а что Паджапати ответила: «Я плачу, потому что Благословенный отказывается посвящать женщин в сангху». Ананде стало жаль бедную женщину: «Побудь здесь, я сейчас. Спрошу у Татхагаты, не переменил ли он мнения».
Но Будда снова отказался рассматривать просьбу Паджапати. Однако он оказался перед серьезной проблемой. Если Будда и дальше не будет допускать женщин в сангху, получится, что половина всего человечества недостойна просветления. Но ведь по замыслу Будды Дхарма предназначалась для всех и каждого: для богов, для животных, для людей всех каст и даже для разбойников и воров. Тогда почему женщины не заслужили права, которое дано даже самым презренным членам общества? Неужели единственное, на что они могли уповать, — это родиться в следующей жизни мужчиной? Добрый Ананда предпринял еще одну попытку поколебать непреклонность Будды. «Господин, — начал он, — а способны ли женщины стать "вошедшими в поток", а после и архатами?» — «Да, Ананда», — подтвердил Будда. «Но тогда, Господин, посвятить в cангху Паджапати будет благим делом», — сказал Ананда и напомнил Учителю, как добра была с ним бедная женщина, как с раннего детства заменяла ему мать. Тут Будда уступил просьбам и увещеваниям Ананды, хотя и с большой неохотой. Паджапати дозволено вступить в сангху, но лишь при условии, что она согласится неукоснительно соблюдать восемь строгих правил. Эти правила со всей откровенностью указывали, что монахини (бхикшуни) занимают в Ордене низшее положение. Вот какие это были правила: в присутствии бхикшу монахиням запрещается сидеть, а можно лишь стоять, даже если он моложе по возрасту или новообращенный; на период муссонов (васса) монахини должны селиться только в ашрамах и только в тех, где живут монахи-мужчины, но ни в коем случае не отдельно; один раз в две недели бхикшуни должны получать наставление бхикшу; монахиням запрещено самостоятельно проводить церемонии; монахиня, допустившая серьезное нарушение порядка, должна покаяться перед монахами и другими бхикшуни; женщина, желающая вступить в сангху, должна просить о посвящении как монахов, так и монашек сангхи; бхикшуни никогда не должна упрекать или порицать бхикшу, тогда как любой монах-мужчина имеет право упрекать и порицать ее. Паджапати с радостью согласилась на эти жесткие требования и была посвящена в сангху по всем правилам. Но Будду не покидало беспокойство. Если бы женщин не допустили в орден, говорил он Ананде, практика исполнения Дхармы продлилась бы тысячу лет. Сейчас, когда женщины тоже допущены в сангху, этот срок сокращается вдвое — всего до пятисот лет. Взять, например, племя: если в нем слишком много женщин, оно делается уязвимым и может погибнуть; то же самое можно сказать и о сангхе — ни одна из них не способна долго просуществовать, если в нее допустить женщин. Они поразят орден, как роса поражает посевы риса[44].
И как отнестись к такому открытому проявлению женоненавистничества? Будда всегда проповедовал и мужчинам, и женщинам. Стоило ему дать согласие, как тысячи женщин хлынули в сангху, становясь бхикшуни. Будда благословил их духовное подвижничество, объявив, что они могут стать равными с монахами-мужчинами, и даже пообещал, что не умрет, пока не появится достаточного числа мудрых монахов и монахинь, мирян-последователей и мирянок-последовательниц[45]. Здесь, как мы видим, в канонических буддийских текстах обнаруживается явная нестыковка, что дало некоторым ученым основание объявить эту историю — об упорном нежелании Будды пускать в орден женщин и последующем введении восьми жестких правил для них — поздней вставкой, которая отражала неприкрытый мужской шовинизм ордена, бытовавший в I в. до н.э. Действительно, в те времена именно на женщин возлагали вину за низменные плотские желания мужчин-монахов и получалось, что именно женщина — главное препятствие просветлению. Неудивительно поэтому, что монахи того времени могли ополчиться на женщину как на извечное препятствие духовному совершенствованию. Есть и другая точка зрения. По мнению ряда специалистов-буддологов, Будда, хоть и достигший Просветления, все же не смог до конца избавиться от социальных стереотипов своего времени, а посему сама мысль об общественном порядке, где первенствующая роль не принадлежит мужчинам, была для него неприемлема. И все же, переступив через свое нежелание и допустив женщин в сангху, Будда совершил весьма радикальный по тем временам поступок — возможно, это был первый раз, когда для женщин открылась альтернатива домашней жизни и узаконенного домоседства[46].
И все же с женщинами в ордене была одна трудность, которую никак нельзя было замалчивать. По глубокому убеждению Будды, женщина по самой своей природе была неизменным источником «вожделения», и лишь одно это могло бы превратить просветление в несбыточную мечту. Когда он покидал мирскую жизнь в поисках духовного совершенства, ему и в голову не приходило позвать с собой жену, как это делали некоторые отшельники. Он заранее был уверен, что на пути к духовному освобождению она ему не спутник. Но вовсе не потому, что плотская жизнь вызывала у него отвращение, как у отцов христианской церкви, а лишь из-за того, что он был слишком привязан к ней. В палийских текстах есть один фрагмент, который, по мнению ученых, почти с полной очевидностью является поздней вставкой монахов — компиляторов Канона. В последние дни жизни Будды Ананда обратился к нему с вопросом о женщинах: «Господин, как нам следует относиться к женщинам?» — «Не следует смотреть на них, Ананда», — был ответ Совершенного. «Но если не смотреть на них, то как же с ними обращаться?» — не отставал Ананда. «Не следует говорить с ними, Ананда». — «А если придется говорить с ними?» — «Тогда следует соблюдать правило осознанной внимательности, Ананда»[47]. Сам Будда вряд ли бы подписался под этой декларацией женоненавистничества. Хотя это могли быть отголоски сомнений по поводу столь радикального решения, преодолеть которые до конца Будде так и не удалось.
В оправдание Будды отметим, что его неприятие женщины есть отражение весьма характерной приметы «осевого времени». К сожалению, цивилизация не была милостива к дочерям Евы. Как свидетельствуют археологические открытия, в доурбанистических обществах женщины временами были в большом почете, однако позже становление государств экспансионистской направленности преимущественно за счет военных завоеваний и развитие городов, порождавшее феномен специализации, отодвинули женщин на задворки общества. В новых условиях они сделались собственностью мужчин, им была закрыта дорога ко множеству профессий, а кроме того, законы некоторых древних государств ставили женщину под жесткий, подчас драконовский контроль со стороны супруга. Представительницам элитарных слоев общества иногда удавалось ухватить крупицы власти, но в целом для «осевого времени» была характерна тенденция к ухудшению положения женщины в обществе. Так было и в Индии во времена проповеднической деятельности Будды. В государствах, существовавших на территориях современных Ирана и Ирака, а также в эллинистических странах под аккомпанемент идей воинствующего женоненавистничества, женщину заставили закрыть лицо и отправиться под замок в гарем. Особенно приниженным было положение женщин в Древних Афинах (500–323 гг. до н.э.). Они были практически исключены из жизни общества; главными женскими добродетелями считались молчание и подчинение. Если ранняя иудейская традиция возвеличивала подвиги, совершенные иудейскими женами Мириам, Двойрой и Яэлью ради спасения своего народа, то в результате реформаторства пророков женщина согласно Иудейскому закону оказалась в подчиненном положении по сравнению с мужчиной. Интересно отметить, что в Египте, на который не распространился начальный импульс «осевого времени», отношение общества к женщине было более либеральным[48].
Создается даже впечатление, что новая духовная культура, рожденная «осевым временем», изначально была поражена бациллами враждебности по отношению к женщине, и с тех пор это стало вполне отчетливым явлением, дошедшим и до наших дней. Будда встал на путь духовного подвига, который имел явно маскулинную направленность. Он намеренно разорвал путы привязанностей, домашнего образа жизни и вожделений плоти, он избрал участь борца-одиночки, устремившегося на покорение неизведанных вершин — впоследствии все это сделалось символами мужской добродетели. И лишь в наше время общество решилось поставить под сомнение ее ценность. Женщины стали прокладывать путь к своему собственному «освобождению» (даже само это понятие позаимствовано у Будды); женщины тоже рискнули усомниться в старых истинах и отправиться в свое одиночное плавание к островам совершенства.
Хотя Будда и предсказывал, что женщины станут источником гибели сангхи, первые трещины в ее единстве были вызваны как раз столкновением мужчин[49]. Согласно буддийским принципам провинность заслуживает наказания, только если сам нарушитель осознал, что совершил дурной поступок. Случилось так, что в Косамби один монах, известный праведностью и хорошо сведущий в Учении, был отлучен за проступок, но настаивал, что наказание несправедливо, поскольку он не осознавал, что совершает что-то запретное. Бхикшу в Косамби разделились во мнениях по этому вопросу, причем каждая группа была настроена крайне непримиримо по отношению к точке зрения другой. Эта распря настолько огорчила Будду, что он в отчаянии удалился в леса, чтобы предаться уединению, и там сдружился со старым слоном, который тоже пострадал от поношений и враждебности своих сородичей. Тогда Будда сказал, что ненависть не побороть более лютой ненавистью, прекратить ее могут лишь дружелюбие и сочувствие[50]