Рахиль Моисеевна Наппельбаум (1916–1988) — поэт. Дочь известного фотографа-художника Моисея Соломоновича Наппельбаума (1869–1958). Член СП СССР (1975). Окончила отделение художественной критики Литературного института в 1940 г. В течение ряда лет работала в библиотеке, в последние годы занималась только литературным трудом. В издательстве «Советский писатель» вышли два сборника ее стихотворений «Студеных озер зеркала» (1972) и «Звездный бульвар» (1981).
30 мая 1987 г.
Дорогая, глубокоуважаемая Рахиль Моисеевна!
Я чрезвычайно благодарен Вам за присылку альбомов фотографий, сделанных Вашим отцом[2262]. Я вообще очень люблю и ценю искусство фотографов (об этом даже широко высказывался в различных интервью), а искусство Вашего отца — особенно. Впервые я познакомился с портретом моего учителя Виктора Максимовича Жирмунского полвека назад и с тех пор интересуюсь искусством Вашего отца, но альбом его не удавалось достать.
Желаю Вам новых успехов в поэзии.
Искренне Ваш Д. Лихачев 30.V.87
РГАЛИ. Ф. 3113. Оп. 1. Ед. хр. 48. Л. 1. Автограф.
Переписка Д. С. Лихачева и Э. С. Страховой
Элла Сергеевна Страхова (род. 1927) — историк, редактор. Сотрудник журнала «Интурист».
1. Э. С. Страхова — Д. С. Лихачеву 10 ноября 1987 г.
Глубокоуважаемый Дмитрий Сергеевич!
Пишет Вам Страхова Элла Сергеевна. Именно у меня находятся стихи Владимира Кемецкого, большей частью в рукописных оригиналах, копии которых я Вам посылала с величайшим удовольствием. Ко мне они попали от моей родственницы — сестры Александра Панкратова, который также был на Соловках. Как они попали к нему — теперь выяснить очень сложно, т. к. его давно нет в живых.
Когда я прочитала стихи Кемецкого, то решила, что судьба его так трагична, а стихи так хороши, что надо сделать их достоянием как можно большего числа людей, а поэту вернуть имя и судьбу. И то и другое было мне неизвестно. Вначале я думала, что Кемецкий — это псевдоним от Кеми, что по соседству с Соловками. Начались мои поиски. По профессии я редактор, по образованию историк, поэтому заниматься этим мне было не очень просто. Я даже ездила на Соловки в надежде что-нибудь узнать там. К сожаленью, узнала очень немного, хотя там есть замечательный энтузиаст — Мельник Антонина Викторовна[2263], которая по собственной инициативе много занимается «соловецкими» поэтами, писателями, разыскивает их публикации и т. п. Официально же, насколько я поняла, они до сих пор по-настоящему этим не занимались. Мне удалось найти публикации трех сонетов В. Кемецкого парижского периода в «Недрах» № 3 за 1924 г., т. е. еще до Соловков. Так я узнала, что фамилия Кемецкий отношения не имеет к его пребыванию на Соловках.
В своих поисках я познакомилась с литературоведом Богомоловым Николаем Алексеевичем, который заинтересовался Вл. Кемецким. По моей просьбе он нашел возможность связаться с Вами. И вот — Ваше интереснейшее письмо. Я имела удовольствие с ним познакомиться. Николай Алексеевич считает возможной публикацию некоторых стихотворений Вл. Кемецкого. Это было бы замечательно еще и потому, что, возможно, нашлись бы какие-нибудь люди, которым известна его дальнейшая судьба, и они откликнулись бы. Богомолов передал сделанную им подборку в журнал «Дружба народов», но пока, к сожалению, не получил из него никакого ответа. А что Вы думаете о возможности публикации стихов Кемецкого, уважаемый Дмитрий Сергеевич? И если Вы за, то не могли ли бы Вы как-то содействовать этому?
Мне бы очень хотелось проследить дальнейшую судьбу Вл. Кемецкого. Хотя надежд мало. Кое-что выяснилось из Вашего письма — его предыстория пребывания на Соловках. А что же дальше? Мне показалось, что упоминаемый в «Детях Арбата» А. Рыбакова поэт (Игорь) из Канска очень напоминает Кемецкого — своею судьбой и судя по В[ашему] письму — психологическим строем. Буду пытаться связаться с А. Рыбаковым. Может быть, это не случайное сходство и он что-то знал о Кемецком. Из содержащихся в Вашем письме упоминаний о женитьбе Кемецкого и пребывании в Керчи тоже, может быть, удастся что-то извлечь? Может быть, у него остались какие-то родственники, даже потомки? Хочу познакомиться с керченскими газетами того времени — а вдруг найдутся какие-нибудь публикации.
Очень важная проблема — не знаю, как мне поступить с оригиналами стихов Кемецкого (те, что у меня есть в рукописном виде, в оглавлении помечены точками). Кому передать их? Так жаль, если они после меня окажутся никому не нужными и погибнут[2264].
Дмитрий Сергеевич, извините, ради Бога, за долготу письма, но меня все это очень волнует, а в Ваш[ем] письме я почувствовала искреннюю заинтересованность в Кемецком. Волнует и еще одна более общая проблема: не пришла ли пора как-то заниматься историей ссыльных на Соловецкие острова, и пока не поздно — не только по архивам, но и по непосредственным впечатлениям? Может быть, я просто не знаю, а такая работа уже ведется? Дай-то Бог, в меру своих сил я с величайшей ответственностью приняла бы в ней пусть самое черновое участие.
С искренним и глубоким уважением и пожеланиями здоровья, бодрости и сил для жизни и творческого труда.
Э. Страхова
P. S. Если Вы захотите мне написать, вот мой адрес […]
10. XI.87
Архив ДРЗ. Ф. 61. Оп. 1. Ед. хр. 9. Л. 1, 2. Авторизованная машинопись с правкой автора. Черновик.
2. Д. С. Лихачев — Э. С. Страховой 20 декабря 1987 г.
Дорогая Элла Сергеевна!
Спасибо Вам за Володю Кемецкого (мы его звали все Володей, и отчества его я поэтому не помню). Но настоящая его фамилия Свешников. Под этой фамилией его и следует искать. Кемецки — фамилия его матери-полупольки. Он материнскую фамилию взял как поэт.
В Вашей подборке есть пропуски. В «Соловецких островах» напечатаны, например, его стихи, посвященные «Гиперборейской Афродите», с шуточным восхвалением ее и обещанием прославить ее «махорки воскуреньем и…» чем-то еще. Это Головкина — жена начальника лагеря. Простая русская баба, которая послала ему махорку и хлеба, почувствовав в нем поэта.
М[ожет] б[ыть], это не жена Головкина, а жена Дегтярева по прозвищу «главного хирурга» Соловков (он лично расстрелял уйму народа).
Не уверен я в датах стихов. В двух-трех случаях речь идет о Соловках, а датированы стихи досоловецким периодом. На чем основываются даты — хорошо бы указать. Посоветуюсь в Л[енингра]де: м[ожет] б[ыть], возьмут в «Авроре», где консультирует Кушнер[2265].
Кемецкий-Свешников и судьба его стихов всегда меня мучили.
А. Панкратова я знал. Он тоже хороший поэт. Писал гекзаметром неплохие стихи. Со вкусом.
О судьбе архива Вл. Кемецкого-Свешникова я подумаю и Вам напишу.
Ваш Д. Лихачев
Спасибо!!!
20. XII.87
Есть ли у Вас эти стихи, где есть строчки:
Ветер был такой, что в гололедицу слабых зэков сносило в ров у Корожной башни.
Архив ДРЗ. Ф. 61. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 1 и об. Автограф.
3. Д. С. Лихачев — Э. С. Страховой 15 мая 1996 г.
Глубокоуважаемая Элла Сергеевна!
Очень рад был получить от Вас письмо. Дело в том, что я потерял Ваше письмо, Ваш адрес и забыл, о чем Вы мне писали (мне 90 лет). К моменту, когда я писал о Володе[2268], я совершенно не знал, как попал ко мне сборничек его стихов. Помнил только, что прислано это было мне «Нашим наследием»[2269]. У них же в редакции не сохранился адрес — кто прислал им. Этим и объясняется, что я считал, что стихи Володи пришли ко мне «из безвестности». Сейчас, возможно, «Воспоминания» мои будут переиздаваться, мне нужны поэтому малейшие сведения о Володе: где жил, как попал сборник его стихов к Вам, что он делал, кто о нем заботился (он был совершенно беспомощен).
Очень прошу Вас — сообщить мне всё решительно, что о нем знаете. Может быть, у Вас есть еще какие-либо материалы о нем? Теперь одно звено будет восполнено (Вами), но как стихи попали к Вам? Что о Володе говорили? Всё, всё! Источник всех сведений (Вы) будет, конечно, мною упомянут с благодарностью.
Искренне Ваш Д. Лихачев 15.V.96
Архив ДРЗ. Ф. 61. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 3. Автограф.
4. Э. С. Страхова — Д. С. Лихачеву 22 июля 1996 г.
Уважаемый Дмитрий Сергеевич!
Чрезвычайно обрадовалась Вашему письму в связи с публикацией стихов В. Кемецкого. Исполняю Вашу просьбу и пишу о том, что мне известно о нем.
Стихи В. Кемецкого в рукописных оригиналах и машинописи, по-видимому сделанной А. Панкратовым, попали ко мне в начале [19]80-х гг. от моей родственницы Тамары Александровны Панкратовой — сестры известного Вам по Соловкам А. Панкратова (который умер в 1947 году). Возможно, А. Панкратова и Кемецкого связывали дружеские отношения, иначе как могли к нему попасть эти стихи.
В стихи я, что называется, «впилась». Я по образованию совсем не литературовед (я окончила истфак МГУ, по основному роду деятельности — редактор, сейчас, на пенсии, — библиотекарь), сразу почувствовала незаурядность и стихов, и личности их автора. Мне показалось до ужаса несправедливым и обидным, что у этого поэта нет читателя, что его стихи недоступны людям.
По датам и городам под стихами я попыталась проследить жизненный путь Кемецкого. Получалось, что сначала он жил за границей (Париж, Берлин), потом некоторые наши города — Москва, Тифлис, Харьков, потом — Соловки, Кемь, потом — Архангельск. Далее все обрывалось.
Я попыталась разыскать какие-нибудь возможные публикации стихов в нашей стране. После долгих поисков мне повезло: я обнаружила три его сонета в альманахе «Недра» за 1924 год[2270]. Их автором значился В. Кемецкий. Так отпала бывшая у меня версия, что Кемецкий — псевдоним, взятый поэтом на Соловках, в Кеми.
Я даже отправилась на Соловки, пыталась у тамошних музейных работников что-либо разузнать. Они потихоньку и в основном для себя занимались соловецкими узниками, хотя тогда, до перестройки, это было еще небезопасно. У меня завязалась дружеская переписка с Антониной Мельник, работавшей в музее, но пролить свет на судьбу Кемецкого она, к сожалению, не смогла. Зато я прочувствовала высокую красоту Соловков, которая вошла во многие стихи Кемецкого.
Безуспешно я пыталась что-либо выяснить и в «Мемориале». Написала письмо А. Рыбакову: у него в «Детях Арбата» был герой А. Панкратов, который в Канской пересылке встретился с поэтом, чья судьба напоминала судьбу Кемецкого, — он тоже молодым человеком вернулся в Россию из Парижа. А. Рыбаков мне ответил. Но, к сожалению, этот путь никуда не привел.
Тогда я стала искать людей, профессионально занимающихся поэзией [19]20-х годов. Так я познакомилась с Н. А. Богомоловым. И это была величайшая удача: познакомившись со стихами Кемецкого, он смог связаться с Вами, послал Вам переданные ему мной стихи Кемецкого. И вот пришло от Вас большое письмо, где Вы рассказали о Соловках, об окружавших Вас там людях, об атмосфере и — о радость! — о Кемецком. Так некий бесплотный образ стал реальным человеком Володей Свешниковым, поэтом Владимиром Кемецким. Для меня тот день, когда я прочитала Ваше письмо, стал днем великой радости.
Затем через А. Лаврова я послала Вам все имеющиеся у меня стихи Кемецкого. И Вы сделали то, о чем я столько мечтала: Вы рекомендовали опубликовать в «Нашем наследии» несколько стихотворений. И вот, в номере 2 за 1988 год появились с небольшим моим введением стихи Кемецкого. Поэт обрел читателя. Какое счастье!
На публикацию пришло два отклика. Во-первых, письмо Зелениной Елены Павловны, которая в [19]30-е годы приехала в Архангельск к ссыльным матери и отчиму. Здесь она познакомилась с ссыльным Яном Гливинским, за которого вскоре вышла замуж. Гливинский был знаком с Кемецким, жившим после Соловков в Архангельске. К ним часто приходили ссыльные литераторы и художники, в том числе и Кемецкий. Следующая встреча Зелениной с Кемецким произошла в Москве. Кемецкий несколько раз навещал ее. Затем она встретилась с ним в Уфе, где он якобы осел. Она с сожалением сообщила мне, что Кемецкий к тому времени очень много пил, не сумев приспособиться к действительности.
Совершенно уникальный отклик пришел от доктора исторических наук Клибанова Александра Ильича. (Осмелюсь сказать, что я с ним подружилась и часто виделась вплоть до самой его смерти. Это был удивительный человек и большой ученый. 13 лет его жизни прошли в лагерях. Я помогала ему подготовить к печати переписку с женой[2271]. Однако, увы, сделать это он так и не успел. А письма их замечательны — в том числе и как документ эпохи.)
С Кемецким он встретился в 1937 году в трюме баржи, везшей партию заключенных в лагеря Воркуты. Кемецкий произвел на него такое сильное впечатление, что он всю жизнь помнил наизусть некоторые его стихи. А[лександр] И[льич] еще до встречи со мной наговорил на магнитофон свои воспоминания о встрече с Кемецким. Эти воспоминания в машинописи есть и у меня[2272]. Приведу отрывок из них. «Однажды я был привлечен каким-то шумом у лестницы, что вела из трюма на палубу. Я был неподалеку от этого места, быстро слез с нар и подошел. И увидел следующее. Какой-то молодой человек, лет 25–26, человек маленький, худой, светловолосый и, насколько можно было видеть при слабом освещении, очень бледный, подался на несколько ступенек вперед. А перед ним стоял здоровенный детина-конвоир, с трудом сдерживающий огромного пса, который, поднявшись на задние лапы, ощерился на маленького человечка. Но тот, весь дрожа от волнения, негромко, но с необычайной силой, с огромным напором, с грозой в голосе бросил конвоиру: „Не подходи… Убью!“, нагнулся и с силой, которой никак нельзя было в нем ожидать, вырвал из ступеньки доску и, замахнувшись, приблизился к конвоиру. И так он был страшен, так грозен, что не только конвоир, но и собака его подались назад и скрылись на палубе.
Вместе с несколькими товарищами я подошел к этому человеку. Он был страшно взволнован. Его лихорадило. Мы с трудом увели его назад, усадили. Оказалось, что ему надобен был глоток воздуха. Он задыхался и сказал мне, что больше не в состоянии терпеть и готов был пойти на все и, собственно, даже хотел, чтобы конвоир его пристрелил, чтобы разделаться сразу со всеми этими муками, со всем этим плавучим адом, каким была наша баржа.
Наши отношения с ним как-то очень быстро стали хорошими, дружескими, доверительными. И как это обычно было принято между заключенными, каждый рассказывал друг другу историю своей жизни, тот путь, который привел его в это место. Рассказал мне о своей жизни и этот человек. Его фамилия Свешников. Он принадлежал к какому-то известному дворянскому роду. В годы революции его родители эмигрировали, скитались, в конце концов обосновались во Франции, в Париже. С ними и он. У него обнаружился поэтический талант, по-видимому сразу о себе заявивший и бесспорный. Он был принят в салоне Гиппиус и Мережковского[2273], пользовался там большим успехом. Сам с большим интересом приглядывался к бывавшим и выступавшим в нем лицам. Но вскоре почувствовал, что в салоне ему душно — душно нравственно, так же, как физически душно было в этой барже.
Он бросил салон, порвал вообще с кругами эмиграции и вступил во французский комсомол. Но он был поэт. Он не умел заниматься конспиративной политической работой, был выслежен в каких-то неугодных французской полиции действиях и выслан из Франции. Он переехал в Берлин. Там снова вступил в комсомол — Югендбунд[2274], участвовал в подпольной работе, тоже был выслежен полицией, и на этот раз — при каких обстоятельствах, не помню, — его переправили в Советский Союз. Он поселился на юге, в каком-то большом городе. Попал в редакцию газеты „Заря Востока“[2275], где работал корреспондентом, литературным правщиком. Жил хорошо, дышал полной грудью. Все ему было ново, все интересно. Он слился с окружавшей его жизнью, и это были одни из лучших лет всей его еще такой небольшой биографии.
А потом случилось совершенно невероятное. Он был обвинен в том, что проник в Советский Союз с разведывательными целями, что был шпионом, то ли немецким, то ли французским, то ли немецко-французским, арестован и сослан в Соловецкий лагерь. Там он пробыл несколько лет. Говорил, что внешние условия жизни для него бывали не всегда тяжелыми. Он даже имел возможность не только писать, но и печататься в каком-то литературном альманахе, который издавали заключенные литераторы[2276]. Он выступал под псевдонимом Владимир Кемецкий.
Он читал мне свои стихи. Я запомнил далеко не все. Собственно, только четыре стихотворения. Я думаю, это очень хорошие стихи, и хорошие потому, что в них вылился сам их автор. Стихи, которые мне запомнились, носят, я бы сказал, характер лирическо-гражданственный. Были у него стихи еще и публицистические, разоблачительные, обличающие немецкое мещанство, в котором он угадывал будущих фашистов. Запомнился мне кусочек сюжета его стихотворения „Герр Мюллер“: Герр Мюллер веселится. Это лабазник, лавочник, мясник — с красной короткой шеей, который вдохновляется колбасой, баварским пивом. Он жадно ловит в воздухе запах крови, который будоражит его засаленную душу. Ну, что-то такое… Я говорю об ощущении, которое у меня осталось от этого стихотворения. Были и другие.
Когда мы прибыли к месту назначения, нас распределили по разным командировкам. Я попал в шахту „Капитальная“. Свешников — в другую. Больше мы не встречались. Где-то в конце 1937 года до меня дошло известие о тяжелой болезни Свешникова. Это была последняя весть о нем».
Теперь из документа Министерства безопасности РФ, опубликованного в ваших «Воспоминаниях», ясно, что Кемецкий был расстрелян в январе 1938 года, а в мае 1957 г. дело его было прекращено «за отсутствием состава преступления». У меня, правда, возник один вопрос: почему решение о расстреле было принято тройкой УНКВД по Архангельской области, хотя Кемецкий сидел в Воркутинских лагерях?
Господи, за что достались этому человеку такая жизнь и такая смерть?!
Еще один отзыв о Кемецком я получила от А. Н. Доррер, сестры жены еще одного поэта [19]20-х гг. — Вл. Щировского[2277]. Ей не довелось видеть публикации в «Нашем наследии». Тут получилось иначе. Я помнила, что к поэме «Память крови» Кемецкий выбрал эпиграф из Щировского. И вдруг я встречаю в «Огоньке» подборку стихов Щировского в рубрике «Русская муза XX века», которую вел Евг. Евтушенко[2278]. В «Огоньке» мне дали адрес публикатора — Доррер А. Н., которая жила в Херсоне. Я написала ей. Она моментально отозвалась. (О, какое тогда было время! Как мы были обольщены изменениями, происходившими в стране, сколько мы ждали! Куда все девалось?) Она не очень много знала о Кемецком, написала мне, что Кемецкий и Щировский были друзьями, рассказала об одном эпизоде, который, как считал Щировский, стал поводом для ареста Кемецкого. Дело было в Харькове: «…в [19]27 году был случай, когда однажды ночью, после совместных возлияний, где-то на площади Свешников кричал: „Продам свой плащ и уеду в Париж!“ Кажется, даже расстилал этот плащ на камнях мостовой. Ведь это были еще совсем мальчишки!» Кемецкий и Щировский переписывались, когда Кемецкий был на Соловках. После освобождения Кемецкий заезжал к Щировскому, тогда жившему в Керчи. Сам Щировский позже тоже был арестован, освобожден и затем погиб на войне в первые же дни. «Огонек» заинтересовался стихами Кемецкого, но, увы, времена уже начали меняться…
Потом я познакомилась с В. Б. Муравьевым[2279], бывшим политзаключенным, который сначала в «Литературной газете», а потом отдельной книгой («Среди других имен»[2280]) опубликовал стихи поэтов-заключенных. Среди них был и Кемецкий. Его стихи он взял из журнала «Соловецкие острова». Познакомившись со всеми стихами Кемецкого, он решил издать их полностью. Но и этому не суждено было осуществиться. Я как-то все время чуточку опаздывала.
Однажды я получила письмо из Петрозаводска из Центра по изучению духовной культуры ГУЛАГа от Юрия Линника[2281]. По его просьбе я подготовила большую подборку стихов Кемецкого и А. Панкратова, которые и были опубликованы в журнале «Север» в № 9 за 1990 год. Издательство «Карелия» собиралось издать книгу «Неугасимая лампада», куда должны были войти и стихи Кемецкого. И опять — увы! Был у петрозаводчан и другой план, тоже не осуществившийся. По просьбе Ю. Линника я послала для создававшегося музея автограф стихотворения Кемецкого «Песнь о возвращении», оставив себе ксерокопию. Это единственный автограф, с которым я рассталась. Остальные до сих пор у меня.
А потом — Ваша книга. И моя радость. Вот, по сути, и все факты, уважаемый Дмитрий Сергеевич, что мне известны. Если Вам будут интересны те сведения, что я Вам сообщила, я буду рада. Думаю, что можно было бы еще попытаться поискать публикации Кемецкого в газетах тех городов, куда забрасывала его судьба. А вдруг!
Если Ваши помощники подтвердят получение этого письма, будет очень хорошо.
С самым искренним уважением и пожеланием здоровья и бодрости
Э. Страхова 22.VII.1994[2282]
Архив ДРЗ. Ф. 61. Оп. 1. Ед. хр. 9. Л. 3–8. Авторизованная машинопись с припиской автора. Год установлен по содержанию.
5. Д. С. Лихачев — Э. С. Страховой 2 августа 1996 г.
Уважаемая госпожа Э. С. Страхова (простите, что не знаю Вашего имени и отчества)! Большое, большое спасибо Вам за письмо! Оно много мне объяснило. Кое-что я могу объяснить и Вам. А. Панкратов — поэт, увлеченный античностью, писал стихи, используя близкие к греческим размеры и жанры. Кое-что печатал в ж[урнале] «Соловецкие острова» и газете «Новые Соловки»[2283]. Так как у него был срок меньший, чем у Володи, то его вывезли раньше на материк, и он ожидал срока окончания в Кеми на вольной квартире. Я думаю, что Володя у него и поселился в Кеми, работая в УСЛОНе.
Володя имел переписку со школьницей последних классов, которая влюбилась в его стихи и приглашала его приехать к ней жить по окончании срока. Приглашение на приезд пришло Володе и от ее родителей. Возможно, он к ней и поехал, но к жизни в семье он был совершенно не приспособлен, а может быть, его к ней и не пустили власти (она жила, кажется, в Уфе или Вятке — не помню).
В своих поисках (еще предвоенных) я наткнулся на известие, что Володя не то жил, не то печатался в Керчи. Я считал это сообщение совершенно не соответствующим действительности, но вот по Вашему письму выходит, что у Володи с Керчью были какие-то связи.
В последовательность его переездов следует внести, мне кажется, такой порядок: сперва Берлин, куда сперва устремлялась вся русская интеллигенция, потом Париж. В Париже, как говорила мне дочь Бориса Зайцева[2284], какой-то Свешников устроился работать в Банке. Может быть, это и был отец Володи, не пускавший его в Россию.
С А. И. Клибановым я был хорошо знаком[2285], но почему-то никогда не спросил его: встречал ли он Свешникова.
Вспышки гнева Володи я хорошо представляю себе. Однажды он накинулся на меня в камере; как только он меня ни оскорблял! Но я отлично понимал, что это болезнь, и на следующее утро между нами точно ничего не было.
Надо будет расспросить тех, кто занимается архивами Мережковского и З. Гиппиус. Может быть, узнаем что-нибудь. Но, пожалуйста, не бросайте заниматься Свешниковым: мне в моем возрасте (90 лет) уже трудно что-либо систематически делать одному.
Сведениям о дате и месте расстрела не очень следует верить: была инструкция по этим учреждениям менять то и другое в справках (так, я убежден, совершенно ложные сведения о смерти Флоренского давались официальными органами; он погиб в начале войны, когда топили в море всех «каэров» (т. е. заключенных по статье 58 УК)[2286].
Надо бы собрать все сведения о Володе и все его стихи, письма, упоминания о нем, библиографию его стихов и издать отдельным томиком.
Я готовлю второе издание своих «Воспоминаний», но без стихов Володи (издательство возражает). В «Воспоминаниях» я дал главу о Володе, расширив ее. Можно ли поместить там Ваше письмо ко мне?[2287]
Искренне Ваш Д. Лихачев 2.VIII.96
Архив ДРЗ. Ф. 61. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 5. Авторизованная машинопись с правкой и припиской автора.