[56].
6. Паринирвана
Прошло уже 45 лет с тех пор, как Будда начал свою проповедническую миссию. В один из дней, когда Будда находился в шакийском городе Медалумпа, к нему неожиданно пожаловал царь Прасенаджит. Царь уже состарился и жаловался Будде, что политическая жизнь день ото дня все более превращается в ожесточенную борьбу. «Цари, — грустно говорил Прасенаджит, — опьянены жаждой власти, одержимы жадностью и постоянно ведут сражения друг с другом, бросая в бой боевых слонов, конницу, боевые колесницы и пеших воинов»[1].
Похоже, в те времена в долине Ганга безраздельно властвовал губительный эгоцентризм. Кошала вот уже многие годы пыталась сдерживать напор армии соседней Магадхи, правитель которой вознамерился распространить свое господство на всю долину Ганга. Сам же Прасенаджит, царь Кошалы, чувствовал себя как никогда одиноким и неприкаянным. Не так давно он похоронил любимую жену и с тех пор впал в уныние. Вот какова участь всех тех, кто глубоко привязан к другим смертным. Бедный вдовец не находил себе места, везде ему было бесприютно и безрадостно. Словно бродячий монах, который «ушел прочь» от мира, царь Прасенаджит оставил дворец и в сопровождении войска бесцельно колесил по дорогам, переезжая с места на место. Эти странствия и завели его в страну Шакьев. Узнав, что где-то неподалеку остановился Будда, царь Прасенаджит немедленно захотел с ним встретиться. Будда, думалось царю, подобен огромному дереву — такой же спокойный, бесстрастный, он выше мелочных дрязг мирской жизни, и рядом с ним можно найти утешение от жизненных бурь. Царь сейчас же отправился в Медалумпу. Дорога была плохая, а когда стала совсем уж непроезжей, царь сошел с колесницы, оставил царские регалии — меч и царский тюрбан — на попечение своего генерала Дигхи Караяны и проделал остальной путь до хижины Будды пешком. Когда Будда открыл дверь, царь Прасенаджит склонился перед ним и облобызал ему ноги. «Зачем ты воздаешь такие почести этому бедному больному телу?» — спросил Будда. «Потому что в твоей ашраме я отдыхаю душой, — ответствовал царь, — потому что мир и покой сангхи так разительно отличаются от жестокости, эгоизма и алчности, процветающих при дворе. Но главное, — продолжал царь, — что тебе, Благословенный, — 80 лет, и мне тоже 80»[2]. Поэтому, считал царь Прасенаджит, он и Будда должны испытывать друг к другу чувство глубокой приязни в этом мрачном мире.
Покинув хижину Будды и вернувшись туда, где он оставил Дигху Караяну, царь обнаружил, что генерал скрылся, прихватив с собой символы царской власти. Тогда Прасенаджит поспешил к месту, где стояло сопровождавшее его войско, но и там было пусто. Войско снялось с места, лишь одна служанка из свиты замешкалась и отстала от основного обоза, ей оставили лишь коня да меч для защиты. Она-то и сказала царю, что коварный Дигха Караяна направился в Шравасти, чтобы поднять мятеж и посадить на трон сына Прасенаджита, принца Видудабху. Она умоляла царя не возвращаться в свою столицу, если ему дорога жизнь. И тогда он решил направиться в Магадху, правитель которой приходился ему родней со стороны жены. Путешествие было долгим и трудным, царю Прасенаджиту приходилось довольствоваться куда более грубой и простой пищей, чем он привык, и не всегда свежей водой. Когда он достиг наконец Раджагахи, ворота города уже закрылись на ночь, и царю пришлось искать пристанища на убогом постоялом дворе за городской чертой. Он так и не пережил ту ночь — его схватил жестокий приступ дизентерии, и еще до рассвета бедный Прасенаджит умер. Сопровождавшая его служанка сбилась с ног, пытаясь облегчить страдания несчастного старика. Наутро она бросилась в город, захлебываясь слезами и крича: «Мой господин, царь Кошалы, владыка двух государств, умер на чужбине, как последний нищий, и его бедное тело лежит сейчас на жалком постоялом дворе за городскими воротами!»[3].
Будда всегда считал старость символом духкха, которой не избежать ни одному смертному. Да и сам он, как верно заметил царь Прасенаджит, стал очень стар. Ананда, тоже уже далеко не юноша, в один прекрасный момент с горечью заметил, какие печальные перемены произошли с его Учителем. Кожа покрылась морщинами и обвисла, члены обессилели, спина ссутулилась, весь он согнулся, и органы чувств часто отказывали ему. «Все так, все так, Ананда», — смиренно соглашался Будда[4].
Старость действительно безжалостна. Однако история последних лет жизни Просветленного демонстрирует не столько плачевные утраты, которые несет с собой старость, сколько то, как уязвим и беззащитен человек в преклонном возрасте. Ослепленная честолюбием молодежь открыто восстает против старших, сыновья поднимают руку на собственных отцов. В канонических текстах рассказ о последних годах жизни Будды изобилует описаниями жестокости нравов общества, которое утратило все священное. Откровенный эгоцентризм правит бал; сострадание и сердечная доброта уже не могут притушить яростные огни зависти, ненависти, жажды наживы и тщеславия. Те, кто пытался встать на пути воинствующей алчности, безжалостно сметались с пути. Благопристойность и уважение бесследно исчезли из жизни общества. Специально акцентируя внимание на общественных пороках, которым Будда пытался противостоять без малого 50 лет, палийские тексты заставляют нас взглянуть в лицо жестокости и насилию, преодолеть которые была призвана его Дхарма, проповедующая бескорыстное сочувствие, сострадание и добросердечие.
К сожалению, пороки мирского общества не обошли стороной и сангху. Восемью годами раньше ордену уже угрожал раскол, когда он оказался втянутым в заговор против царя Бимбисары, который в течение целых 37 лет был беззаветно преданным последователем Будды. В более или менее связном виде эта история приводится только в Винае и, вполне возможно, не все в ней соответствует исторической правде. Хотя в данном случае куда важнее не историческая достоверность фактов, а содержащееся в ней послание-предупреждение: в жестоком обществе даже благородные принципы, на которых построена сангха, подвергаются опасности. Как гласит Виная, главным источником зла был Девадатта, двоюродный брат и шурин Будды, с которым они вместе росли. Девадатта примкнул к сангхе после того, как Будда в первый раз посетил Капилаватсу. В более поздних комментариях сообщается, что Девадатта с самого детства отличался злонамеренностью, завидовал Гаутаме и всегда был его тайным врагом. Правда, в Палийском каноне об этом нет ни слова, и Девадатта там упоминается без всякой антипатии, как монах, отличающийся неизменным благочестием. Оказалось, что он обладает выдающимся ораторским дарованием.
Когда Будда состарился, Девадатта взревновал к его непререкаемому авторитету в ордене. Будучи во власти зависти и гордыни, он постарался усилить свое влияние в сангхе. Поддавшись злым намерениям, он не заметил, как утратил все свое благочестие. Горизонты его духовной жизни сузились, и вместо того, чтобы излучать любовь и сострадание, он, ослепленный гордыней, источал лишь зависть и ненависть. Сначала Девадатта решил подчинить себе принца Аджатасатту, сына и наследника царя Бимбисары и главнокомандующего войском Магадхи. Девадатта попытался произвести на принца впечатление, явив ему при помощи иддхи показное чудо — верный признак неподобающего применения йогической силы. Аджатасатту проникся увиденным и сразу же сделался его покровителем: каждый день он посылал Девадатте в ашраму в окрестностях Раджагахи пять сотен повозок, доверху груженных провизией для бхикшу. Из-за этих чрезмерно щедрых, будто выставленных напоказ, даров монахи стали всячески льстить и угождать Девадатте. Незаслуженные почести настолько вскружили ему голову, что он возгордился и решил занять место Будды во главе сангхи. Узнав о грязных интригах своего родственника, Будда ничуть не встревожился. Он черпал спокойствие в сознании, что недолжное поведение Девадатты не приведет его ни к чему, кроме постыдного конца[5].
Впервые Девадатта открыто выступил против Будды, когда Просветленный пребывал в Бамбуковой роще около Раджагахи. Перед большим скоплением бхикшу Девадатта почтительно обратился к Учителю с просьбой передать ему бразды правления сангхой. «Благословенный уже стар, немощен под бременем лет, — елейным тоном вещал Девадатта. — Надо дать ему отдых». Но Будда наотрез отказался, говоря, что не передал бы управление сангхой даже Шарипутре и Маудгальяяне, самым выдающимся своим ученикам. Так с какой же стати он выбрал бы для этой роли такого злонамеренного Девадатту? Разозленный и униженный, Девадатта покинул ашраму. Он жаждал мести. Надо сказать, Будда не придавал особого значения своему руководству сангхой. Он пребывал в глубоком убеждении, что орден не нуждается в централизованной власти, поскольку каждый монах прежде всего ответствен за свое поведение перед самим собой. Но любую попытку посеять раскол в ордене, как это пытался сделать Девадатта, он считал недопустимой. Это могло породить личные амбиции, враждебность и соперничество, что несовместимо с праведной жизнью. Поэтому Будда публично отмежевал себя и орден от Девадатты и попросил Шарипутру объявить об этом в Раджагахе. «Раньше у Девадатты была одна сущность, — пояснил Будда, — теперь же она стала иной». Но ущерб cангхе уже был нанесен. Некоторые горожане заподозрили, что Будда просто завидует возрастающему влиянию Девадатты на принца Аджатасатту; однако более разумные решили повременить с выводами[6].
А Девадатта тем временем обратился к принцу Аджатасатту с предложением. В наши дни, говорил он вкрадчиво, люди живут не так долго, как в прежние времена. Только вот царь Бимбисара что-то слишком зажился — может статься, принц так и не успеет воссесть на трон. Так почему бы ему не ускорить конец Бимбисары, а он, Девадатта, тем временем покончит с Буддой. Почему эти два старика должны стоять на пути у них, молодых и полных сил? Объединившись, они могли бы собрать немалую силу и совершить много славных дел. Принц внял увещеваниям Девадатты и решил убить отца. Но когда он попытался проникнуть во внутренние покои царя со спрятанным в складках одежды кинжалом, придворные схватили его, и принц во всем сознался. Узнав о роли Девадатты в заговоре против царя, кое-кто из его военачальников призвал убить всех монахов cангхи, но Бимбисара воспротивился, заметив, что Будда уже отрекся от Девадатты и потому на него нельзя возлагать ответственность за действия раскольника. Потом к нему привели принца, и царь печально спросил сына, за что тот хотел убить его. «Я хотел сам стать царем, господин», — обезоруживающе откровенно признался Аджатасатту. Но Бимбисара не рассердился — долгие годы в качестве ученика Будды не прошли даром. «Если ты хочешь получить царство, бери — оно твое»