Работал телевизор. Она то поглядывала на экран, время от времени комментируя увиденное, то вслух принималась рассуждать по обычной своей склонности. «Знаешь, Муха, мне ведь уже пятьдесят шесть, – объявляла не без изумления, – а я по-прежнему чувствую себя девчонкой. Понимаешь, у меня такое впечатление, что взрослая рассудительная женщина я только снаружи, а внутри – совсем другая. Иногда молодая девушка, а иногда и вовсе ребенок! И неужели это у всех так? Там, внутри, я Маша. Машка. Манюша. Совсем не то, что ты видишь, Муха. Я все еще Машенька… Только глупо, если тебя называют Машенькой, когда ты весишь восемьдесят семь килограммов и выглядишь на все свои пятьдесят шесть… Снаружи-то я – Мария Егоровна, и с этим не поспоришь, но внутри… Как ты думаешь, Муха, неужели и другие чувствуют то же самое?..» Кошка щурилась, задремывая. А Мария спешила поделиться с ней и прочими соображениями. «Я вот думаю, – рассуждала она, – совсем не обязательно понимать смысл жизни, чтобы верить в то, что он существует. Можно верить, что есть смыслы, которые нам недоступны. Если хорошо это себе представить, Муха, то тоска в душе становится меньше. Как-то допускаешь, что все идет правильно, как должно идти…»
Всласть поговорив с кошкой, ободренная ее поддержкой, Мария звонила дочери. Ева язвительно откликалась на звонок – без всякого «алло!» объявляла:
– Да, мама, я все еще довольна жизнью. У меня по-прежнему все отлично. Все просто потрясающе!
– Слава богу, Евочка, слава богу, – бормотала Мария, не успев до того сказать и слова. – Ты здорова? Ешь хорошо?
– Я здорова, ем хорошо, – холодно отчитывалась дочка. – Что-то еще?
– Хотелось бы услышать подробности, – взяв себя в руки, с достоинством отзывалась мать. – Что делаешь, где бываешь, как на работе. Ты же знаешь, у меня, кроме тебя, никого нет. Вот только Муха.
– Ой, мам, ну что рассказывать? Говорю же, все нормально… Ну вчера гости были… На работе ничего нового… В общем, все по-прежнему.
– А может, нужно что? Ты скажи.
– Ничего не нужно. Неужели трудно понять, что у человека может быть все нормально и без твоих хлопот?
– Почему так получается, дочка, что ты меня вроде как за врага считаешь? Я же просто люблю тебя и просто волнуюсь.
– Но ты хочешь доказать, что ты права, а я нет, – запальчиво возражала Ева. – Ты моего Витю терпеть не можешь. Что? Скажешь, нет?
– Любить мне Витю не за что, – вздохнув, смиренно соглашалась мать. – Он дочку у меня увел, а со мной даже познакомиться не удосужился. Но тебе я желаю счастья, Ева, – хоть с Витей, хоть без Вити. И важнее этого для меня ничего нет.
Ева недоверчиво молчала. Потом говорила:
– Ну ладно, мам, все хорошо у меня. Ты там тоже держись… Не волнуйся. Ну приедем мы к тебе, приедем…
– Когда? – хваталась, как за соломинку, мать.
– Ну… Ну я не знаю, не дави… Ты же знаешь, как Витя занят…
– Ев, а откуда мне это знать? Я с ним не знакома, ты ничего не рассказываешь. А мое дело материнское. Я по дочке скучаю. Вот и все.
Дочь вздыхала.
– Ладно, мам, не переживай… Вот почему ты, как ни позвонишь, всегда настроение испортишь?
«Потому что, пока я тебе не звоню, ты стараешься не думать о своей жизни», – мысленно ответила Маша.
– Потому что ты совершенно напрасно думаешь, что я тебе враг, – проговорила вслух. – А я тебя просто люблю.
– Ну… ладно, сейчас не могу больше разговаривать, – смягчалась Ева. – Не обижайся, ма-ам…
– Я не обижаюсь, Евочка, храни тебя Бог, родная.
И однажды дочь вернулась домой.
Был выходной, она открыла дверь своим ключом, с грохотом протащила по коридору багаж. Услышав шум, Муха забилась под Машину кровать и оттуда настороженно наблюдала за обстановкой.
Мария выбежала навстречу, всплеснула руками:
– Ева!.. Боже мой, доченька…
Та кивнула, не поднимая головы.
– Вот только не надо ничего говорить, – выдохнула скороговоркой. – Я и сама все знаю. – Сказав это, она закрылась в своей комнате. А Мария так и застыла в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Раньше казалось, вернись только дочка – и счастье тоже вернется в дом. Оказалось – не так.
Помедлив, Мария осторожно приоткрыла дверь в Евину комнату.
– Доча, есть будешь?
– Нет.
Ева лежала на диване, уставившись в потолок.
– А может, пирог поставить? – робко предложила Мария.
Дочь отрицательно покрутила головой.
– Ну ладно. Полежи, если хочется. Я все-таки приготовлю. Надумаешь – поешь.
Вздохнув, она отправилась на кухню, мужественно решившись поменьше беспокоить Еву, как бы ни хотелось поговорить с ней, покормить, обнять… Но главное все-таки – поговорить. Выяснить, что там у них произошло с этим Витькой и насовсем или на время вернулась дочь.
Закончив со стряпней, мать отважилась снова просунуть голову в комнату Евы. Та по-прежнему лежала на диване, не переодевшись, как была, в джинсах, только на бок перевернулась.
– Поесть не надумала? – спросила Мария спокойным, даже веселым голосом.
– А что там у тебя? – вяло поинтересовалась дочка.
– Пирожочков напекла, рассольничек есть. Могу курочку быстренько, а ты пока пирожков с супчиком… Или чего тебе хочется, Евочка?
– Пироги с чем?
– С капустой, с печенкой, с яблочком, – старательно-радостно перечисляла Мария Егоровна. – Плюшек накрутила с корицей, все как ты любишь.
– Я и так толстая, – пожаловалась дочь.
– Ха! Толстая! Ты, Евочка, такая, что лучше и не надо. Пойдем, покормлю, чайку попьешь.
Ева села на диване, глядя в стену.
– Мама, прости меня. Ничего у меня не получилось. – Личико скривилось, она глотала слезы, силясь скрепиться.
– Господь с тобой, дочура! – всплеснула руками Мария. – Получится еще!
– Мам, ты на меня сердишься?
– Золото ты мое! Да за что?!
– Что не послушалась тебя. А теперь вот как вышло.
– А что вышло, доча?
– Да он… – Ева заплакала безудержно, пытаясь что-то выкрикивать между всхлипами.
Маша кинулась, обняла ее, зашептала, так и растекалась водой над огнем.
– С Витькой невозможно! – рыдая, выплескивала дочь. – Совсем озверел… орет постоянно… вчера даже замахнулся… Изменяет мне с каждой встречной… ы-ы-ы… – выла она, коверкая лицо судорожной гримасой. – Говорит, дура… достала… А чем я его достала?! Молчала, терпела… – Ей хотелось выговориться, облегчить сердце, но слезы мешали. Она давилась словами, выбрасывала их из себя по одному, по два, преодолевая взрывы плача. – Терпела всё… до последнего… Говорит: не держу… Говорит: не нравится – дверь вон там… Сколько я слез пролила, мама-а-ы-ы-ы… – Мария прижимала ее голову к себе, желая принять на себя хоть часть дочернего горя. – Ма-ам, – вскинулась вдруг Ева. – А может, он еще позвонит?
– Все может быть, – промямлила мать, всхлипывая и думая только о том, как она ненавидит этого чертова Витьку.
– Нет! Не может! – закричала Ева, вырываясь. – Он вчера девку в дом привел! При мне! Смеялся надо мной!.. Мама!
Но мама бормотала, что всякое бывает, но плохое сменяется хорошим и другую разную бессмыслицу, что плохое пройдет, и все еще будет хорошо, хорошо, хорошо…
Ева жевала пирожки и снова принималась плакать. Вдруг замирала на секунду, что-то вспомнив, и содрогалась в слезных спазмах. Мать утешала. Дочка немножко успокаивалась и снова жевала.
Поела, наплакалась, отупела от слез и еды, вздохнув, спросила:
– Мам, я дура?
– Ничего не дура! Ты моя красавица, – любуясь и ласково поправляя дочери волосы, убежденно возразила Мария.
– Да какое там… – отмахнулась Ева. – Красавицу нашла. Уродина я. И дура. Мам, ты меня презираешь?
– Что ты, Евка! – взвилась Мария. – Я тебя люблю! И ты же ни в чем не виновата! Не повезло тебе, вот и все. Но ведь это временно, Евочка, это временно, жизнь то так повернется, то эдак…
– Ты просто не представляешь, как я жила последнее время, – перебила дочь.
«Еще бы я не представляла!» – подумала Ева.
– Я сама себя презираю, – сказала дочь. – Знаешь, позови он обратно – я б вернулась. – Она опять заплакала. – Почему так? Почему я люблю его? Он же сволочь!
– Ну а что тут удивительного? – Маша тихо водила рукой по Евиным волосам и так же тихо говорила, спокойно, задумчиво, как о деле для нее совершенно ясном: – Ну как бы ты не влюбилась? Знаешь, такие мужчины имеют дьявольскую силу против девушек. Я ж тебя о том и предупреждала, но уже, видно, поздно было… А этот – красивый, глазами так и прожигает… и голос такой, что прям в душу, и речи все сладкие… Как тут не влюбиться?
Ева удивленно посмотрела на маму:
– Откуда ты знаешь?
– А-а… – отмахнулась мать. – Догадываюсь.
Но дочка уже опять была вся в своем горе.
– Почему мне так не повезло? – бубнила, обливаясь слезами.
– Не в тебе дело, Евочка, – бормотала мама. – Так жизнь устроена, не можем мы идти только прямо. И без потерь не проживешь, и без боли не получится… Наверное, во всем есть смысл. И то, что мы не всегда его видим… Ну, может, это тоже имеет какой-то смысл.
Ева всхлипывала, роняя слезы.
– Мама, ну ты все не о том говоришь. Смысл какой-то… Что мне делать? Я без него жить не могу, а он меня знать не хочет. Мама, за что он так со мной? – И опять ревела в голос, поливая слезами материнское плечо. – Он самый лучший, он единственный… Как я без него буду…
– Не для жизни он, Ева.
– А для чего? – прогундосила дочь.
– Для вспышки. Такой уж человек тебе встретился. Идет по жизни, и везде от него короткие замыкания. Вспышка – и перегорают провода. С таким жить нельзя. Да и сам, как остановится, почти сразу бесится, места себе не находит.
– Да откуда ты знаешь?
– Живу давно. Видела таких. Сама была вспышкой. Всю душу пожег вот такой же мне, как твой Витька, – вздохнула мать.
– С ним было так хорошо, – бесцветно проговорила Ева.
– Ну и хорошо, что было хорошо, – кивнула Мария.
– А теперь плохо.
– Это пройдет, доча, вот увидишь, это пройдет, – убежденно тряхнув головой, заявила мать.