Остальное пространство наполняется различными рисунками, как то: цветов, листьев, просто узоров и т. д. Сверху дерева было наложено несколько толстых квадратных тюфячков, обшитых материей местного и китайского производства. Лицевая сторона престола была закрыта отдельным шелковым платком, на котором были изображены два вачира (по-тибетски – дорчжэ), сложенных крест-накрест; а за спиной была стенка, обшитая желтым китайским атласом. По обе стороны этого престола, над которым изображен сидящим ныне живущий восьмой перерожденец Чжэ-бцзун-дамба, стояла свита, состоявшая из 4–5 человек, среди коих на первом плане стояли два телохранителя, выбираемые из самых высоких и представительных по наружности лам. Большая половина зала оставалась на левую руку от далай-ламы. Здесь, на низких скамейках, сидели знатные ламы и высшие сановники.
Лишь только мы вошли в дверь, началась какая-то спешная погоня нас, стоявшие здесь ламы заставляли как можно скорее двигаться вперед, а если кто обращал взоры в сторону или иным образом мешкал, того немилосердно толкали вперед. Мы, приблизившись к далай-ламе, сделали поспешно три земных поклона, а затем, держа на вытянутых вперед руках длинные хадаки, приблизились к престолу. Тут сбоку один из свитских прислужников поставил на хадак последовательно четыре вещи: мандал, будду, книгу и субурган. Далай-лама дотрагивался до них, как бы принимая поднесение, а стоящий по правую руку свитский лама поспешно убирал. После всех подношений далай-лама принял хадак и благословил меня приложением своей правой руки к моему темени. В это время ему подали шнурок из ленты шелковой материи, он связал узел и, дунув на него, положил на мою шею. Такой шнурок с узлом называется по-монгольски цзангя (по-тибетски – с(р)ун-дуд), т. е. «охранительный узел, «освященный дуновением», после прочтения известного заклинания он считается талисманом, предохраняющим от несчастий.
Я отошел в сторону; моих товарищей он только благословил помянутым способом. Когда очередь дошла до старого цайдамца, то он проделал то же, что и я. Затем нас посадили на тоненький коврик, разостланный недалеко от престола, против его лицевой стороны, перпендикулярно к ней, так что мы сидели боком к далай-ламе и спинами обращенными к тем лицам, которые были в аудиенц-зале. Перед нами в одной сажени была только голая стена; между нею и нами стоял один лишь, достаточно надоевший нам, переводчик. Внесли в кувшине чай. Я и старик должны были встать и подойти к престолу и подставить свои чашки. Нам налили по глоточку. Мы выпили и сделали по три земных поклона. Тогда налили этого чая далай-ламе, который откушал один глоток. Тогда мы сели на прежние места, и всем в чашки налили по несколько капель чая.
В это время далай-лама громко, обыкновенным голосом, но скороговоркой спросил: «Хорошо ли вы совершили путь и благополучны ли все на вашей родине?» Мы по церемониалу не должны были ничего отвечать, а только немного приподняться с места и сделать поклон в сторону переводчика, который передавал нам эти слова по-монгольски. Переводчик тоже безмолвно сделал поясной поклон далай-ламе. После этого принесли вареного риса, далай-лама также отведал из поданной ему чашки и сполоснул рот из особого кувшинчика. Нам же понаклали в чашки рису очень щедро и даже через края, но не успели мы и отведать его, как сказали, что церемония кончена и нужно поспешно удаляться. Конец вышел не особенно гостеприимный. Два громадных телохранителя с бичами в руках выталкивали и кричали в присутствии самого далай-ламы: «Убирайтесь поскорее!» Мы, понятно, в некотором смятении бежали вон и… ушли домой. Вся церемония не тянулась и десяти минут.
7 февраля 1901 г. был местный Новый год (по-тибетски – ло-сар). В этот день жители города встают задолго до рассвета и совершают поклонения дома и в храмах Чжу. Затем, после рассвета, начинают разносить по знакомым и соседним квартирам в особом кувшине ячменное вино и на тарелке цзамбу, из которой делают коническую кучку и втыкают в нее стебельки трав и вылепленные из масла цветки. Эта мука с украшениями называется чи-мар, т. е. «мука и масло». Хозяева того дома, куда приносят чи-мар, сначала должны захватить щепотку муки и бросить вверх, как бы в жертву духам, а затем взять другую щепотку и положить в свой рот. Затем это запивается принесенным вином. Когда в этот день входят в знакомый дом, то гостей угощают тем же чи-мар и вином. Целый день тянутся поклонения в храмах Чжу. Дети и взрослые пускают беспрестанно бураки, причем главное внимание, по-видимому, обращают не на цвет, а на звук. В темноте разжигают спички, дающие розовый свет.
На улицах пляшут хороводы с песнями; дети, взрослые, и в особенности женщины, бьют «жестку» и прыгают через веревку следующим образом: две женщины держат за концы не особенно длинную веревку и вертят ее; третья женщина, преимущественно девушка лет 10–15, став посредине, перепрыгивает через веревку, переменяя ноги. Это проделывает или на ходу или стоя на одном месте; причем между двумя женщинами, с одной стороны, и девицей, с другой, происходит короткий разговор, который я не записал в точности, но только узнал, что держащие за веревку первые спрашивают прыгающую: «Куда идете?» – «Туда-то». – «Зачем изволите идти?» – «Новый год справлять» и т. д.
8 февраля, за неимением у этой луны второго числа, сегодняшний день считают уже третьим. У тибетцев, как известно, счет времени по лунным месяцам. Астрологи, заготовляя заранее календарь на известный год, каким-то образом определяют неблагоприятное совпадение чисел с днями недели (7 дней). Этого не должно допускать, и такое число выключается. Например, вчера было первое число, сегодня третье, потому что второго числа не должно быть в этом месяце. Но если такое выключение причиняет неправильность в фазисах луны, то какое-нибудь число удваивается. Например, может случиться два 21-х числа и т. п.
Сегодня день приезда в Лхасу духовенства из Сэ-нбра-гэ-сума, главным образом администрации, для предстоящего собрания духовенства, для так называемого Лхаса монлам или монлам чэнмо, т. е. «лхасских благопожеланий», или «великих благопожеланий». Администрация эта состоит из двух цокчэнских шамо Брайбунского монастыря, из двух их помощников (шабдэгма), одного шин-нера (буквально – «заведующий дровами», но собственно – хозяйственной частью), подчиненных ему 21 гэика, из которых четверо держат на плечах по железному жезлу, четырех старших администраторов и нескольких светских прислужников (табьёков). Все они приезжают на разукрашенных лошадях в самых лучших своих нарядах и по пути в Лхасу заезжают на Поталу для поклонения далай-ламе. Только табьёки идут пешими; некоторые из них ведут под уздцы лошадей двух шамо и двух их помощников, а остальные, держа в руках длинные прутья, идут спереди и сзади и громко кричат: «Па-чжюг-чжи» («Отстраняйся!», или «Беги прочь!»).
Городские жители со страхом встречают прибытие сих полновластных временных правителей города, вычистив улицы, по которым они должны шествовать. Эти правители управляют Лхасой в течение 20 дней в первой луне, вполне полновластно и с некоторыми ограничениями в течение 11 дней в последней трети 2-й луны. Объехав квартал Чжу посолонь, они слезают с лошадей у вторых западных ворот храма Чжу и после поклонения Чжу размещаются по своим квартирам, отводимым во втором и нижнем этажах домов второго двора этого же храма. Все это происходило часа в 3 пополудни.
Незадолго до заката солнца по улицам раздаются те же крики, что и при въезде администрации. На этот раз все вышеназванные лица, за исключением двух шамо, уже пешими выходят из дома, где квартируют и идут по тому же «солнцекругу», причем шабдэгма имеют в руках четырехгранные, железные, с позолоченной резьбой жезлы шин-нер – толстую палку длиной около двух саженей, совершенно освобожденную от коры, а гэики – палки немного менее сажени длиною, очищенные от коры наполовину. Эти палки бывают сырые, только что вырубленные из садов по реке Уй. Толщина и длина их находятся, как мне передавали, в зависимости от того, который год служит гэик, обладатель ее, – гэики, более старшие по службе, имеют менее толстые, но более длинные палки, а новички – самые короткие, но толстые.
Впрочем, некоторую роль играет удальство гэика, т. е. тот, кто хочет доказать свою физическую силу, берет палку потяжелее. Табьёки имеют те же длинные хворостины, какие имели при вступлении в город. Вся эта процессия проходит до площади перед судилищем города, называемым нанцза-(д)шяг. Здесь гэики и табьёки окружают площадь, которая уже вычищена от мусора и разукрашена кругами из сухой извести. На середину выступают два шабдэгма и шин-нер. Народ окружает площадь и удерживается лишь угрозами и действиями вышеназванных лиц.
Первым выступает старший шабдэгма и, обращаясь к поставленным перед крыльцом судилища писцам и прислужникам нанцза-(д-шяга, стоящим изогнувшись в пояс, говорит в грозных выражениях так называемый цокдам, т. е. «слово перед собранием», или «наставление собранию», состоящее в изложении происхождения и правил большого монлама. В конце он говорит, как должны вести себя жители города во время монлама.
По окончании его речи говорит второй шабдэгма, речь которого более касается наказаний, которые ждут нарушителей правил. Тот и другой при речи имеют на голове свои желтые монашеские шапки, называемые шасэр, и после каждой паузы стучат концом своего тяжеловесного жезла о землю. Речи произносят, расхаживая взад и вперед очень важной походкой, и при произнесении сильных выражений топают с силой ногами. В словах своих они ничуть не скрывают, что достаточно малейшего повода, чтобы безжалостно и беспощадно разорить каждого нарушителя установленных правил.
После окончания речей процессия тем же порядком двигается далее, и на северо-восточном углу квартала ее ожидает прислужник от лхасского чойчжона, вышеупомянутого Карма-шяр. Он становится также в положении поясного поклона. Тут говорит речь только старший шабдэгма. Суть речи состоит в том, что теперь настало время выступления Лхасы под покровительством Найчун-чойчжона, а потому Карма-шяр не должен ни давать предсказаний, ни проявлять каких-либо дейс