бесспорным фактом. И когда наша интерпретация включает мысли, приписываемые чьим-то двум или более жизням (то есть когда мы имеем дело с макрокосмической ментальностью), мы должны учитывать присутствие Будды (или одного из Будд) как наивысшей объективности. Объективности, обнаруживающей в «ком-то» личность, и тогда в мышлении этой конкретной личности есть объективность более высокого порядка, нежели та, что связана с кармическим аспектом мысли и умственности. Так что последний абзац шестого замечания следует понимать в том смысле, что, когда личность стала «свободна от кармических притоков» (anāsava)[69], мысль о причинении смерти объективно не способна проникать в ее ум, как если бы данная мысль обладала собственной отрицательной волей. Но для того, чтобы эта высшая объективность мышления обрела фактичность, ее должен «произвести» и засвидетельствовать Будда.
В случае этой фактичности именно Будда ретроспективно поясняет связь между «одним» и «другим», то есть между Чаккхупалой и врачевателем, тем самым формируя личность («моего сына») из двух этих существований, вместе взятых. При этом Будда проявляет своего рода кармическую память для тех, кто скоро станет Архатами, но не способен обладать такой памятью сам.
3.4.1. Это показывает, что классическое понимание буддийской философии как анализа мысли (тип понимания, глубоко укоренившийся в умах буддологов нашего века) неприменимо к той философии, которую можно вывести из Сутт. Такой анализ в действительности появился только в Абхидхамме, вероятно, как результат практики вспоминания (sati, sarana) буддийских йогов. И после того, как он был разработан, этот философский анализ всеми возможными способами пытался препятствовать возрождению добуддийских мифологических систем. Но я не стану здесь задерживаться на этом вопросе. Что же касается Сутт, то там нет никакого анализа мысли, а есть лишь целостная картина полноты «мысли-ума». Картина, существующая в силу наблюдения мысли наблюдателем – наблюдения, в котором достигалось своего рода стереоскопическое видение всех аспектов мысли, присутствующих одновременно – «одновременно» в смысле без какой-либо абхидхаммической «последовательности» и «серийности». Мифология не была включена в эту картину как действительный элемент культуры или религии. Вместо этого она выступала в роли естественного status quo. Естественного для тех, кто еще не перешел с уровня «наблюдаемого» на уровень «наблюдателей».
3.4.2. Повсюду в Суттах и комментариях Будда выступает как Наблюдатель всех мыслей, на которые обращено Его внимание в контексте данной ситуации. Мысль или мышление присутствует в Дхп. К., в комментариях к Тхера и Тхери, в Джатаках и многих других палийских текстах как фактор, с помощью которого Наблюдатель ретроспективно связывает чью-то одну жизнь с другой, тем самым превращая «кого-то» в «личность». Отождествляя мысль одного в одной жизни с мыслью другого в другой жизни, Наблюдатель выступает в качестве как бы «высшего мышления» личности до тех пор, пока такое мышление не возникает в этой личности как ее собственное (или пока она сама не становится Буддой). [И потому в раннем историческом буддизме ретроспективная память, или обратное вспоминание (sati), преобладала над предвидением в контексте умственного направления.] Эта высшая «объективная мысль» понималась как умственная потенция мысли как таковой, а не просто чьей-то мысли. Следовательно, мы можем заключить, что «личность» обретает свою личностность либо объективно, то есть посредством высшей мысли Наблюдателя, вспоминающей единство мысли в ее различных, отделенных друг от друга точках или моментах, либо субъективно, то есть когда некто начинает наблюдать себя как точку или момент, где возникает мысль, и, превращаясь таким образом в Наблюдателя, производит собственную Высшую Мысль. Поэтому само понятие «наблюдения» по своей сути объективно в обоих случаях, хотя в последнем случае мы называем его субъективным ввиду его «личностной» потенциальности. Это приводит нас к странной мысли, что в буддизме «некто» – производное от «его мысли», «личность» – производное от «высшей мысли», а само понятие субъективности в буддологическом смысле является не чем иным, как представленной в самонаблюдении относительной объективностью (то есть когда кто-то наблюдает себя как другого). И в этой связи терминологически отметим, что здесь нет субъект-объектной оппозиции, какой мы обычно находим ее в наших психологических интерпретациях.
3.4.3. Теперь мы приблизились к тому, что можно назвать «результатами» некоторых особых йогических процедур – результатами, которые изложены в Суттах как исходные постулаты йогического мышления, а не его окончательные выводы. Используемая в Суттах терминология, по всей видимости, служила цели связывания йогического мышления (в период его построения), и в то же время ее можно считать формой, которую принимает йогическое мышление, когда оно уже выполнено и рассматривается ретроспективно. Но особый характер ранней буддийской йоги по-прежнему остается предметом предположений, и с какой-то уверенностью можно сказать лишь то, что с самого начала подчеркивалась объективация «ума-мысли». Это (а) объективация (до сих пор неизвестная нам), (б) изменения и смещения в которой сначала привели к понятию «живого существа» (не специфически буддийскому), (в) затем к понятию «мысли-ума» и, наконец, (г) к понятию «состояния сознания» (понимаемому как отличное от «состояния ума»). Но такая объективация никогда бы не произошла, если бы не «объективная религиозная ситуация», которая была по-своему переработана и нейтрализована в рамках другой, специфически буддийской ситуации. И именно последняя сильно способствовала разработке таких модальностей мышления, которые при наблюдении с метафилософской позиции можно рассматривать как ни субъективные, ни объективные.
4. О буддийском понятии «мысли как связанной с личностью»
Предварительные замечания
4.1. Возникновение мысли
4.1.0. «Возникновение мысли» (cittuppāda) появляется в «Дхаммасангани» (Дхс.)[70], первой книге «Абхидхамма-питаки», в качестве исходного пункта и оси в описании всех мыслимых ситуаций. Именно поэтому, рискну предположить, сам этот термин столь редко и мало комментируется или объясняется[71]. Более того, сам термин «мысль» (citta) в контексте «возникновения мысли», по-видимому, принимает столь абстрактное и универсальное значение, что едва ли можно редуцировать его к чему-то более абстрактному и универсальному. Можно даже сказать, что, каковы бы ни были действительные или потенциальные качества и условия мысли, они становятся мыслимы и описуемы лишь при условии, что сам факт ее «возникновения» уже состоялся. Читта – это «факт мысли», который сам по себе следует рассматривать как полностью нейтральный и простой (или «элементарный»), пока он не привязан к этим качествам и условиям. Учитывая, разумеется, что последние не существуют сами по себе и обретают своего рода относительное существование, когда связываются с «фактом мысли».
Пытаясь применять здесь метафилософский подход, можно выделить три совершенно разных аспекта «возникновения мысли». [Помимо всего прочего, этот подход подразумевает, что моя собственная философская позиция служит лишь инструментом для нейтрализации оппозиций в наблюдаемых философиях (включая оппозиции моей собственной философии). А в этом конкретном случае он используется для нейтрализации оппозиций между, скажем, антропологией и философией или философией и психологией.]
4.1.1. Интерпретируемая в ее первом аспекте «возникшая мысль» видится[72] в ее абсолютной связанности с объектом. В начале главы о «возникновении мысли» в Дхс., например, «возникшая мысль» описывается как «имеющая такой-то и такой-то объект (ārammana)…»[73]. В соответствующем месте «Аттхасалини» (Ас.)[74], основного комментария к Дхс., предлагается следующее определение: «мысль есть то, что мыслит о [своем] объекте»[75]. Далее это разъясняется так: «Каким бы ни был объект, в связи с которым возникает мысль…[76] она возникает со всеми объектами»[77]. Так что мысль возникает, не связанная конкретно с тем или иным объектом и как бы противопоставленная им всем (хотя каждому из них – лишь в данный «момент возникновения»).
4.1.2. В то же самое время абсолютная связанность мысли с объектом не означает, что она выступает «субъектом» по отношению к объекту. И здесь мы приходим ко второму аспекту «возникновения мысли». Наблюдая мысль строго абхидхаммически и в контексте ее возникновения, ее нельзя даже формально приписать «эмпирическому Я» (последний термин используется здесь в качестве «формального субъекта» таких выражений, как «я мыслю», «я наблюдаю» и т. п.). Здесь нет психологического подтекста. [Ибо при метафилософском наблюдении психология мысли оказалась бы эпифеноменом культуры или философии и т. д. (при условии, разумеется, что здесь и сейчас мы наблюдаем «мысль» так, как если бы она уже была «преобразована» буддийской философией).]
Более того, мысль приписывается здесь «личности» (puggala) почти таким же образом, как она связывалась с объектом. Это ясно показано в следующей абхидхаммической формулировке: «В одном случае