Илья Самойлович Зильберштейн (1905–1988) — искусствовед, литературовед, коллекционер, писатель, общественный деятель, доктор искусствоведения. В 1926 г. окончил Ленинградский государственный университет. Инициатор и бессменный редактор многотомного издания «Литературное наследство» (с 1931). Более 20 000 документов при посредничестве Зильберштейна были переданы из частных собраний за рубежом на родину, в государственные музеи и архивы СССР. Подарил государству свою коллекцию русского и западноевропейского искусства, сейчас находящуюся в созданном по его инициативе Музее личных коллекций при Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Зильберштейн награжден орденами Дружбы народов и «Знак Почета». Лауреат Государственной премии СССР. Член СП СССР, президиума правления Советского фонда культуры.
1. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 5 марта 1956 г.
Дорогой Илья Самойлович!
Вам приходится переписываться с Р. Якобсоном. Не спросите ли вы его — в каком положении работа «Тани» Чижевской по Словарю «Слова о полку Игореве»[1309] («Таня Чижевская» — так подписывает свои научные статьи по древнерусской литературе Татьяна Дмитриевна Чижевская[1310]). Нас всех интересуют принципы его составления. На каких материалах этот Словарь строится? Когда предложено его выпустить?
Если при случае Вы попросите Р. Якобсона дать информацию об этом Словаре, — мы (весь Сектор др[евне]р[усской] литературы, дружественно к Вам расположенный) будем Вам очень признательны.
С дружественным приветом
Д. Лихачев 5.III.56
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф. После даты приписки И. С. Зильберштейна: «З. Микуловская „Впечатления с Гарвардской выст[авки] `Слова о полку Игореве`“, „Новый журнал“ (Нью-Йорк), 1952, XXIX, 332–336».
2. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 21 марта 1956 г.
Дорогой Илья Самойлович!
Большое спасибо Вам за заметку. Она мне была очень интересна, хотя фраза о том, что «критический текст „Слова“» в «Литер[атурных] памятниках»[1311] «до опечаток включительно совпадает с текстом, опубликованным» Р. Якобсоном[1312], возмутительна. В «Лит[ературных] памятниках» я дал свой текст, приготовленный мною за год до выхода в свет текста Р. Якобсона для малой серии «Библиотеки поэта»[1313], в основу которого я положил, доработав его, текст А. С. Орлова[1314]. Совпадения у меня с Якобсоном не больше, чем с любым другим критическим изданием, а так как мой текст был приготовлен раньше (вышел в свет в 1949 г. — подписано к печати 7 мая), то это «совпадение», скорее всего, было бы невыгодно для Р. Якобсона.
Не могу поверить, чтобы это свое замечание о «критическом тексте» «Слова» автор заметки сделала самостоятельно. Значит, ей это кем-то подсказано (Якобсон?).
Привет! Д. Лихачев 21.III.56
РГАЛИ. Ф. 603. Оп. 6. Ед. хр. 168. Л. 1 и об. Автограф.
3. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 22 сентября 1980 г.
Дорогой Илья Самойлович!
Я очень, очень, очень Вам благодарен за статью[1315]; за такой милый, чрезвычайно тронувший меня отзыв обо мне, и вообще за все то хорошее, что Вы делаете.
Бенуа[1316] теперь не только защищен, но мы сможем издать и Добужинского[1317] (моя мечта).
Любящий Вас
Д. Лихачев 22.IX.80
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф.
4. И. С. Зильберштейн — Д. С. Лихачеву 30 мая 1983 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Спасибо сердечное за письмо, за текст дарственной надписи Блока[1318].
Надеюсь, что Г. И. Чугунов[1319] занес Вам двухтомник «Сергей Дягилев и русское искусство»[1320]. Буду рад узнать Ваше мнение об этом издании. Уже появились две весьма положительные рецензии — Долгополова («Огонек», № 14) и Шмаринова («Советская культура», 28 сентября)[1321]. При Вашей сверхчеловеческой занятости даже мечтать нельзя, чтобы вам удалось написать рецензию на это многострадальное издание.
Не бойтесь, что Ваша статья о Лескове[1322] выйдет легковесной. Ручаюсь, что так, как напишете Вы, никто написать не сможет. Посылаю Вам перечень высказываний Горького о Лескове. Быть может, Вашу статью начать с высказываний Горького?
Сердечно кланяюсь Вам, дорогой Дмитрий Сергеевич.
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф.
5. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 24 декабря 1983 г.
Дорогой Илья Самойлович! Сердечно поздравляю Вас с Новым годом. Вам, сделавшему так много для русской культуры, от души желаю новых приобретений, новых успехов, удач, а главное, здоровья.
Очень Вас любящий Д. Лихачев 24.XII.83
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф. На открытке.
6. И. С. Зильберштейн — Д. С. Лихачеву 15 января 1984 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Сердечнейшее спасибо за память, за новогоднее поздравление. Получил его на днях, так как был три недели в Переделкине.
Желаю всего самого доброго Вам и Вашим близким в наступившем новом году. Желаю Вам новых исследовательских достижений, — ведь Вы самый блистательный литературовед нашего времени, и каждая новая Ваша книга или статья — праздник для всех тех, кого неизменно приводят в восторг Ваши блистательные работы.
Прочитали ли в последнем № «Лит[ературной] газеты» (№ 2 от 11 января, 4-я полоса) мою статейку об очередной халтуре Эйдельмана[1323] на [нрзб.]. Ведь его нахальство в этой повести достигло черты наших [дней]! Смею думать, что наш долг наказывать таких наглецов!
Еще раз желаю Вам, дорогой Дм[итрий] Серг[еевич], доброго 1984 года.
И. Зильберштейн
P. S. Если [в будущем] могу быть Вам чем-либо полезен — [нрзб.].
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф.
7. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 9 марта 1984 г.
Дорогой Илья Самойлович!
Со «Словом о Лескове» не все обстоит так, как мне хотелось бы. Я думал написать нечто новое. Но оторваться от материала и своих обобщений я не могу. «Слово» получилось у меня в своей основной части тем же, что я печатаю в каком-то сборнике у В. Ю. Троицкого[1324] (он выпускает какую-то книгу статей о Лескове[1325]), и в варианте того, что я печатаю во втором издании своей книги «Литература — реальность — литература»[1326]. Отойти от своих мыслей и создать новую концепцию творчества Лескова я не смог. Но начало статьи и конец в пределах трех-четырех страниц — иные: более углубляющие и разъясняющие мою концепцию. Я ничуть не обижусь, если Вы скажете, что печатать «вариант» нельзя. На всякий случай я даю статью в переписку (будет страниц 19) и вышлю Вам, а Вы уж смотрите, судите и решайте — стóит статейка такого почетного места или не стóит. Повторяю — я отнюдь не обижусь. Буду только жалеть, что печатается статья не в таком авторитетнейшем издании, как «Литературное наследство». Ведь в мире нет такого издания, как Ваше[1327].
Теперь об Эйдельмане. По существу Вы правы, но не стоило на все это реагировать в такой острой форме. Слишком резко…
С древней русской литературой, вернее, с ее «исследователями» дело обстоит похлеще. Искажения фактов, выдумки и литературное воровство[1328] здесь процветают в разных формах (разумеется, не в моем секторе), но я по большей части плюю на все это.
Искренне Ваш
Д. Лихачев 9.III.84
РГАЛИ. Ф. 3290. Авторизованная машинопись с припиской автора.
8. И. С. Зильберштейн — Д. С. Лихачеву 29 мая 1984 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Извините великодушно, что беспокою Вас. В ближайшие недели мы сдаем в производство четвертую книгу 92-го тома «Литературного наследства» — «Александр Блок. Новые материалы и исследования». Здесь будет напечатано сообщение о тех дарственных надписях Блока, которые не были нам известны, когда мы в 3-й книге опубликовали около 400-х сот[1329],[1330] такого рода надписей. Сердечно прошу Вас отыскать в [Вашей] библиотеке вторую книгу Блока с его дарственной надписью Блоку[1331] и сообщить мне текст этой надписи и на какой книге она сделана.
РГАЛИ. Ф. 3290. Машинопись.
9. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 15 июня 1984 г.
Дорогой Илья Самойлович! Книгу с надписью Блока, особенно интересной, я среди книг покойного Игоря Евгеньевича Ани́чкова[1332] так и не нашел. По-видимому, эта книга пропала. У Игоря Евгеньевича было довольно много книг из библиотеки его отца проф[ессора] Евгения Васильевича Ани́чкова с дарственными надписями его друзей-писателей начала века. Одну дарственную надпись я Вам послал (т. е. не надпись, конечно, а текст ее). А второй надписи, которую мне показывал И. Е. Аничков, я не обнаружил. Надпись эту показывал И. Е. Аничков и Виктору Максимовичу Жирмунскому, когда последний опубликовал свою книгу о драме «Роза и крест»[1333]. В пропавшей надписи Блок подробно и очень сердечно благодарил Евг. Вас. Аничкова за помощь при написании «Розы и креста». Блок в необычной для себя манере (Блок был очень сдержан в выражении своих чувств) благодарил Аничкова не только за рекомендацию и предоставление книг для «Розы и креста», но и сделанные им (Аничковым) замечания на самый текст драмы (по-видимому, Е. В. Аничков читал предварительные варианты).
Для вашего архива, который, уверен, не пропадет[1334], хочу Вам написать некоторые сведения об Аничковых, игравших некоторую роль в литературной жизни начала века.
Евг[ений] Вас[ильевич] Аничков — ученик А. Н. Веселовского[1335] — происходил из аристократической и очень древней фамилии, ведущей свое начало от татарского царевича, выехавшего в Московию и здесь крещенного с именем Аникий. В XV и XVI вв. Аничковы играли некоторую роль в истории. Воевода Аничков оборонял Карелию от шведов («каянских немцев») в XVI в., служил Соловецкому монастырю. В Петербурге была Аничкова слобода у будущего Ани́чкова моста (сейчас стали ставить ударение неправильно: Áничков мост). В истории русской общественной мысли играл некоторую роль один из Аничковых. К концу XIX в. род Аничковых обеднел.
В Архиве Белградской АН и И[1336] хранятся воспоминания Е. В. Аничкова, к сожалению не доведенные до самого интересного периода его литературно-общественной жизни. Шифр этой рукописи у меня есть в моих записях. Там говорится, что в имении Аничковых около Боровичей были найдены фарфоровые глины, очень ценные, благодаря которым Аничковы снова разбогатели (это было в конце XIX в.). Женился Е. В. Аничков на Анне Митрофановне Овиновой[1337] из старинного боярского новгородского рода, в роду которых была даже «своя» чудотворная икона Божьей матери. Эта икона и до сих пор существует. По замечаниям реставраторов она XVI века и очень хороших писем. Тип — Владимирской. Отец Анны Митрофановны был, если не ошибаюсь, градоначальником в каком-то грузинском городе, где женился на красавице еврейке, чем вывел себя из своего круга[1338]. Анна Митрофановна была из близнецов. Ее сестра была замужем за профессором по детским болезням Вадбольским (по-видимому, князем). Вадбольский в конце [19]30-х гг. лечил моих дочерей, когда они были совсем маленькие. Анна Митрофановна была невероятной красавицей, умницей, необыкновенно образованной, живой, остроумной, изящной и пр., и пр.[1339]
Разбогатев и женившись, Евг. Вас. Аничков вел необыкновенно свободный образ жизни. Он дружил с многими известными людьми. Читал лекции то в Петербургском университете, то в Оксфорде. Поражал всех необыкновенной эрудицией и легкостью, с которой менял убеждения. Часто, проведя ночь в разговорах, то на «башне» Вячеслава Иванова, то в «Бродячей собаке» или просто у друзей, он ехал под утро в ресторан на Николаевском вокзале (этот ресторан был открыт всю ночь), завтракал там, приводил себя в порядок и затем ехал читать лекции в университет (это рассказывал мне библиограф А. Г. Фомин[1340], который одно время работал перед последней войной в Пушкинском Доме). Анна Митрофановна была под стать мужу. Она имела открытый дом на Каменном острове. К ним постоянно заходили писатели и философы, в том числе их постоянным посетителем бывал и Блок. Дом этот, богато обставленный, сгорел в 1917 г. с остатками богатств. Анна Митрофановна переехала в квартиру Солдатенкова на Французской набережной, где занимали три комнаты. Там я у них бывал, беря уроки английского языка у сына Анны Митрофановны, Игоря Евгеньевича, и часто оставаясь завтракать. Анна Митрофановна преподавала английский и французский в Фонетическом институте на Невском у Семена Карловича Боянуса[1341] (одного из моих университетских учителей). Семен Карлович говорил мне, что в английском у Анны Митрофановны было оксфордское произношение, а по-французски она говорила как швейцарка, т. е. лучше, чем парижанки (недаром швейцарок-гувернанток предпочитали парижанкам в русских аристократических домах). В детали французского произношения я был посвящен Львом Владимировичем Щербой[1342], ведшим в университете курс французской фонетики.
Анна Митрофановна и Евг[ений] Вас[ильевич] имели в Париже постоянную квартиру, роскошно обставленную (вещи из этой квартиры я видел — картины, гобелены, кресла, диваны и пр.), и у них был там открытый дом. На журфиксы приходили румыны аристократы Бранковяну, и постоянным гостем был Анатоль Франс. У Анны Митрофановны были две дочери[1343]. Одна погибла в начале [19]30-х гг. в Сибири. Она была крестницей императрицы Александры Федоровны (ее крестили в Лондоне, и с разрешения Александры Федоровны в посольской церкви крестной матерью записали ее), и из-за этого, собственно, и происходили ее несчастья. Перед самым арестом в Ленинграде Елизавета Евгеньевна читала доклад об истоках «Золотого петушка» Пушкина. Доклад этот так и не был напечатан. Впоследствии на те же истоки наткнулась Анна Андреевна Ахматова[1344]. В Сибири Елизавета Евгеньевна вышла замуж за поэта Евреинова (стихи его, хорошие, в [19]20-е гг. печатались в журнале «Соловецкие острова»), приходившегося каким-то образом родственником царской фамилии (настолько, что его шутя считали претендентом на престол). В общем, она и ее муж были расстреляны. Другая дочь Анны Митр[офановны] была скульптором, жила в Италии, и о ее выставке с похвалой писал Анне Митр[офановне] в [19]20-е гг. Горький. По словам сербского ученика Евгения Васильевича Влад. Алексеевича Мошина[1345] (он еще жив — это известный археограф, живет в Скопле), Евг[ений] Вас[ильевич] упоминал в разговорах только об этих двух дочерях (забыл, как звали вторую; я знал только Елизавету) и никогда не говорил, что у него есть и сын. Сын же, Игорь Евгеньевич, воспитывался в лицее в Париже, и когда Анны Митр[офановны] и Евг[ения] Вас[ильевича] не было в Париже, то как в родной дом он приходил по воскресеньям к Анатолю Франсу (ср[авните] «Маленький Пьер» у последнего). Один год Игорь Евг[еньевич] учился в Итоне, но, когда я был в 1966 году в Итоне, в списке учеников Итона Игоря Евг[еньевича] я не нашел. Во Франции Анна Митрофановна, писавшая под псевдонимом Иван Странник, выпустила книгу, в которой писала о Горьком и всячески его там пропагандировала[1346]. Горький ценил Анну Митрофановну и удовлетворял в [19]20-е гг. различные ее просьбы, но в начале [19]30-х гг. (а м[ожет] б[ыть], в [19]29 г.), когда Анна Митрофановна обратилась к нему с просьбой заступиться за Елизавету Евгеньевну и Игоря Евгеньевича, он не ответил ей, а через некоторое время выпустил фельетон «Механические граждане». Анна Митрофановна считала этот фельетон ответом себе и была им чрезвычайно оскорблена.
Евгений Васильевич Аничков, как я уже сказал, резко менял свои убеждения. Он был «аристократическая богема». То он выступал как анархист, то писал апологетическую брошюру о Победоносцеве[1347], якшался с крайне правыми и с крайне левыми, увлекался спиритизмом, был снобом и модником. Однажды в Белоострове он попался с провозом большевистских листовок. Когда таможенный жандарм пришел к ним в купе, увидев «почтенных» пассажиров, он не стал осматривать их багаж. Выходя, жандарм услышал французскую фразу, произнесенную Евг[ением] Васильевичем: «Nous somme sauvé!»[1348] Жандарм понял, вернулся, обыскал и нашел кипы листовок. Пользуясь своими связями, Евг[ений] Вас[ильевич] притушил дело. Об этой истории говорил весь Петербург.
Теперь об Игоре Евгеньевиче, у которого в студенческие годы я брал уроки английского языка. Он, юношей, вернулся из Франции во время Первой мировой войны и очень плохо говорил по-русски. Учился в Пажеском корпусе. О нем есть запись в дневниках Блока. Примерно такая: «Сын Аничкова, плохо говорящий по-русски, производит идиотическое впечатление». Он посещал наш школьный кружок по философии, в котором бывали Евг. Павл. Иванов[1349], Серг. Ал. Аскольдов-Алексеев[1350], В. Л. Комарович, д[окто]р Моржецкий[1351] и др[угие] (удивительный «школьный» кружок!). Он (Игорь Евг[еньевич]), вступая однажды в спор и плохо справляясь с русским склонением, произнес: «Это спор о слов» (вм[есто] «о словах»), чем привел нас, мальчиков, в веселое настроение. Сейчас я могу сказать (родных и близких у Игоря Евг[еньевича] не осталось), что он был чудаком-монархистом.
Учась в Пажеском корпусе, он увидел сон (он считал, что это «видéние»), будто архангел Гавриил спустился к нему огненным столпом и произнес: «Тебе назначается царское служение». Он считал, что архангел Гавриил являлся только троим (Б[ожьей] Матери, Магомету, еще кому-то), он — четвертый. По поводу этого сна он ездил получить совет к старцу Амвросию в Оптину пустынь в начале [19]20-х гг. перед самым ее закрытием. Старец ответил уклончиво. Но Игорь Евг[еньевич] твердо верил в сон. Считал, что он установит тысячелетнее царство, а перед смертью верил, что созовет вселенский собор, который соединит все церкви. Возраст его не смущал. Он говорил, что помолодеет, как это ему предсказано в Библии, и т. д., и т. п. Вера его в самого себя срослась с тяжелым склерозом. Он без конца рассказывал мне о сне, о своей будущей миссии, составлял энциклопедию неославянофильства. Никаких сомнений он не допускал. После того как он вернулся из Франции (когда точно он учился в Пажеском корпусе, сказать не могу), он с отцом служил в полку петергофских улан. Потом отец был на румынском фронте, оказался отрезанным от России, поступил в зуавы[1352], ездил на верблюде (я видел в Белграде его фотографию в таком зуавском виде), потом стал преподавать в Скопле, выступал с воспоминаниями о Блоке. Его статья о Блоке лежит в Белграде в архиве. Игорь же Евгеньевич оказался у «правителя омского», но его обвинили в симпатии к большевикам (кстати, не без оснований, так как в своей «исторической концепции» отводил большевикам положительную роль как объединителям России) и чуть не расстреляли с другими «большевиками»; спасли его какие-то знакомства. Затем он заболел сыпным тифом и в боях не принимал участие, а когда госпиталь оказался в руках большевиков, он выдал себя за красноармейца и спасся. О своем колчаковском прошлом он никогда не упоминал официально, и знали это только я да Анна Митрофановна. В 1928 г. он был арестован и получил 5 лет Соловков, затем скитался по ссылкам до [19]50-х годов. Перед возвращением в Ленинград преподавал в пединституте в Ставрополе и защитил докторскую. Помогал ему в защитах Вл. Фед. Шишмарев[1353]. Занимался он изобретенной им наукой — идиоматикой, которой был предан с таким же упорством, как и своему сну. Сохранился у меня переплетенный сборник его статей на эту тему, который я стремился продвинуть в печать. Многие идеи его в области лингвистики перешли в советскую лингвистику, попали под другой терминологией и к В. В. Виноградову. Серьезное значение его лингвистическим штудиям придавал и А. М. Бабкин[1354], но книги и справочник по английской идиоматике ему напечатать не удалось. Книга-справочник была бы очень полезной, но вести переговоры с издательствами он совсем не умел. В [19]30-е годы интереснейший архив его матери и отца был уничтожен из страха. А там были письма Горького, записки Блока (подававшиеся во время спиритических сеансов) и пр.
Кстати, о Блоке. Скульптором Манизером[1355] была снята с мертвого Блока двусторонняя маска (лицо и затылок — получилась цельная голова) и отлита в бронзе. Она попала в собственность к Илье Ионычу Ионову[1356]. В середине [19]20-х гг. положение Ионова пошатнулось. Его отправили торгпредом в США. Уезжая, он отдал часть библиотеки своему помощнику — Белецкому, а наиболее ценную и «объемистую» часть — моему отцу[1357]. У нас была очень большая квартира на Печатном Дворе. В библиотеке Ионова были сплошные редкости: эльзевиры[1358], альдины[1359], Библия Пискатора[1360], книги эмигрантов — Ремизова[1361] с дарственными надписями, Краснова[1362] романы, различного рода юбилейные издания, дворянские альбомы начала XIX в., множество ценнейших альманахов, рукописные списки Радищева и Грибоедова, гравюры Рубенса и Рембрандта, разные первые издания — Некрасова, Державина и т. д., и т. п. Собирал для него зав[едующий] книжным фондом Саранчин. Среди всего этого была нам привезена и голова Блока. В 1928 г. при обыске кое-что из этой библиотеки было забрано, и меня обвинили в хранении… Отец написал Ионову в США с просьбой удостоверить, что книги его. Ионов был каторжанин, революционер (до революции он был пожизненно заключен в Шлиссельбургскую крепость). Отец считал, что ему не попадет. Как глава ОГИЗа он мог иметь всё, ездил за границу. Но… положение Ионова пошатнулось, и он не отвечал. А книга, которая ставилась мне в вину, была даже не разрезана. Ионова вызвали в Москву с тем, чтобы якобы поставить во главе каких-то издательств. Отец сразу отправил ему в Москву контейнеры с книгами. Отправил, а Ионова арестовали! Среди отправленных книг были и мои. Была среди всего прочего и голова Блока. Отлитая в бронзе, она не имела никаких следов, отметок, что это Блок. Узнать Блока было трудно — Блок в бронзе был совершенно лыс. Даже я, зная ее происхождение наверное, иногда сомневался. Я привык представлять себе Блока с волосами. Возможно, что голова Блока существует неузнанная. Ведь она была бронзовая, тяжелая. Кто мог бы ее уничтожить и зачем? Эта голова-маска была единственная. Вторую не отлили. Может быть, в блоковском томе «Лит[ературного] наследства» указать на ее существование: «местонахождение неизвестно». А вдруг найдется? В воспоминаниях о смерти Блока кто-то написал, что маска с Блока не была снята. Была!
Возвращаюсь к прежним темам. Игорь Евгеньевич Аничков был похож на мать, но и на Евгения Васильевича, фотографии которого я видел в архиве в Белграде. Слухи о том, что он сын Анатоля Франса, может быть, неосновательны?
Часто навещая Игоря Евг[еньевича] в последние годы его жизни, я не решался его впрямую спросить, но о Евг[ении] Вас[ильевиче] он всегда говорил, называя его отцом.
Извините за длинное письмо, но оно для Вашего архива.
Искренне Ваш
Д. Лихачев 15.VI.84
РГАЛИ. Ф. 3290. Авторизованная машинопись.
10. И. С. Зильберштейн — Д. С. Лихачеву 5 июля 1984 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Спасибо сердечное за письмо. Много интересного в этом письме для меня прежде всего потому, что я лично хорошо знал Анну Митрофановну, Анечку. Больше того, еще на заре существования «Литературного наследства» я попросил ее написать свои воспоминания об Анатоле Франсе. Она выполнила эту просьбу и предоставила мне рукопись, которую озаглавила «Воспоминания о Париже». Я даже успел набрать их для одного из трех наших томов «Русская культура и Франция». Вы, очевидно, знаете эти тома? В каждом по 1000 страниц типографских, и хотя воспоминания Анны Митрофановны были набраны, но включить их не удалось в один из тех томов, и у меня сохранился, очевидно, один существующий на свете материал экземпляра верстки. Она была очень признательна за то, что я заставил ее записать свои воспоминания. И за это она подарила мне миниатюрную книжицу Анатоля Франса с дарственной надписью ей. Эта книжица у меня сохранилась, и, когда будете в Москве, смогу показать ее Вам.
Вы, конечно, знаете, что сохранилось 4 письма Блока Е. В. Аничкову, а также 6 писем Аничкова Блоку, а писем Анны Митрофановны Блоку уцелело лишь два. Все это отражено в двухтомнике, который называется «Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог», 1975–1979 гг.
Во второй книге нашего 92-го тома («Александр Блок. Новые материалы и исследования») на стр. 217 в письме Блока к Пясту имеется упоминание об Анне Митрофановне. Думаю, что мы сделали ошибку, что дали такое плохое примечание Минц об Анне Митрофановне[1363]. Верно ли указана дата кончины Анны Митрофановны? Мне думается, что она скончалась позже 1933-го года.
Я знал Ионова. Он погиб потому, что его сестра Злата Ионовна[1364] была женой Зиновьева[1365]. Но Ионов был типичным самодуром, к тому же самовлюбленным. Руководя Ленинградским отделением Госиздата, он жил по принципу — Дикси[1366]. Но с той разницей, что от Цезаря у него, по существу, не было ничего.
Мне все-таки верится, что «Роза и крест» Блока с надписью: «Е. В. Аничкову» — где-то хранится.
Еще раз великое спасибо, дорогой Дмитрий Сергеевич, за интереснейшее письмо. И прошу Вас помнить, что если я чем-либо могу быть Вам полезен, то обязательно обращайтесь ко мне.
Сердечно Вам кланяюсь.
РГАЛИ. Ф. 3290. Машинопись.
11. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 14 июля 1984 г.
Дорогой Илья Самойлович!
Спасибо Вам большое за обстоятельное письмо. Я был бы очень счастлив прочесть воспоминания Анны Митрофановны Аничковой об А. Франсе. Умнейшая была женщина.
Ионов был глубокий истерик. Плакал, рыдал и рвал на себе волосы, если что-то у него не получалось (сколько раз эту сцену видел отец на Печатном Дворе).
Архив родных, кажется, уничтожил сын — Игорь Евг[еньевич], но не уверен.
Сердечно Ваш Д. Лихачев 14.VII.84
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф.
12. Д. С. Лихачев — И. С. Зильберштейну 1980-е годы
Дорогой Илья Самуилович!
Не помню Вашу рецензию[1367]. Вы, вероятно, передали мне через Чугунова, а он не отдал ее. Я готов сам перепечатать ее. Только пришлите для этой цели. Мне никто не хочет помогать, кроме Вас.
Извините. Заранее спасибо.
Д. Лихачев 20 / X
РГАЛИ. Ф. 3290. Автограф.
13. Д. С. Лихачев — Н. Б. Волковой 23 мая 1988 г.
Глубоко потрясены кончиной Ильи Самойловича Зильберштейна. Советское искусствознание потеряло в его лице одного из самых авторитетнейших ученых-коллекционеров, поднявших советское собирательское искусство на мировой уровень. Благодаря неутомимой энергии и знаниям Ильи Самойловича в нашу страну вернулось множество шедевров, найдены и опубликованы целые архивы. Он создал школу собирательства и атрибуции художественных произведений. Советский фонд культуры в своей деятельности во многом опирался на идеи Ильи Самойловича. Мы всегда чувствовали его духовную поддержку.
Лихачев и сотрудники ЛО СФК
РГАЛИ. Ф. 3290. Телеграмма.
Волкова Наталия Борисовна (1924–2022) — литературовед, директор ЦГАЛИ (РГАЛИ) в 1963–2001 гг. Жена И. С. Зильберштейна.