– Мне так больно, мама.
– Только немножко потерпеть – и все пройдет, следа даже не оставит, – уверенным тоном врала Мария Егоровна. – Вот точно знаю, и по жизни, и по собственному опыту.
Собственный ее опыт между тем принес такие разрушения, что след от них остался на всю жизнь.
Теперь Маша вставала рано. Понимала, что пирожками горе дочки не вылечить, но что она могла еще сделать? Вернуть Еве прежнюю безмятежную душу было не в Машиной власти. И она стряпала с азартом, надеясь доставить девочке хоть каплю утешения. Но Ева только больше мрачнела, а ела совсем как птичка. И даже для матери, привыкшей во всем ее идеализировать, было очевидно, как похудела и подурнела дочь. Ева жила словно по инерции. Тянула свои дни точно приговоренная – без надежды и смысла, вечно угрюмая, вечно злая. Мало что видела вокруг, была сосредоточена на своей боли. Всё теперь либо не существовало для нее вовсе, либо раздражало. И мать раздражала. С этой своей вечной готовностью услужить, со своими однообразными приглашениями к столу.
– Ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме еды? – брезгливо одергивала Марию.
– Так нельзя же без еды, Евочка, – оправдывалась та. – Да и радость это, когда вкусная еда.
– Радость – когда счастливая любовь, – тускло возражала дочь. – А еда – это просто еда. И больше ничего.
– Ну поешь, детка, а то ног таскать не будешь.
– Да не хочу я! – слезливо огрызалась Ева. – Оставьте уже меня все в покое! – И с плачем скрывалась в комнате.
В самый еще первый день, увидав в квартире кошку, спросила:
– А это что за чудовище?
– Это Муха, – смутилась Мария. – Кошечка наша. Я тебе говорила.
– Что, страшнее не нашлось?
– Ну что ты, Евочка, она просто немножко стесняется… – ненаходчиво заступилась мать.
Почувствовавшая неодобрение кошка жалась к стене и выглядела еще более тощей и чумазой, чем обычно. Однако Маша, смотревшая любящими глазами, находила свою зверушку чрезвычайно милой. Ева же, задумавшись о своем, тут же забыла о кошке. И потом если замечала ее – гнала прочь и сразу снова забывала.
Иногда Мария со страхом прислушивалась, как бормочет ее депрессивная дочь, собираясь на работу. «Хоть бы вы все провалились, – бубнила тихо и угрюмо, обувным рожком помогая себе надевать туфли в прихожей. – Как же меня от вас тошнит…» Время шло, а ей становилось только хуже. Теперь уже всякое предложение матери получало в ответ злобное «отстань!». Ева плакала и злилась постоянно. Дома было плохо, Машина предупредительность лишь подстегивала не проходивший негативизм дочери, она отрывисто хамила и сразу заливалась слезами.
Мария тоже страдала, но крепилась. Убалтывала себя как могла, старалась смотреть на житейские неприятности с философской отстраненностью, норовила выскочить из круга беспросветного быта в бесконечность абстракций. Очередная электричка везла ее на работу, и, всматриваясь в облака, Маша пыталась заразиться от них покоем и самодостаточностью. «На самом деле мне только кажется, что жизнь беспросветна. На самом деле я очень счастлива, – твердила себе Мария, надеясь расслабиться и укрепиться духом. – Счастье – оно во всем. Оно в этом небе, и в этой зелени, и в этом тепле… Отними у меня радость видеть и ощущать все это – и сразу станет ясно, что счастье действительно было, просто я не замечала…»
Женщина за спиной без умолку разговаривала по телефону, мешая сосредоточиться.
– …Нет, Андрей Егорыч, накладные я вам пришлю, вы не волнуйтесь… Не волнуйтесь… Да… Да… Не волнуйтесь…
Маша ждала, что разговор вот-вот закончится и наступит короткая гармония. Но женщина все возрождала беседу, все уверяла в чем-то далекого Андрея Егорыча, и напрягавшие звуки так и стремились прямиком в измученные Машины уши. Она злилась, и злилась, что злится. Вздыхала и включала аутотренинг. «Ну хорошо, – пыталась быть терпеливой, – в этом следует разобраться. Почему безобидное жужжание совершенно посторонней дамы должно помешать мне испытывать счастье от неба и лета?.. Ну а если бы этот голос был первым, что слышишь после полной глухоты?.. Допустим, я глухая. Абсолютно никаких звуков, как в вакууме. И вдруг – о чудо! – слух возвращается! Внезапно! И первое, что слышу, – вот этот самый разговор за спиной. Разве не покажется он мне тогда лучшей музыкой? Эх, все на свете относительно…» Рассуждалки помогали мало. Что толку внушать себе, что ты счастлива, если дома тенью слоняется горемычная Евочка и помочь ей, как ни бейся, не получается.
Время шло, а дочка от своей беды не отходила и прежней не становилась. Дико ее боявшаяся кошка Муха старалась держаться подальше. «Брысь!» – бушевала Ева, едва заметив животное где-то поблизости. Муха кидалась прочь, не разбирая дороги. И однажды так неловко рванулась наперерез младшей хозяйке, спасаясь от ее гнева, что та, споткнувшись, окончательно рассвирепела.
– Да что ж за дрянная зверюга! – взвизгнула, брызгая слезами и с силой отшвыривая кошку ногой. Муха отлетела к двери, стукнулась о косяк, попыталась отползти в сторону.
– Мама! – крикнула Ева, сев на пол.
Прибежала Мария.
– Мама, – едва просипела дочь, – я Муху убила.
Ева наклонилась к кошке.
– Она жива, – сказала, как могла, спокойно.
– Что случилось?
– Я сошла с ума, – все так же сипло поведала Ева.
– Ты не в форме, Ева. Что с Мухой?
– Я ее ногой… Она побежала, я споткнулась и…
– Это случайность, – перебила Мария. – Муха, Мушенька, это нечаянно, вот мы сейчас… сейчас, моя маленькая… – Маша старалась нагнуться пониже, чтобы рассмотреть кошкины травмы, но полнота и одышка мешали. Наконец она подняла пискнувшую Муху с пола. Поднялась и Ева. – Надо в больничку, – пробормотала Маша озабоченно.
– Куда? – прошептала дочь.
– Тут недалеко. Вызови, пожалуйста, такси.
– Я с тобой, – решительно заявила Ева.
В ветеринарке диагностировали вывих и шок, поставили капельницу, вправили лапу, укололи в бедро и холку. Наконец отпустили, и они быстро добрались обратно. Ева робко улыбалась, время от времени протягивая руку, чтобы осторожно погладить сонную кошку.
Дома проснувшуюся Муху тошнило от наркоза. Зато у Евочки прорезался аппетит, и она сметала со стола все без разбора. Наконец кошка опять заснула на кухонном диванчике возле Марии, и та поглядывала с любовью то на нее, то на оттаявшую и разохотившуюся к еде свою дочку.
– Ой… объелась, – выдохнула Ева, держась за живот.
– Ничего, тебе не повредит, – улыбалась мама. – Пойди приляг, доченька, устала, наволновалась…
– Мам, – Ева поджала губы, нахмурившись, – я ведь чуть Муху не угробила, а ты меня еще жалеешь.
– Да как тебя не жалеть, доча, – тихо и грустно отозвалась Мария. – Разве я не вижу, что тебе тяжело? Ну ничего, полегчает. Все пройдет, Евочка, все пройдет, точно говорю. И останется от всего этого только полезный опыт. – «И вечный шрам на душе», – невольно подумала.
Но после этого случая Еве действительно легче стало. Во всяком случае, клубок злости и отчаяния, гудевший в ней осиным роем и руководивший ее поступками, затих. И внутренний стержень, который она совсем было утратила, живя с Виктором, снова поддерживал ее. Теперь, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется, невольно вспоминала, как отшвырнула кошку. Тот глухой звук, с которым Муха шмякнулась о косяк. Как мать потом ничуть ее не осудила и как мучительно было чувство стыда по дороге в ветеринарку и обратно…
Потихоньку Ева становилась похожей на себя прежнюю. «Боже мой, как же непросто быть мамой такой красотки! – пугаясь и восхищаясь одновременно, сетовала Мария. – Создал же Господь этакую красоту! И подумать только – выбрал меня! Я родила эту невозможную красавицу…»
Любуясь дочерью, она начинала верить в лучшее: все плохое пройдет, и встретится хороший человек, и будет свадьба, и родятся внуки… Но не оставляли и страшные мысли: а если тому-то, Витьке-то, блажь придет или минута такая случится, что бабы под рукой не окажется, – и этот дьявол позвонит моей девочке… И та понесется колбасой, стоит ему только пальцем поманить. И будет бегать по первому зову… О! Она все это знала наизусть! И с ужасом ждала, молясь о том, чтобы изверг забыл про Евку насовсем.
В электричке, как всегда, пыталась хоть сколько-нибудь привести в порядок мысли, подчиняя свои внутренние ритмы плавному движению поезда, укачивая свою тревогу. «Совсем не факт, что Витька прицепится снова… – рассуждала, призывая спокойствие. – Руслан ведь в конце концов просто исчез навсегда!.. Правда, сколько лет еще держал на коротком поводке… А куда денешься! И будешь смотреть ему в рот, как собака… Но этот Евкин все же не Руслан? О господи, хоть бы он вообще уехал куда-нибудь, чтобы и духу его никогда здесь не было, и слуху о нем не всплывало…»
– Мама! – Торжествующая Ева во все глаза смотрела на Марию. – Мне Виктор позвонил!
Маша сглотнула комок и обреченно кивнула, подумав только: «Началось…»
– Да… – выдавила наконец.
– Представь себе, встретиться предложил!
– Ну да… А ты что? – Маша постаралась взять себя в руки, решившись до конца нести этот крест вместе с дочерью.
– Мам, – усмехнулась Ева, – я что – дура?
– Ты… – Мария подумала, что дочка нашла в себе силы не сразу закричать восторженное «да!!!» и немножко потомить своего мучителя, чтобы хоть чуточку набить себе цену.
– Послала его! – воскликнула Ева. – Мам, я как представила, что все это начнется снова, эти унижения, страх… что он опять бросит меня… и вообще… Да я больше не выдержу, мама! А с ним же по-другому не будет!
Маша присела на диван. «Евка не только красавица, – проносилось в закружившейся голове, – она умница, не мне чета! И характер… Господи! Какой характер!.. Почему я так не могла?» Она обняла дочку и на радостях даже всплакнула у той на плече. «А может, я за нее отработала, и все это засчиталось девочке моей, – подбодрила себя Мария. – А может, я Евке соломки подстелила. Может, она благодаря мне дальше пошла…»
Она тихо кивала, пока Ева досказывала подробности разговора, рассуждая о том, как важно не терять головы и как надо знать себе цену. Маша думала, что не зря живет свою жизнь. И что так нелегко ей живется – тоже не напрасно.