мы увидим дальше, начинали воспринимать богов как плод проецирования субъективного психологического состояния. Кроме того, монахи верили, что постигшим вершины йоги доступны сверхъестественные, магические способности (иддхи). Упражнения в йоге тренируют разум, даруя ему способность к выдающимся небывалым свершениям — точно так же, как отменная физическая форма олимпийского атлета позволяет ему делать то, что не под силу простому человеку. Считалось, что тренированный йог обладает способностью к левитации, чтению чужих мыслей и путешествиям по иным мирам. Вполне допустимо, что монахи, которые компилировали Канон, приписывали Будде подобные возможности, даже если сам он с предубеждением относился к иддхи, полагая, что подобных практик следует избегать. Как мы увидим далее, «истории о чудесах» зачастую служат у него своего рода предостережением и рассказываются единственно с целью продемонстрировать бесцельность таких духовных упражнений.
Многие из сказаний и легенд Палийского канона имеют аллегорический или символический смысл. Ранних буддистов гораздо больше занимала значимость событий, нежели точность исторических деталей. Мы увидим, что в появившихся позднее жизнеописаниях Будды имеются иные, и притом более подробные, описания многих эпизодов. Например, в том, что приводится в Ниданакатхе, такие важные события, как решение Гаутамы покинуть отчий дом или процесс обретения им просветления прописаны гораздо подробнее по сравнению с более скудным формальным описанием этого события в Палийском каноне. Сказания более позднего времени к тому же более насыщены мифологическими элементами, нежели Канон: в них появляются боги, содрогается в знак подтверждения слов Будды земля, волшебным образом сами собой открываются ворота дворца. Еще раз повторюсь — было бы ошибкой считать, что эти события с участием магических сил являются позднейшими домыслами к первоначальной легенде о Будде. Резоннее предположить, что эти более упорядоченные биографии основываются на утраченных жизнеописаниях Будды, которые были скомпилированы примерно в тот же период, когда окончательно сформировался Палийский канон — спустя столетие после смерти Будды. Древних буддистов наверняка нисколько не заботило, что эти истории с откровенно сказочными деталями отличаются от тех, что приводятся в Каноне. Они отнеслись бы к ним просто как к иному толкованию известных событий, подчеркивающему их нравственный и психологический подтекст.
И все же появление на сцене мифов и чудес явно говорит о том, что даже тхеравадины, последователи школы Тхеравада, которая настаивала на трактовке образа Будды всего лишь как наставника и образца для подражания, уже тогда начинали видеть в нем сверхчеловека, супермена, как сказали бы мы. Другая, более распространенная школа буддизма, Махаяна, фактически обожествляет Будду. Раньше было принято считать, что Тхеравада представляет собой более чистую форму буддизма, а Махаяна — это ее извращенный вариант, однако современные буддологи признают аутентичность обеих школ. Тхеравада особо акцентировала важность практики йоги и превозносила монахов, которые сумели стать архатами, т.е. стать «совершенными», достигшими, как и Будда, просветления. Со своей стороны, Махаяна, которая почитает Будду как олицетворение высшего духовного начала, изначально присущего каждому человеку, и как объект поклонения, проповедовала и другие духовные ценности, которые акцентируются палийским каноническим текстом, в особенности — важность сострадания. С точки зрения Махаяны, учение Тхеравады было слишком сокровенным, предназначенным для «немногих», избранных. В рамках Тхеравады архаты, «обладающие совершенным знанием», заботились только о собственном освобождении и достижении просветления. Махаяна же избрала для почитания фигуру бодхисатвы — мужчин и женщин, которым предназначено стать буддами, но чье просветление отложено на время, пока они доносят свет учения буддизма «до многих». А это, как мы еще увидим, позиция, очень сходная с восприятием роли монахов самим Гаутамой. Таким образом, каждая из двух школ усвоила ценные добродетели; возможно также, что каждая школа какие-то добродетели утратила.
Гаутама не приветствовал личное поклонение, культ, однако многим известным духовным лидерам — Гаутаме, Сократу, Конфуцию и Иисусу — поклонялись как богам или существам высшего порядка. Даже пророк Мухаммед, который всегда настаивал, что он — простой обычный человек, почитается мусульманами как Совершенный человек, воплощение полной покорности воле (ислама) Аллаха. Жизнь и деяния этих личностей явно отличаются от жизни обычных людей. Легенда о Будде в Палийском каноне указывает, что описанные в ней события действительно происходили с Гаутамой, и хотя в буквальном смысле все эти чудеса не могут быть правдой, они раскрывают нам некие важные истины о духовной сущности человека. Подобно Иисусу, Мухаммеду и Сократу, Будда учил людей, как выйти за пределы реального мира с его страданиями, преодолеть суетность и погоню за иллюзорным и постичь вечные духовные ценности. Каждый из них старался сделать существование человека более осознанным, пробудить к жизни его полный человеческий потенциал. Неудивительно, что биография личности такого порядка, впоследствии канонизированной, не может удовлетворять стандартам достоверности современной исторической науки. В то же время, изучая архетип личности, о которой трактуют Палийский канон и комментарии к нему, мы больше узнаем о духовных устремлениях человека, обретаем новое понимание его предназначения. Эта хрестоматийная сказочная история дает нам контуры иной истины о месте и судьбе человека в несовершенном страждущем мире.
Однако с биографией Будды связан еще один ряд сложностей. Обратимся, например, к Иисусу — в Евангелии он представлен как человек, обладающий ярко выраженной индивидуальностью с присущими ему элементами личностного своеобразия. Ему свойственны свой строй речи и характерные обороты, он подвержен страстям, переживает моменты эмоционального взлета, вспышки раздражения, страха. В этом смысле Будда представляет разительный контраст — это скорее тип личности, нежели индивидуум, живой человек. В его высказываниях и наставлениях мы не встретим насмешки или колкостей, резких выпадов или острот, которые так привлекательны в речах Иисуса или Сократа. Будда говорит так, как того требует индийская философская традиция: торжественно, церемонно и бесстрастно.
У нас никаких сведений о симпатиях и антипатиях, которые он приобрел после просветления, о том, какие страхи и надежды он питал, были ли у него моменты отчаяния, восторга или напряженной внутренней борьбы. От его описания остается впечатление сверхъестественной безмятежности и спокойствия, самоконтроля, величия и полной невозмутимости. Не по этой ли причине Будду часто сравнивают с существами, не относящимися к человеческому роду — с животными, деревьями, растениями? Сравнивают не потому, что он бесчувствен или недостоин звания человека, а в силу того, что ему удалось окончательно преодолеть эгоцентризм, неотъемлемое свойство человеческой природы. А Будда просто искал новые способы существования человеческой личности. У себя на Западе мы привыкли превозносить индивидуализм и самовыражение, и это может легко перейти в самую вульгарную саморекламу. В личности Гаутамы мы находим полное и поразительное забвение себя, отречение от своего «я». Вряд ли бы он сильно удивился, узнав, что в своде текстов, трактующих его учение, он не представлен как самобытная уникальная личность в полном смысле этого слова. Напротив, он непременно назвал бы наше представление об уникальности его личности опасным заблуждением, добавив, что в его жизни нет ничего, что было бы недоступно другому человеку. Были и другие будды до него, и каждый проповедовал дхамму и получил схожий жизненный опыт. Согласно буддийским источникам, в мир приходило уже 25 подобных просветленных, и в следующую историческую эпоху, когда знание этой непреходящей истины утратится, на землю придет новый Будда, Майтрея или «Грядущий Будда», который пройдет ту же цепь перерождений. И столь глубоко это представление о Будде как об архетипе, что даже, пожалуй, самое широко известное из описанных в Ниданакатхе событий в жизни Будды — его уход из родительского дома в монашество — приписывается Палийским каноном одному из предшественников Гаутамы, Будде Випашьине. Так что канонические тексты буддизма сосредоточивались не столько на точном воспроизведении перипетий судьбы Гаутамы и его личных свершениях, сколько на том, чтобы очертить общую траекторию жизненного пути, по которому должны следовать все будды и все простые миряне в поисках просветления.
В наши дни история Гаутамы приобретает особую актуальность. Подобно Северной Индии IV–V вв. до н.э., мы живем в эпоху глубоких перемен и трансформаций. И, как древние индийцы, сталкиваемся с тем, что освященные веками традиции духовной практики перестали служить путеводной нитью в поисках глубинного смысла нашей жизни. Мы все больше ощущаем нечто вроде духовного вакуума. Как когда-то Гаутама, мы живем во времена политического насилия, ужасающие всплески варварской бесчеловечной жестокости то и дело врываются в нашу жизнь. К тому же постоянно усиливается психологический дискомфорт — чувство тревоги, ощущения одиночества и неудовлетворенности стали непременными атрибутами нашего общества. Размываются привычные жизненные ориентиры, распадается система ценностей. Все чаще нас охватывает страх перед рождающимся на наших глазах новым миропорядком.
Многие аспекты духовных исканий Будды созвучны духу нашего времени. Единственным источником знания Будда признавал личный чувственный опыт, абсолютизируя его, и этот скрупулезный эмпиризм чрезвычайно созвучен с прагматическим настроем западной культуры. А его требование интеллектуальной и личной независимости еще более усиливает эту близость. У тех наших современников, кому чужды представления о Боге как о сверхъестественной силе, особенный отклик вызовет то, что Будда отрицал наличие Высшего существа. Его духовные поиски сосредоточивались исключительно на познании собственной человеческой сущности, недаром он всегда настаивал, что его духовный опыт, и даже осознание высшей Истины нирваны, — вещь для человеческой природы абсолютно естественная. Тем же, кого отвращает нетерпимость некоторых форм институциональной религиозности, будут особенно импонировать проповедуемые Буддой сострадание и милосердие.