогина сверхъестественной (магической) силой, иддхи, которая символизирует власть сознания над материальным миром. Однако сами йогины старались не пользоваться иддхи, чтобы не скатиться с вершин йогического мастерства до вульгарных фокусов[7].
Сам Будда резко осуждал откровенную демонстрацию йогического могущества при помощи иддхи и запрещал своим ученикам публично совершать чудеса. Однако монахи — составители Палийского канона, по всей видимости, не находили в этом ничего невозможного и вполне могли использовать сказания о подобных чудесах в полемических целях. Будучи представителями Тхеравады, они, вероятно, считали, что притчи о чудесах, свершенных Буддой, полезны как подтверждение его впечатляющего могущества. В русле острой полемики с браминами было полезно лишний раз подчеркнуть, что Будда бросает вызов старым ведическим божествам (например, укрощает священного змея, что сторожил три священных огня) и одерживает верх над ними. Этим компиляторы Палийского канона наглядно показывают, что Будда, простой кшатрий, оказывается могущественнее браминов. Тексты Канона прямо указывают, что Будда осуждал сам принцип кастового деления: «Не просто рождением человек становится брамином или презренным, — настаивает он, — а по своим делам (карме) заслуживает прославления как брамин»[8]. Кичливость и надменность браминов всегда вызывала у Будды возмущение, и потому он говорил, что особенную святость можно заслужить лишь нравственным поведением, а не случайностью факта рождения. В высказываниях Будды, как и у прочих духовных учителей и реформаторов «осевого времени», красной нитью проходит мысль, что вероучение должно быть обогащено нравственными принципами, без которых любой религиозный ритуал теряет смысл.
Возвращаясь к истории обращения Кассапы, мы видим, что не оккультные чудеса, а нравственные качества Будды стали тем аргументом, который обратил косматого отшельника в последователя Дхармы. Возможно, что этот эпизод Палийского канона как раз и доказывает, что демонстрация иддхи может быть бесполезной — ведь чудеса так и не убедили недоверчивого Кассапу. После каждого из чудес, что совершал Будда, доказывая свое право называться архатом, Кассапа скептически повторял: «Сей великий монах впечатляет и поражает своим могуществом, но он не архат, как я». Наконец Будде все же удается пробиться сквозь заслон гордыни и самодовольства Кассапы. «Кассапа, ты не архат. И если ты будешь продолжать в том же духе, тебе никогда не достичь просветления» — так сказал Будда Кассапе. Это был мудрый ход — укор достиг цели, показав Кассапе всю степень его зазнайства и эгоцентризма. Много лет практиковавший аскетизм, Кассапа, имя которого стало известно и уважаемо, не мог не знать, что безудержное самомнение и себялюбие несовместимы с праведностью. Он смиренно простерся перед Буддой и попросил принять его в сангху. Затем его примеру последовали и двое его братьев со своими приверженцами. Так Будда обратил в свое Учение целую тысячу браминов. Все они обрили волосы, выбросили священную ведическую утварь и стали «вошедшими в поток»[9]. А после собрались в Гайе послушать третью великую проповедь Будды.
«Бхикшу, — обратился Будда к своим слушателям, — все пылает». Затем последовали разъяснения. Чувства, и все, чем они питаются через тело, через ум и эмоции, — все пылает. Что же служит причиной этого извечного пламени? Три огня — огонь жажды, огонь ненависти, огонь заблуждений[10]. И пока человек подбрасывает дрова в эти три костра, они продолжают пылать, преграждая ему дорогу к спокойствию и безмятежности нирваны. Здесь Будда проводит прямую аналогию между пятью кхандкха (скоплениями, совокупностями элементов, компонентами личности) и «связками дров». Он намеренно употребляет в проповеди слово упадана (привязанность, захваченность), подчеркивая его коренное значение — «то, что горит; горючее»[11]. Не что иное, как привязанность, ненасытное желание разных вещей, материальных и чувственных, поддерживает это горение, препятствуя просветлению. Жажда бытия и страстные желания идут рука об руку с ненавистью, которая столь часто питает пороки и насилие, господствующие в мире. Пока пылает третий огонь, огонь заблуждений и неведения, человек не способен постичь Четыре Благородные Истины, ключ к освобождению от вечно тлеющего цикла «рождения, старения и умирания, которому сопутствуют печаль, горести, боль, скорбь и отчаяние»[12]. Далее следовал вывод, что бхикшу должен освободиться от страстей, стать бесстрастным. Искусство осознанной внимательности подскажет, как отринуть пять кхандкха и погасить огонь жажды. И тогда бхикшу ощутит освобождение и умиротворение нирваны.
Эта проповедь, получившая название Огненной, представляет собой блестящую критику ведической религиозной системы. В центре проповеди Будда поставил священный ведический символ, огонь, показывая, что он является воплощением всего неправильного в человеческой жизни. Огонь олицетворяет домашний очаг и домашний уклад, с которыми должен решительно порвать каждый, кто стремится познать духовную истину. Огонь к тому же есть красноречивый символ неугомонных деструктивных, хотя и преходящих процессов, формирующих сознание человека. Будда намеренно и с определенной долей иронии уподобил три пагубных огня — жажды бытия, ненависти и незнания — трем священным огням Вед. Не давая им угаснуть, брамины ошибочно считают, что тем самым поддерживают свою святость, а на самом деле лишь подпитывают собственное себялюбие. Огненная проповедь примечательна еще и как пример выдающегося полемического мастерства, которое помогало Будде найти доходчивые аргументы для любой аудитории и сделать проповедь созвучной чаяниям тех, кому она была адресована. Огнепоклонникам, браминам, которые входили в общины трех братьев Кассапа, Будда растолковал основы Дхармы при помощи огненных символов и вызвал такое глубокое преображение их религиозного сознания, что они немедленно приняли Дхарму, постигли нирвану и стали архатами.
Добившись столь впечатляющего успеха в Урувеле, Будда в конце декабря направляется в сопровождении тысячи новообращенных бхикшу в Раджагаху, столицу царства Магадха. Их появление вызвало в городе настоящий переполох, что неудивительно, потому что в ту эпоху городские жители испытывали неутолимую жажду духовной пищи. Заслышав, что в его столицу пришел человек, который называет себя Буддой, царь Бимбисара сразу захотел повидать его. С огромной толпой браминов, которые вели жизнь обычных домохозяев, царь направился в рощу за пределами города, где остановился Будда. Пришедшие были поражены, увидев среди его учеников Кассапу, известного строгостью аскезы наставника Урувельской общины. Еще более сильное впечатление на Бимбисару и его свиту произвели слова Кассапы, объяснявшие, почему он отказался от огнепоклонства и примкнул к сангхе Будды. Услышав же проповедь Будды, все пришедшие горожане-домохозяева — а Палийский канон указывает, что их было 120 000 человек — сделались мирскими последователями Дхармы. Даже сам царь Бимбисара простерся перед Буддой, умоляя и его сделать мирским учеником. Еще будучи совсем юным, царь Бимбисара мечтал услышать проповедь Будды и понять Дхарму. Сейчас эта мечта, похоже, осуществилась. В тот день он пригласил Будду отобедать у себя во дворце. Так было положено начало долголетнему содружеству Будды и царя Бимбисары.