— Ребенок рождается, отторгнув материнское чрево, — говорил Татхагата. — Мальчик рождается, чтобы умер ребенок. Юноша рождается, чтобы умер мальчик. Мужчина рождается, чтобы умер юноша. Все меняется, одно постоянно — время… Только в Нирване всяк рожденный на земле исчезает навеки, растворяется в ней, подобно дыму, унесенному ветром, угасает вместе с потухшим костром желаний. И то есть благо, даруется оно лучшему.
Татхагата говорил об истинном смысле доброты, способной вести человека по праведной дороге, не обжигаясь о желания.
— Коль скоро много ее в окружающем мире, то и свет ярче, и тепло, исходящее от рожденного на земле. Доброта так же необходима, как и слово, которое есть дух. Оттого люди бредут в темноте и поныне, что не знают дороги к ней. Я выведу их из темноты, я скажу им о Нирване, и они сделаются моими учениками, зло отступит от них, подобно тому, как тьма рассыпается от света солнца. Но слово мое обращено не только к людям, а и к вам, небожители, ко всем, кто слышит меня и признает во мне уводящего из ночи… из жизни, что полна суеты и отчаяния. Надо уметь прекратить извечное движение жизни и обрести в себе состояние абсолютного покоя. Тот, кто достигнет этого, ощутит истинное блаженство. Оно в нестрагивании, в неизменной устремленности ко благу, которое не есть движение, а тихое созерцание, ни к чему не ведущее, лишь отмечающее иные миры и не вызывающее ни удивления, ни радости, ни какого-либо чувства, одну отмечаемость в них, некий знак, и не надо искать проявление своей сущности в обычной жизни, ничего, кроме страданий, не рождающей.
Боги слушали, а он говорил и не воспринимал это как что-то необычное, он и не сознавал себя в прежнем облике, а точно бы растворился в мирах, и мысль его не была мыслью человека, а принадлежала не ведающему предела пространству. Он говорил об успокоении, принимая его за блаженство, все же остальное для него не существовало.
Он пребывал среди Богов, а тело его меж тем, расслабленное и как бы завядшее, находилось в пальмовом гроте, про него нельзя сказать, что неживое, покинутое духом, все ж было не то, что обычно, но про это знали лишь ученики Татхагаты, они толпились возле него, бритоголовые, в желтом рубище, и у царя Бимбисары со свитой, когда он появился в гроте, возникло ощущение, что они похожи друг на друга, а в чем-то и на ныне задремавшего Учителя. Однако, это, конечно, было не так, и добродетельный, маленького роста, подвижный Сарипутта сильно отличался от быстроногого, худотелого и длинного Магалланы, а суровый желтолицый Коссана имел мало общего с коренастым и часто грустным Упали, точно так же не походили друг на друга Ананда и Девадатта. Ученики Татхагаты увидели могущественного царя Магады и что-то подобное душевному трепету отобразилось в их лицах, но никто не потревожил Учителя, как не сделал этого и царственный Владыка. Он со вниманием смотрел на Татхагату и отмечал в его облике то, что запомнилось по давней встрече, но видел и немало нового, впрочем, не ответишь сразу, в чем это заключалось, скорее, в общем впечатлении, которое сказало, что познавший святое Просветление не есть тот человек, кого он знал по прежней встрече, как не скажешь, что он уж вовсе не тот… У Татхагаты был высокий лоб, густо испещренный морщинами, длинные ресницы, прямой нос с чуть подрагивающими тонкими ноздрями, и все это не воспринималось в отдельности, а вместе, и радовало, в особенности если бралось в сочетании с мыслью, что прочитывалась во всем его облике, для чего не надо было нгапрягаться, мысль как бы отделилась от Татхагаты и принадлежала всем, кто находился близ него. Странно, однако, несмотря на ясность, она не углядывалась в своей подлинной глубине, а лишь — вот именно — прочитывалась и тут же забывалась, и уж не скажешь, о чем она?.. Но удерживалось впечатление, будто всяк, находясь близ Татхагаты, прикоснулся к чему-то сильному и большому, удивительному…
Бимбисару смотрел на Татхагату, а думал о первой встрече с ним, говорил тогда молодой тапасья о желании найти тропу освобождения от страданий, которые держат в плену землю, голос его звучал спокойно, в нем ощущалась уверенность, уже тогда он, царь Магады, не сомневался, что этот тапасья сумеет достичь Берега Истины, и свет падет на него, яркий, тьму обеляющий… Бимбисару увидел в молодом тапасье что-то сходное с ним самим, было же, когда и он, пятнадцатилетний, не растерялся, воссел на престол, покинутый могущественным отцом, и не стал слабым и безвольным правителем, а сделался державным властителем. Он был горд силой, что жила в нем, он разгадал сына царя сакиев и поверил ему, знал, что не напрасно, уже тогда замечалось в молодом отшельнике точно бы свечение вокруг его головы, свет небесный… и не было в нем ничего, что подвинуло бы к удовлетворению собственных страстей, они казались чуждыми, противными его духу. Отрешенность от земной жизни, отстраненность от нее, в других часто неестественная, намеренно воздвигнутая, тут виделась вполне в духе этого человека, и хотелось помочь ему. Он тогда сказал молодому тапасье об этом, странно, не сумел сдержаться и, всегда холодно твердый, владеющий собою, тут поменялся и, что тоже странно, даже не удивился, точно бы происшедшее с ним ожидалось заранее.
Девадатта, почтительно кланяясь, приблизился к царю Магады, зашептал ему на ухо что-то против Татхагаты направленное. Это смутило Бимбисару, он резко оборвал монаха, тот побледнел, но взял себя в руки и, все так же почтительно кланяясь, отступил и замер, теперь глядя на Просветленного, и глаза его уже не были колючи и холодны, засветились, как если бы прикоснулись к святости. Бимбисару опять почувствовал смущение, но скоро забыл об этом, так случилось, когда бледное и словно бы помертвелое лицо Татхагаты оживилось, затрепетало каждой напрягшейся в нем жилкой.
Просветленный открыл глаза и посмотрел вокруг и — увидел Бимбисару и даже удивления не обозначилось в спокойном и отрешенном от мира лице, так все в нем было чуждо земному, постоянно свершающемуся, обращенному не к извечному. Он поднялся с прохладного камня и намеревался приблизиться к Бимбисару, но тот опередил его и почтительно склонился перед Просветленным. А потом они, отпустив всех, сели на каменный пол, и Бимбисару сказал:
— О, Благодатный, я слышал ты отыскал истину. В чем же она? Я спрашиваю, потому что и сам мучаюсь, погасла во мне радость, в душе тяжесть от прожитых лет… Все вокруг уныло и пусто, и нету света…
— Я понимаю тебя, лучший из земных царей, — негромко сказал Татхагата. — Я понимаю твое сомнение, которое от земной жизни… Да, я запустил Колесо благого Закона, я дал людям Дхамму. Подобно тому, как море пропитано солью, все в моем учении обращено к Спасению. Я сказал, душа должна постоянно работать и постигать добро, только тогда возможно освобождение от страданий. Всяк после себя оставляет хорошее или плохое. Человек умирает, но одновременно живет в воспоминаниях о нем. — Татхагата помедлил, продолжал так же негромко, отчетливо выговаривая каждое слово. — Брамины убеждены, что холодная вода смывает грехи. Они не хотят понять: если бы так было, лягушки и черепахи уже давно проживали бы в раю. Жрецы не желают и слышать, что очищение душе надо искать в свершении добрых дел. А я говорю: не рубите деревья, они слабы и беззащитны, не жгите травы, не убивайте животных, не употребляйте в пищу их мясо… Не лгите, не прелюбодействуйте, прощайте обиды другому… не совершайте противного земной природе, она одна есть страдалица за людей, и вы непременно отыщете дорогу к Освобождению.
— О, Вознесенный Богами! Прости меня!.. — тихо сказал Бимбисару и вдруг подумал, что никогда не жаждал ни от кого прощения, но мысль не обеспокоила, принялась без удивления: — Прости меня!.. Может, и не надо было говорить, но я скажу… Слышал я, брамины утверждают, что ночью ты отдыхаешь в мягкой постели, утром ешь рис и в полдень тоже, и перед сном пьешь чай… что ты не изнуряешь своего тела, не готовишь его для другой жизни. Так ли?.. А если так, отчего ты свернул с тропы предков, ведь по ней и поныне идут тысячи тапасьев?
— Мысль есть дух, и он обращен в иные миры, а тело лишь слабая оболочка, но в нем рождается мысль, и оно должно быть сильным и крепким, тогда и мысль будет четкой и ясной, — сказал Татхагата. — Вот почему я отказался от крайнего пути, а избрал тот, что посередине, но я так же далек от потакания своим желаниям. Сладострастье гибельно для живого существа. Можно ли человеку утолять жажду соленой водой? Нет, жажда сделалась бы еще сильней. Так происходит со всеми, кто ласкает желания. Лишь следование за тем, к чему устремлен разум, ведет к созерцанию, тихому и сладостному, к Нирване… Пусть жизнь каждого из нас будет подобна лютне, струны которой натянуты не слабо, но и не сильно, а так, чтобы звук, издаваемый ею, был нежен и приятен. Не делайте другим того, чего себе не пожелаете, и потухнет меж вами вражда и достигнете вы обители покоя хотя бы и вне пределов обыкновенного существования. Ненависть не прекращается ненавистью, отсутствием ненависти прекращается она. Если бы кто-то победил тысячу людей, а другой лишь себя, все дурное, чуждое благостному духу, то этот, второй достоен большего уважения. Истинно так! Победа порождает ненависть, побежденный пребывает в печали. В счастье живет лишь тот, кто откажется от насилия.
Татхагата посмотрел на Бимбисару и грустно вздохнул, он провидел его будущее, впрочем, как и будущее земли, и того, что мучается и тянется к освобождению. У Бимбисару была плохая карма, ему не поможет и то, что он последует за Просветленным и, приняв обряд «упосатхи» вместе с женой войдет в буддистскую общину. Его убьет собственный сын, чью руку направит злая сила. Но, поменяв форму, Бимбисару достигнет сотапанны — первой ступени Нирваны, и мир снизойдет в его душу… А сын, сделавшись царем, раскается и станет миротворящим, и люди простят злодейство его.
Татхагата провидел будущее, как если бы это происходило сегодня или вчера, и то таинственное и могущественное, что обреталось в его существе, подвигало по времени и пространству, и везде он был самим собой, то есть зрящим сущее, которое есть прибежище всесветного духа, он был вездесущ и знал про самую малость. Татхагата наблюдал и тот день, когда истина сделается в тягость людям и будет ими, поспешающими к собственному погублению, растоптана, раздавлена…