Николай Каллиникович Гудзий (1887–1965) — литературовед, историк литературы, педагог; академик АН УССР (1945).
Гудзий во время учебы в Киевском университете св. Владимира (1908–1911) и в первые годы после его окончания был участником известного научного сообщества — «Семинария русской филологии» профессора В. Н. Перетца, из которого вышли известные филологи и литературоведы — В. П. Адрианова-Перетц, И. П. Еремин, Г. А. Бялый и др. Сам Гудзий был прекрасным преподавателем, воспитавшим, в свою очередь, специалистов по древнерусской литературе — А. Н. Робинсона, В. А. Путинцева и многих других. В числе слушателей его «толстовского» семинара и семинара по источниковедению в МГУ были В. Я. Лакшин, П. В. Палиевский, Л. М. Розенблюм и др.
Преподавал в высших и средних учебных заведениях Киева и Симферополя, в 1921 г. переехал в Москву. Профессор кафедры истории русской литературы МГУ (с 1922), декан филологического факультета МГУ (1941–1945) и заведующий кафедрой русского устного народного творчества (1941–1946). Заведующий Секцией древнерусской литературы и литературы XVIII в. ИМЛИ (1939–1941, 1945–1947); отделом русской литературы (1945–1952) и отделом украинской древней литературы (1952–1961) Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР. Автор работ по древнерусской литературе, публицистике XVI в., русской и украинской литературам XVIII — начала XX в., о жизни творчестве Л. Н. Толстого; первых советских учебников и хрестоматий по древнерусской литературе; член редколлегии Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, редактор отдельных томов (1932–1958) и др.
Лихачев познакомился с работами Гудзия еще до войны. Дмитрий Сергеевич вспоминал, как в 1938 г. встретил на улице Г. А. Гуковского, который почти что бежал в книжный магазин, находившийся в парадной Музея этнографии и антропологии, чтобы успеть купить только что поступивший в продажу учебник Гудзия «История древней русской литературы». В этой книге, по словам Лихачева, «Гудзий говорил обычные вещи. Но как это было необычно!». Лихачеву импонировала стилистика, в которой был написан учебник, — «о литературе, да еще древнерусской, говорилось нормальным человеческим голосом. Там были человеческие слова о человеческих произведениях»[250]. Учебник Гудзия, десятилетиями входивший в вузовскую программу, переиздавался с исправлениями и дополнениями 7 раз. Даже само имя Гудзия с середины XX в. стало в студенческой историко-филологической среде употребляться в качестве обозначения учебника[251]. В начале 1970-х годов «Гудзия» заменил учебник Н. В. Водовозова. Сотрудники Сектора древнерусской литературы ИРЛИ настаивали на непременном переиздании учебника Гудзия[252], однако его восьмое издание было осуществлено только в 2002 г.
Лихачев и Гудзий сблизились в 1945 г. в период совместной работы над многотомной «Историей русской литературы». В воспоминаниях о Гудзии и в некрологе ему, публикуемом далее в комментарии к письму 25 от 4 ноября 1965 г. (с. 116–117 наст. изд.), Лихачев подчеркивал неизменно доброе, человеческое отношение Николая Каллиниковича к людям, его альтруистические качества: «Он всегда интересовался тем, что представляет собой ученый в человеческом отношении. Он не терпел карьеристов, интриганов и чиновников, не терпел дурного отношения к людям. И огорчался, когда слышал о людях дурное. Неудача людей, которых он не любил, его не радовала. Ему не доставляло удовольствия услышать дурное о человеке. В нем не было ни на каплю злорадства. Он был всегда на стороне обижаемых. Он стремился к справедливости — в отношении живых и мертвых. Память ученого была для него священна […] То, что он говорил, часто было самым обыкновенным. Но именно это обыкновенное, сказанное вовремя, действовало как выстрел»[253].
За свою плодотворную научную жизнь Гудзий собрал обширный архив, судьбу которого попытался сам определить в конце 1963 г. Он передал небольшую часть документов в ЦГАЛИ СССР (автобиографию, рукописи некоторых работ, поздравительные телеграммы), где был создан его личный архивный фонд (РГАЛИ. Ф. 2256. 15 ед. хр., 1930–1964 гг.). После кончины ученого в 1965 г. директор ЦГАЛИ СССР Н. Б. Волкова предлагала его близким — А. К. и Т. Л. Гудзий — передать весь архив ученого на государственное хранение[254], но не получила отклика. Живейшее участие в судьбе архива Гудзия принял Лихачев, в частности, он предложил выбрать местом его хранения РО ГПБ (см. письма 26, 27 на с. 118–119 наст. изд.). Однако в 1977 и 1983 гг. основная часть документов поступила в ГБЛ (ОР РГБ. Ф. 731. 3832 ед. хр., 1900–1970-е гг.), в их числе — значительный корпус писем Лихачева: 134 письма и 5 телеграмм на 188 листах. Самое раннее письмо от 23 сентября 1945 г., позднее — от 3 сентября 1965 г. В сохранившемся эпистолярии нашла отражение кампания по борьбе с космополитизмом в ИРЛИ и ЛГУ, а также обсуждались: организационные вопросы подготовки к защите Лихачевым докторской диссертации, одним из оппонентов которой был Гудзий; острые вопросы отечественной истории, в том числе подлинность «Слова о полку Игореве», поставленная под сомнение А. А. Зиминым в первой половине 1960-х годов; темы статей для изданий Сектора (Отдела) древнерусской литературы и выступлений на его заседаниях и т. д. В письмах Гудзий и Лихачев поздравляли друг друга с праздниками, юбилеями, присуждением государственных наград, обменивались мнениями в связи с выходом книг по древнерусской литературе. Эти письма могли бы составить самостоятельную книгу.
В нашем сборнике публикуются 21 письмо и 1 телеграмма (из собрания РГАЛИ) Лихачева Гудзию, 2 письма Гудзия Лихачеву и 4 письма Дмитрия Сергеевича к вдове Гудзия Татьяне Львовне и к его сестре Анне Каллиниковне.
1. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 23 сентября 1945 г.
Глубокоуважаемый Николай Каллиникович[255]!
Посылаю Вам свою только что вышедшую книжечку «Национальное самосознание Древней Руси»[256]. Я предполагал, что она выйдет в свет после некоторых моих работ, которые дал для напечатания в «Исторические записки»[257], в Труды Института литературы[258] и др. Поэтому некоторые места этой книжечки звучат необоснованно. Скоро должна появиться еще одна моя книжечка, в которой я также стремлюсь по мере сил пропагандировать др[евне]русск[ую] литературу и др[евне]русск[ое] искусство[259]. Очень рад был узнать, что Ваше здоровье стало значительно лучше.
Уважающий Вас Д. Лихачев 23.IX.45
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 1. Автограф. На почтовой карточке.
2. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 9 апреля 1946 г.
Многоуважаемый Николай Каллиникович![260]
Я был очень обрадован Вашей рецензией[261]. Кроме Варвары Павловны[262] мне никто в Отделе не говорил своего мнения о моих книжках.
Вполне согласен с Вами, что о югославянском влиянии непременно следовало бы сказать: но… соответствующие страницы были у меня выкинуты редактором. Вообще литературный материал в книжке о Новгороде подвергся чрезвычайному сокращению по требованию рецензента — В. В. Мавродина. Поэтому, между прочим, я не смог ничего сказать и о редакциях жития Михаила Клопского[263]. Я ими несколько занимался[264] и пришел к выводу, что Ключевский не прав[265].
В обеих книжках я стремился рассматривать русскую культуру не изолированно, и демонстрация наших тесных связей со славянскими странами была бы очень уместной. Сейчас подписана к печати моя книжка «Русская культура XV в.»[266]. В ней всякие европейские связи развернуты мною шире, чем в предшествующих книжках, но югославянского влияния снова нет: редактора пугает слово «влияние». Пришлось кое-что сказать об этом влиянии обиняками. Если бы Ваша рецензия появилась двумя неделями раньше, — мне удалось бы восстановить у себя в правах этот попранный раздел русской литературы.
Тема политической теории русского государства меня очень занимает, и я продолжаю об этом думать и сейчас. Основная моя мысль в том, что под теорию «Москвы — третьего Рима» обычно подводят различные исторические взгляды, которые следовало бы дифференцировать[267]. «Сказание о князьях Владимирских» утверждает о перенесении знаков царского достоинства при Владимире Мономахе, когда Византия находилась еще в полном цвету[268]. Здесь нет, следовательно, идеи преемства царств и идеи византийского наследия, а речь идет об обычных и для Западной Европы легендах. Взгляд же на Москву как на преемницу и наследницу Византии в результате ее гибели, после 1453 г. никогда в XVI в. не высказывался официально. Но в XVII в. взгляд этот, действительно, в официальные высказывания вошел, и мне бы следовало об этом упомянуть.
Остальные указания Ваши принимаю. Большое спасибо.
Очень хочется подготовить к печати «Повести о Николе Заразском»[269]. Копаюсь в бесчисленных списках[270].
Как Ваше здоровье?
Искренно Вас уважающий Д. Лихачев 9.IV.46
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 2 и об. Авторизованная машинопись с правкой автора.
3. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 5 сентября 1946 г.
Глубокоуважаемый Николай Каллиникович!
Посылаю Вам свою брошюру «Культура Руси эпохи образования русского национального государства». В ней есть повторения: мне очень трудно писать вторично о чем-либо по-иному (иными словами). Вновь написаны мною: начало главы «Политическая теория», гл[ава] «Просвещение», частично гл[ава] «Летописное дело», гл[ава] «Эпос», частично гл[ава] «Литература», гл[ава] «Зодчество», гл[ава] «Живопись», гл[ава] «Новое в нравах и в быте», «Военное дело» и «Введение» (частично).
К сожалению, редактор выбросил у меня в гл[аве] «Литература» некоторые сопоставления между «Повестью о Петре и Февронии»[271] и «Романом о Тристане и Изольде»[272] и примечание, в котором указывалось, что мысль о связи этих двух произведений была высказана как-то в разговорах еще покойным В. Л. Комаровичем. Я собираюсь написать о «Пов[ести] о Петре и Февронии» статью (мне удалось установить кое-какие факты первоначальной истории этой повести — намеки на них у меня есть и в этой главе) и там, в той статье, восстановлю и это утраченное примечание[273].
Очень обрадовала всех Ваша рецензия на претенциозную и бездарную книжку Югова[274]. Такие «дельцы» льют воду на мельницу Мазона и наносят чрезвычайный вред престижу русской культуры.
Как Ваше здоровье?
Книжку «Русские летописи» мне удалось устроить в Издательстве АН — в серии научно-популярной литературы. Политиздат, несмотря на рецензии — Вашу, Варв[ары] Павл[овны] и С. Н. Валка, печатать историческую тематику сейчас не решается.
Ваш Д. Лихачев 5.IX.46
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 3 и об. Автограф.
4. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 26 мая 1947 г.
Глубокоуважаемый Николай Каллиникович!
Посылаю Вам свой ответ М. Н. Тихомирову[275]. Нельзя ли было бы напечатать его в «Сов[етской] книге»? Мне просто глаза стыдно поднять на наших западников. Книжку мою они не читали, а рецензию прочтут все. Защищать[276] при этих условиях немыслимо.
Я послал свой ответ и в «Вопросы истории», но совершенно уверен, что они его не напечатают, т. к. Тихомиров с его крутым нравом состоит там редактором и всем крутит. Воображаю, какой «разнос» в этом же стиле учинит он моим «Русским летописям» — предмету его основной ревности. Недобросовестность Тихомирова как рецензента поразительна — не только вырывает отдельные слова, но даже их перевирает! Это еще смягченный вариант его рецензии (смягчали ко мне хорошо относящиеся Греков и Волгин).
Буду Вам на днях утром звонить!
А. П. Евгеньева заканчивает разнос Югова за «Светоносцев»[277] по лингвистической части, я получаю от нее экз[емпляр] этого «художественного произведения» и добиваю его исторически. Пришлем в «Сов[етскую] книгу»[278].
Своего ответа в «Сов[етскую] книгу» непосредственно я не отослал, т. к., может быть, Вы найдете нужным что-либо смягчить или убрать. Вполне Вам доверяюсь. До моей защиты ответ не успеет появиться. Простите, что снова покушаюсь на Ваше время и на Ваш труд, но положение для меня очень серьезно.
Ваш, искренно Вам преданный
Лихачев 26.V.47
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 1. Авторизованная машинопись. С приложением (Л. 2–8) ответа Д. С. Лихачева на рецензию М. Н. Тихомирова на книгу «Культура Руси эпохи образования русского национального государства» (Вопросы истории. 1947. № 4. С. 119–122).
5. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 9 октября 1947 г.
Глубокоуважаемый
Николай Каллиникович!
Большое спасибо за оттиск статьи о Мазоне[279]. Мне пришлось прочесть несколько лекций для учителей о «Слове», и меня засыпают вопросами о Югове и Мазоне. Ваши статьи мне очень помогли: я и отвечал по ним, и отсылал к ним.
Дирекция нашего Института решила поставить защиту на вторую половину ноября (я передал Ваше пожелание), но точно дня не назначила. До получения отзыва Лебедев-Полянский[280] назначить день защиты (19 или 26) не решился. Лебедев-Полянский бывает в Ленинграде раз в месяц и обычно сам здесь решает вопрос о дне своего следующего приезда и о повестке заседания Ученого совета. Поэтому у меня к Вам большая просьба: прислать отзыв (если это только возможно) к октябрьскому приезду Лебедева-Полянского. Иначе, я боюсь, защита отложится на декабрь[281].
«Слово о полку Игореве» для малой серии «Б[иблиотеки] п[оэта]» сдал в издательство[282]. Отзывы рецензентов весьма положительные. Обещают выпустить в начале [19]48 г.
Ждем Вашего ответа Югову[283].
Мне писали из Москвы, что на мои «Русские летописи» появилась положительная рецензия такого строгого человека, как Юшков, но в каком журнале — не написали[284].
Искренне Вас уважающий
Д. Лихачев 9.X.47
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 6 и об. Автограф.
6. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию. Декабрь 1947 г.
Глубокоуважаемый
Николай Каллиникович!
Я Вам очень, очень благодарен за Ваше выступление, за самый Ваш приезд (конечно, для Вас нелегкий), за Ваше хорошее ко мне отношение. Я очень прошу у Вас извинения за то, что чуть было не свел защиту к скандалу, но нервы у меня очень расшатались и выдержки не хватает[285]. Мне было бы очень приятно видеть Вас у нас, но нищенская наша квартира[286] (мы потеряли все — до последнего стула в блокаду) не позволила этого. Я хотел пообедать с Вами и с другими после защиты в Доме ученых, но Варвара Павловна решительно воспротивилась этому.
Я еще увижу Вас, когда буду провожать Вас на вокзал.
Ваш Д. Лихачев
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 37 и об. Автограф. Датировано по содержанию.
7. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 5 января 1952 г.
Глубокоуважаемый
Николай Каллиникович!
Большое Вам спасибо за письмо и за добрые пожелания.
В истории с Лап[ицким][287] мы с Варв[арой] Павл[овной] старались действовать как могли, с самого начала, но не смогли добиться результатов, так как на стороне Лап[ицкого] была Дирекция, предполагавшая его использовать для того, чтобы свалить Варвару Павловну, и «внутренняя» поддержка в самом Секторе.
Теперь у нас один выход в будущем — уйти из Института. Даже если вопрос будет решен в нашу пользу, — разве можно оставаться работать с такими людьми?
Действия против Варв[ары] Павл[овны] всегда были очень активными. Действия же против меня стали особенно гнусными после того, как выяснилось, что мои работы представляются на Сталинскую премию[288]. Обиднее всего, что это представление абсолютно безнадежно, и врагам нашим не стоило затрачивать столько гнусностей против нас. В секции литературы я никак пройти не могу. Почему мои работы попали туда — не понимаю. Ведь запрашивала Институт секция науки; в секцию науки и были посланы материалы. Почему не была представлена «Повесть вр[еменных] лет» — не знаю. Думаю, потому, что это[го] никому не хотелось.
Сейчас лежу с очень сильными болями, которые не отпускают меня уже три дня, а основное дело, из-за которого я и хвораю, Дирекция все затягивает и затягивает.
Жаль, что Вам придется окунуться во всю эту грязь. Хватит того, что мы здесь перепачканы ею до ушей. С искренним уважением. Ваш Д. Лихачев
Рецензию отослал еще 30 XII[289]. У меня сохранилась копия.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 17–18 об. Автограф. Датировано по почтовому штемпелю на сохранившемся конверте (Л. 19).
8. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 5 февраля 1952 г.
Глубокоуважаемый Николай Каллиникович!
Сегодня при мне Ник[олай] Ф[едорович][290] получил Ваше письмо, а затем, как мне передавали, очень сердился по поводу того, что Вам кто-то (я уж не признался) сообщил о борьбе двух групп, так как заседания закрытые и он очень не хотел, чтобы все это дошло до Москвы. Пожалуйста, не выдавайте меня и не говорите, что это написал Вам я. Нам с Варв[арой] Павл[овной] и так плохо. Сегодня было заседание дирекции, на которое пригласили и меня (утверждались планы). Я сел сзади Варв[ары] Павл[овны] и пять минут не догадывался, что это она: такая она была сгорбленная и сухая старушка. Сегодня на заседании Сектора Вар[вара] Павл[овна] почти расплакалась, вспомнив о своих огорчениях. Хорошо, что милый Вл[адимир] Иван[ович][291] быстро отвел тему разговора. Лапицкий не унимается никак. Только что мне, например, сегодня звонили, что он сегодня днем приходил в Лен[инградское] отд[еление] Института истории в дирекцию и бранил меня и Варв[ару] Павл[овну] совершенно не знакомым ему людям. Недавно он грозился в Лектории Горкома «стереть с лица земли Митьку» (т. е. меня). Всего не передашь. Я совершенно не могу работать. Достал книги, но читать не могу — не понимаю. Сегодня вышел не на той остановке автобуса и куда-то пошел. Поймал себя на том, что иду к прежнему месту своей службы, где работал 15 лет назад.
Если бы можно было переехать в какой-нибудь другой город! Идеально было бы, чтобы наш Сектор перевели в Институт мировой литературы[292]. Вы были бы во главе Сектора (Вар[вара] Павл[овна] искренне хочет уйти с заведывания). Работал бы у нас Андрей Ник[олаевич][293], Пушкарев, Ржига. Но это все пустые мечты.
Не знаю — что делать, что будет, чем все кончится. С октября я не написал ни одной строчки. Метастазы из Института перешли на историч[еский] факультет Университета, где я преподаю, и создали для меня совершенно невозможную обстановку и там (там действовал также Лап[ицкий] и нашел себе подобных). Больше всего я боюсь Ник[олая] Ф[едоровича]. Это совершенно страшный человек. Не говорите ему, пожалуйста, что я Вам написал.
Заседания наши искусственно затягиваются для того, чтобы под предлогом нерешенности вопроса о Секторе сорвать дело с премией. Искусственно предложено поставить на обсуждение мою главу из «И[стории] к[ультуры] Д[ревней] Р[уси]». Ее якобы предложено «обсудить», и другие мои работы также. Но если Ник[олай] Бельч[иков] узнает, что в Москве известна его тактика, он сорвет с меня голову. В отношении меня уже пущены в ход угрозы, с одной стороны, и ласковость — с другой. Я делаю вид, что замечаю только последнее.
С искренним уважением,
Ваш Д. Лихачев 5.II
Только не говорите об этом никому — боюсь!
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 14 и об. Авторизованная машинопись с припиской автора. Год установлен по почтовому штемпелю на конверте (Л. 15).
9. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 16 марта 1952 г.
Дорогой Николай
Каллиникович!
Искреннее Вам спасибо за поздравление[294]. Мы в семье очень и очень радуемся сейчас. Главное, что я мог бы полностью перестать реагировать на все и только работать, но, к сожалению, надо еще помочь Малышеву[295] и Варваре Павловне. На первого ведутся серьезные нападки за его защиту нас.
Одновременно со мной получил Сталинскую премию и мой младший брат[296] (первой степени по отделу энергетики).
Всегда буду помнить о Вашей помощи нам.
С чистосердечным приветом и уважением Д. Лихачев 16.III.52
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 22 и об. Автограф.
10. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 16 мая 1952 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Большое Вам спасибо за рецензию С. О. Шмидта[297]. Рецензия дельная и содержит много существенных замечаний и дополнений. Есть, правда, и спорные утверждения (напр[имер], явно преувеличена роль Грозного в общеязыковом процессе).
Будовница я поругал за его выступление[298]. Дома поругала еще его и его жена. Вы на него не сердитесь. Он в общем человек хороший.
Мне кажется, что Вы сильно преувеличили в своем выступлении наши расхождения. Ваш учебник должен содержать прежде всего сведения и бесспорные положения. Я же в своей книжке[299] никаких учебных целей не ставлю себе.
Вы сказали: «положения носят абстрактный и декларативный характер». Да — в докладе и в статьях. Изложить книжку в 13 авт. л. в течение 30 минут не «абстрактно» и не «декларативно» нельзя.
Вы сказали, что я «преподношу то, что мне желательно видеть в историко-литературном процессе, а не то, что этим историко-культурным процессом оправдывается…» Это не так — в рукописи я свои положения стремлюсь доказать. Я их не привношу в историко-литературный процесс, а извлекаю из него. Впрочем, и Ваше утверждение, и мое самооправдание в равной степени голословны.
Вам показалось, что я отрицаю значение переводной литературы. Вовсе нет! Я только считаю, что это значение оправдывается определенными историческими условиями.
Вам показалось, что я отрицаю наличие заимствований. Вовсе нет! В рукописи я посвящаю им целую главу. И о переводной литературе, и о заимствованиях я говорю в полный голос, а ведь многие просто избегают об этом говорить.
Я отнюдь не отрицаю христианских элементов в «Слове». Я согласен, что книжка Данелиа[300] имеет свои достоинства. Я, наоборот, склонен считать, что преувеличено язычество «Слова». Языческие боги — художественные обобщения, а не религиозные понятия.
Значение христианства и церкви я отнюдь не отрицаю.
В главе о народном творчестве я не говорю о феодалах потому, что устное творчество феодалов не есть народное творчество. Об устном творчестве феодалов (христианские легенды, родовые предания и пр.) я говорю много.
Об устном творчестве как «основе» письменного творчества я говорю по преимуществу следующее: устное творчество подготовило почву для развития литературы.
Автора «Слова о п[олку] Иг[ореве]» я тоже считаю по происхождению феодалом (дружинником) и каждый раз об этом пишу в статьях о «Слове». Но разве дворянское происхождение Радищева и Пушкина (Вы о них упоминали) целиком определяло их мировоззрение и творчество?
Вы утверждаете, что «крестьяне жили в таких плохих условиях, что создавать культурные ценности не могли». С этим я не согласен. А былины? а лирические песни? а орнамент? а вышивки, резьба и пр., и пр.? При чем тут плохие условия? Логически продолжая Вашу мысль, можно было прийти к очень неуважительным мыслям о народе.
Вы считаете, что народ мог создавать материальные ценности, но не духовные. Историки Вам возражали: между теми и другими нельзя проводить решительной границы.
Вы сказали: «нет оснований говорить о борьбе двух культур в феодальном обществе». Феодальное общество в культурном отношении разграничено гораздо больше, чем капиталистическое (археологи отмечают резкое различие в одежде, быте и т. д.). Борьбу в области культуры я и показываю в своей рукописи.
Вы спросили меня: «откуда мне известно о том, каким было ораторское искусство в древней Руси»! В № 17 «Исторических записок»[301] я уделяю очень много места тому, откуда мы можем знать об этом ораторском искусстве. Мне кажется, что Вы могли бы сказать мне, что точность донесенных в летописи речей мною не доказана. Это я бы понял, но как же можно спрашивать меня, «откуда» мне все это известно? Ведь я же целую статью посвятил этому «откуда»!
Год назад Вы писали о моем переводе «Слова»[302], что я неправильно перевел (и непонятно почему) выражения «передняя слава» и «задняя слава». А ведь я тоже этому посвятил целую статью (в Известиях ОЛЯ)[303]. Вот на это место Вашей рецензии о «Слове» я и огорчился[304] (Вы никак не захотели посчитаться с моей аргументацией, а просто сказали «неправильно перевел»).
О «художественных красотах» Русской Правды я не говорю ни слова (ни в статье, ни в рукописи). Я говорю о том, что юридические обобщения Русской Правды (в ее древнейшей части, относящейся, по крайней мере, к X в.) подготовили почву для художественных обобщений. Юридические «казусы» Русской Правды — это отнюдь еще не художественные обобщения.
Вы спрашиваете: «можно ли говорить о том, что переводная литература отвечала исключительно классовым интересам?» Отнюдь нет! Об этом ясно сказано в статье (в № 12 «Вопросов истории»)[305]. Об этом же более подробно я говорю и в рукописи. Апокрифы — это литература отнюдь не верхов феодального общества. Что же касается до жития Андрея Юродивого[306], то оно не народное произведение. Оно подчинено интересам господ[ствующего] класса, хотя в нем и есть элементы народного творчества. Кстати, «Слово о полку Игореве» с Вашей точки зрения — не народное произведение, а житие Андрея Юродивого народное? По-моему, наоборот.
Я так же, как и Вы, считаю, что русские жития «заимствовали трафареты из переводных житий».
Вы сказали: «легенды, как промежуточная стадия, ничего не изменяют». В чем? В том, что переводная литература имела большое значение для русской литературы? Но ведь я большого значения переводной литературы и не отрицаю. Я утверждаю только, что заимствования объясняются общей почвой христианского мировоззрения, и придаю последнему большое значение.
Мне кажется, что между нами нет крупных расхождений. Просто я Вам представляюсь отчасти вульгаризатором, модернизатором, модником, человеком, слишком подчиняющим свои научные выводы своему «патриотическому настроению». Ведь так? Вообразив меня таким, Вы и возражали не мне, не моей рукописи, а этому, созданному Вами, человеку.
Не подумайте, пожалуйста, что я обиделся. Я обижаюсь только тогда, когда меня хотят обидеть. В Вашем же добром ко мне отношении я абсолютно уверен. Мне бы только хотелось, чтобы Вы были более справедливы к моей аргументации (возражали бы не только на одни мои выводы, а и на мои аргументы). В докладе у меня аргументации не было (их[307] и не могло быть), но и тех выводов, против которых Вы возражали, в основном тоже не было.
Жаль, что Вам пришлось уйти. Устное слово всегда убедительнее письменного. Может быть, мое письмо Вас в чем-нибудь и не убедит.
Во всяком случае, о защите интересов крестьянства в «Слове о полку Игореве» я еще внимательно подумаю. Подумаю и об уточнении формулировок, чтобы быть правильно понятым.
Это письмо я написал Вам на всякий случай. Если, зайдя к Вам, я Вас не застану, то оставлю Вам статью и письмо. У нас испорчен телефон, и я не могу Вам позвонить предварительно (меняют кабель). Привет! Желаю Вам хорошенько отдохнуть летом. Не сердитесь и Вы на меня, пожалуйста.
Ваш Д. Лихачев 16.V.1952
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 20–23 об. Автограф.
11. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 22 октября 1953 г.
Глубокоуважаемый
и дорогой Николай Каллиникович! Мне очень и очень приятно получить от Вас поздравление[308]. Я не могу считать себя настоящим членом-корреспондентом, но постараюсь быть полезным изучению древней русской литературы, чем могу. Древнюю Русь я очень люблю, и вселить к ней уважение наибольшего числа людей, особенно молодежи, мне всегда особенно хотелось.
Передайте, пожалуйста, мои поклоны Татьяне Львовне[309] и Анне Каллиниковне[310].
Всегда помню, какое значение для меня имели Ваши работы. Мне хочется сейчас еще раз поблагодарить Вас за ту помощь, которую Вы оказали нам в тяжелое для нас время нападок И. П. Лапицкого.
С душевными приветами Д. Лихачев 22.X.53
Познакомились ли Вы с авторефератами моих учениц — Питолиной[311] и Масленниковой[312]? Они Вам их выслали.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 29 и об. Автограф.
12. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 24 декабря 1955 г.
Шлем лучшие пожелания, поздравления с Новым годом. Лихачевы
РГАЛИ. Ф. 2256. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 3. Телеграмма с поручением вручить 31 декабря. Датировано по почтовому штемпелю.
13. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 15 апреля 1956 г.
Дорогой Николай
Каллиникович!
Я слышал, что Вы собираетесь выставить кандидатуру В. М. Жирмунского в академики[313]?
Если Вы собираетесь выдвинуть его от группы ученых, то я очень бы хотел присоединить свою подпись.
Это не только крупнейший ученый и активнейший организатор, но и очень благожелательный человек, постоянно поддерживающий других, особенно молодежь. Благожелательность и порядочность — это два редких качества, в которых очень и очень нуждается сейчас наша Академия.
Я никогда не слышал от него ядовитых замечаний о товарищах, никогда не чувствовал в нем зависти к другим. В нем нет стремления «подсидеть» к[ого]-л[ибо].
В той или иной форме присоедините, пожалуйста, меня к Вашей инициативе.
Мы живем в Ялте. Здесь весна, все цветет, но в последние дни стало холодно.
Зин[аида] Алекс[андровна] здесь и шлет Вам сердечный привет. 26-го буду уже в Ленинграде.
Ваш Д. Лихачев 15.IV.56
Привет Татьяне Львовне и Анне Каллиниковне.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 60 и об. Автограф.
14. Н. К. Гудзий — Д. С. Лихачеву 5 октября 1956 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Отвечая на мое предыдущее письмо, Вы просите меня ответить на два заданные мне Вами вопроса. Делаю это. Вы спрашиваете, во-первых, почему я ни разу не упомянул в своих ссылках академическую историю литературы. Но — прежде всего — на стр. 51-й 6-го издания моего учебника[314], как и в предыдущих изданиях, Вы найдете ссылку на главу «Повесть временных лет» в этой книге, написанную Варварой Павловной и покойным В. Л. Комаровичем[315]. Кроме того, в изданиях учебника вплоть до третьего[316], где присутствовала историография, было указано на то, что главная работа по истории древней русской литературы ведется в Пушкинском Доме. Тут же сказано, что там сосредоточена работа по написанию «Истории древней русской литературы» (см. изд. 3-е, стр. 25). Когда-то — по известным Вам мотивам — мне пришлось изъять историографический очерк, механически выпали оба упоминания. Если бы я в процессе изложения материала ссылался на отдельные разделы большой «Истории древней литературы», мне пришлось бы делать это слишком часто. Но я искренно готов признать, что должен был бы сослаться на обе Ваши прекрасные, талантливые по-настоящему главы об Аввакуме и о Горе-Злосчастии[317]. Это мое упущение.
Во-вторых, Вы спрашиваете, почему в заседании Ученого совета ИМЛИ, на котором обсуждался 1-й том трехтомника[318], я не дал своего заключения, следует ли его печатать, полезен ли он. Но из всего моего выступления, несмотря на ряд моих возражений, явствовало, что я отношусь в основном положительно к работе и что появление ее в печати нахожу полезным. Если Вы обратитесь к стенограмме, Вы убедитесь, что заключение мое было положительным. Когда ИМЛИ обратился ко мне с предложением высказаться для Издательства АН о целесообразности напечатания книги, я сделал это с надлежащей категоричностью, дав при этом благожелательную оценку ее. Никак не могу понять, почему в моем выступлении сквозило резко отрицательное отношение к тóму, как Вы об этом пишете. Не могу также согласиться с тем, что выступление А. И. Белецкого по тóму было «проработочным», как Вы пишете, и как об этом гневно писала Варвара Павловна самому А[лексан]дру Ив[ановичу].
Я решительно отрицаю Ваше предположение, что я Вас заподазриваю в приспособленчестве. Я не называл никаких имен, реагируя на Ваше замечание об «установках» в моем учебнике. Уважая Вас, я не мог Вас обвинить в приспособленчестве, как не мог этого сделать и по отношению к другим солидным ленинградцам. Мне лишь казалось и кажется, что среди ленинградских товарищей порой поспешно и необоснованно принимается за марксизм то, что им по существу не является. Что касается большого количества известных цитат в Вашей книге «Возникновение русской литературы»[319], то кто же Вас за это может попрекнуть, принимая во внимание тогдашнюю обстановку? В 5-м издании моего учебника[320] тоже немало таких цитат, от которых, к счастью, удалось освободиться в 6-м издании.
Что касается Ваших и Малышева обид по поводу некоторых моих сомнений по книге Р. П. Дмитриевой[321] и по поводу датировки «Повести о Сухане»[322], то, простите, это мне напомнило вражду гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича из-за гусака. Стоит ли серьезно пререкаться по таким поводам? Я не сговаривался с А. А. Зиминым, и его мнение о соотношении «Сказания» и «Послания» Спиридона Саввы[323] мне стало известно только из его рецензии[324]. А что касается датировки «Сказания о киевских богатырях»[325] и «Повести о Сухане», то я не вижу оснований слишком удалять их от XVI века: исторические реалии позволяют отнести обе повести и к XVI, и к XVII веку. Я прибегнул к компромиссу и датировал обе второй половиной XVI или началом XVII в. Неужели у В. И. Малышева нет более серьезных оснований для огорчений, чем такое несущественное разногласие со мной? Неужели он не откликнулся до сих пор на присылку ему моей книги потому, что был огорчен моей датировкой? Странно, очень странно! Странно и то, что мою шутку на докладе Н. Н. Воронина Вы принимаете за чистую монету.
Ваше пожелание вступать в учебнике в развернутую полемику с теми, с кем я не соглашаюсь, неосуществимо по самому характеру книги, а специально полемизировать с Р. П. Дмитриевой я не считаю необходимым, раз это уже сделал Зимин.
Вот то основное, что мне хотелось Вам сказать и что, надеюсь, способно исчерпать наш спор. Вопреки пословице, думаю, что добрая ссора лучше худого мира, к которому я, во всяком случае, не был расположен.
В заключение должен сказать, что я предельно скромно расцениваю свою персону, не преувеличиваю своих умеренных научных заслуг и теперь больше, чем когда бы то ни было, испытываю чувство смущения от того, что в «Трудах» как-то собираются отмечать довольно астрономическую цифру моего пребывания на здешней планете[326]. С сожалением осведомился из официального заявления В. Е. Гусева[327], что Вы отказываетесь от участия в бюро Комиссии по истории филологических наук[328], и потому предложил собранию освободить Вас от этой нагрузки. Всего Вам доброго. Привет Зинаиде Александровне.
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 14. Ед. хр. 9. Л. 1 и об. Машинопись с правкой автора.
15. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 7 октября 1956 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Очень рад был получить Ваше письмо. Все, что мне казалось огорчительным, у меня как рукой сняло. Простите, что по моей инициативе произошла такая переписка, но теперь Вы можете быть уверены, что мое всегда искреннее чувство к Вам очистилось и стало абсолютно прозрачным. Не знаю — утешит ли это Вас за те огорчения, которые принесли Вам мои письма.
В бюро комиссии я бы работать не хотел: у меня абсолютно нет интереса к историографии как таковой. Об этом я и говорил В. Е. Гусеву, прося его проследить, чтобы на меня не возложили обязанности в области, которая меня не интересует[329].
Знаете ли Вы, что Лапицкого исключили из партии? Говорят, что собрание, ему посвященное, вскрыло ужасающую картину (читались его заявления и пр.). Ему прямо говорили, что у него «руки в крови». Исключен он за обман П[артии] и за систематическую травлю ученых. Как теперь должно быть стыдно тем, кто его поддерживал! Впрочем, разве есть у Бельч[икова] совесть! Он бы и сейчас его использовал, если бы была хоть к[акая]-л[ибо] возможность.
Привет Татьяне Львовне и Анне Каллиниковне. Зинаида Алекс[андровна] Вам кланяется.
Шлю Вам самый искренний привет. Д. Лихачев 7.X.56
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 64 и об. Автограф.
16. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 17 ноября 1956 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Ответьте мне, пожалуйста, срочно на след[ующие] 2 вопроса[330]:
1) Как писать «Каллиникович» или «Калинникович»? Я считаю, что есть имя «Каллиник», но ученики Ваши упорно пишут Вас «Калинникович».
2) В списке Ваших работ значится также: «Хороший учебник», Литгазета, 1947, 25 января. Пожалуйста, сообщите: о каком учебнике идет речь[331]. К этой работе нужно сделать аннотацию.
Очень много работаю. Устал и плохо себя чувствую.
Привет Татьяне Львовне и Анне Каллиниковне. Ваш Д. Лихачев
Зин[аида] Александровна кланяется.
17. IX[332].56
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 64. Л. 50. На почтовой карточке. Дата письма уточнена по почтовому штемпелю.
17. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 29 сентября 1959 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Наш Сектор готовит в первой половине 1960 г. сборник «Подлинность Слова о полку Игореве по старым и новым данным»[333]. В сборнике примут участие В. П. Адрианова-Перетц[334], Л. А. Дмитриев[335], В. Л. Виноградова[336], А. В. Соловьев[337], Н. М. Дылевский[338], Ю. М. Лотман[339] (Тарту), я[340] и др.[341] Мне бы очень хотелось, чтобы Вы непременно участвовали в сборнике[342]. Основа у Вас есть: Ваша прежняя статья (ведь сборник будет называться — «по старым и новым данным», следовательно, старые работы годятся).
Мы хотим сделать сборник таким, чтобы он собрал против Мазона всю аргументацию, но был бы при этом строго научным и строго конкретным. Ваша прежняя статья такова, что она могла бы открывать сборник. Надо только, чтобы она была совершенно вежливой и вопрос разбирался бы в ней только научно, без «чтения в сердцах». Я сейчас несколько забыл тон Вашей статьи. Если там есть резкости, пожалуйста, их уберите. Мы очень хотим, чтобы статьи были короткие, чтобы в них заключался только совершенно убедительный материал, чтобы они были написаны доступно и чтобы Мазону нечего было на них возразить (не только Мазону).
Пожалуйста, согласитесь!
Как Вы отдохнули летом, как здоровье?
Искренне Ваш Д. Лихачев 29.IX.59
Мы едем в Кисловодск с 26 декабря в санаторий им. Горького. Не поедете ли Вы? Вспоминаю, как мы там с Вами были.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 8. Авторизованная машинопись.
18. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 25 октября 1960 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Только что добыл Ваш адрес и спешу Вам написать[343]. Я, Зинаида Александровна, Вера[344], Мила[345], зятья[346] и внучка Верочка[347] — все мы с самым горячим чувством любви к Вам желаем Вам здоровья, здоровья и здоровья. Мы хотим видеть Вас, как всегда, веселым, жизнерадостным, молодым. Кто из нас еще не успел с Вами познакомиться, от других из нас слышал о Вашей веселости, непосредственности, дружественности к окружающим. Очень хотим Вас увидеть поскорей на нашей новой квартире. Мы теперь перешли при гостях на болгарские вина (у нас теперь они стали продаваться) и самую лучшую бутылочку сохраним для Вас (Карловское)[348].
Внучка у нас прелестная, приветливая, здоровенькая, очень лукавая, любознательная. Приезжайте ее посмотреть. Она никого не боится, ко всем идет на руки, обнимает и показывает — как сильно любит.
Я лежал в больнице бесконечное количество раз и всегда в хирургических отделениях, куда обычно доставлялся с язвенными кровотечениями. Нужнее всего в больнице хорошая книга. Некоторые книги производили на меня исключительное впечатление именно в больнице. Это полностью отвлекает от обстановки. Я больше всего страдал от дурного воздуха, от запаха лекарств и пр., но и запах даже отшибала хорошая, увлекательная книга.
У меня сейчас обострение язвы, сижу дома, но много работаю. Ходит сестра и делает уколы.
Скоро наш сборник о «Слове» будет утверждаться на ученом совете. Он в плане выпуска [19]61 года. Объем его 25 авт. листов.
Сейчас к нам придут Берковы[349] и Еремины[350]. Сообщу и им о Вашем адресе. Позвоню еще Алексеевым[351].
Будьте здоровы, скорее поправляйтесь, дорогой и милый Николай Каллиникович. Всѣ Лихачевы. Д. Лихачев 25.X.60
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 30. Ед. хр. 36. Л. 25. Авторизованная машинопись.
19. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 27 мая 1961 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Нельзя ли было бы по линии Вашей комиссии издать диссертацию покойного Николая Павловича Анциферова[352]? Это был очень хороший ученый и очень хороший человек, которого я знал с детства и очень любил. Очень хочется, чтобы его наследие не осталось забытым[353]. Посылаю Вам отзыв Бориса Викторовича Томашевского, отзыв Ирины Николаевны Медведевой и ею же переписанное оглавление.
Очень Вас прошу: сделайте все возможное для ее издания.
Давно не писал Вам и не получал от Вас писем. Как Вы живете и куда собираетесь поехать летом отдыхать?
Мы поедем в Зеленогорск. Новостей у нас никаких нет: все обстоит тихо. Внучка[354] растет и развлекает нас.
В секторе тоже без перемен. Защитила только диссертацию М. А. Салмина[355] («Повести о начале Москвы»). Защита прошла очень хорошо. Вы Салмину помните?
Привет Татьяне Львовне. Все мои Вам кланяются.
Искренне Вас любящий Д. Лихачев 27.V.61
Если Вам отзывы не пригодятся, то верните мне их, пожалуйста.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 22. Авторизованная машинопись с припиской автора.
20. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 5 июня 1963 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Поздравляю Вас с орденом Кирилла и Мефодия. Вы его уже имеете? Какой он? Говорят, что он красивый (он ведь учрежден при Освобождении Болгарии — значит в форме креста; или его форму изменили?)[356]. Завидую Вашей поездке, хотя точно по этому маршруту проехал и я в первый раз, когда был в Болгарии[357]. А во второй раз маршрут был менее официальный и даже более красивый[358]: на меня особенное впечатление произвели Копривщица, Тырновские монастыри — Благовещенский и Троицы (где был Евфимий[359]), скальный Ивановский монастырь с фресками[360] и Бачковский монастырь[361]. А в Рыльском[362], говорят, теперь нет монахов? Я там занимался неделю в библиотеке. Там был замечательный монах-библиотекарь из русских. Он привел эту библиотеку в образцовый порядок и опубликовал на основе рыльских рукописей много работ в церковных изданиях Болгарии.
Свежий воздух здесь на даче меня укрепляет. Чувствую себя лучше, хотя необходимость есть птичьими порциями и следить за диетой не очень радует. Худ я стал страшно. На мне все висит, как на вешалке.
Как вовремя вышел наш сборник «Слово — памятник XII века»! Но надо продолжать это дело. Будем только вдвойне деликатны, чтобы на Зимина[363] не сыпались политические обвинения, вроде тех, которые расточает М. Н. Тихомиров[364].
Нездоровый интерес к его докладу колоссален и вызывает чувство досады. В душе я все-таки браню Зимина и за то, что он обманул сектор, не назвав своей настоящей темы (он написал мне, что у него исторические комментарии к «Слову» в связи с историческими обстоятельствами XII века).
Где Вы предполагаете быть летом и как здоровье Татьяны Львовны?
Все мои Вам кланяются.
Всегда Ваш Д. Лихачев
Привет Татьяне Львовне и Анне Каллиниковне.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 39 и об. Авторизованная машинопись.
21. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 24 апреля 1964 г.
Дорогой Николай Каллиников[ич]!
Я вовсе не расстроен тем, что мне не назначили премию[365]. Я заранее знал, что шансов у меня почти что нет. Откровенно говоря, я даже больше огорчен за Н. Н. Воронина[366]. Во-первых, потому, что труд его — труд всей его жизни, труд патриота (я написал об этом большую статью в г[азете] «Советская[367] культура» в марте, но ее не напечатали). Во-вторых, потому, что считал дело его верным и знал, что сам Н[иколай] Н[иколаевич] надеется.
Мне трудно набирать сейчас силы. Я живу как в осажденном городе. Правильная осада ведется сторонниками Зимина (к сожалению, Я. С. Лурье[368] проявляет бешеную активность, чтобы испортить существование мне и В[арваре] П[авловне] — довел ее до сердечного припадка). Мне говорят: непорядочно выступать на закрытом обсуждении, непорядочно говорить о недостатках работы милейшего Зимина (я его уже терпеть не могу), свой отзыв посылайте только ему, информируйте его заранее о своих возражениях, и Дмитриевы уже разагитированы. Сторонники Зимина стремятся собрать положительные отзывы на работу Зимина чуть ли не со всего Ленинграда; осаждают всех, кто пишет официальные отзывы на работу Зимина.
Мне очень неприятна болезнь Татьяны Львовны. Передайте, пожалуйста, мои самые горячие пожелания скорейшего выздоровления.
Несмотря на угрозы, я все же буду говорить о том, что А. А. Зимин продолжает и «латает прорехи» концепции Мазона[369]. Я сделаю это без политических намеков и упреков. Сказать же об этом в спокойной форме нужно, так как возражения Мазону он не разобрал (в частности, и Ваши), а они ведь относятся к нему.
Мне угрожает Зимин заявить, что я продолжаю Якобсона[370]. Я Зимину сказал: «Говорите — если я действительно продолжаю Якобсона, это важно отметить. Кстати, я считаю Якобсона своим другом».
Работа Зимина страшно раздражает ошибками, неточностями, «порочным кругом» в доказательствах (разве можно исходить из собственных реконструкций, которые подтянуты под определенные выводы?).
Кстати, Лескис[371] в своей статье утверждает как раз обратное: что приводимые им данные говорят только о жанре памятника, а не о времени его создания. У него в статье приведены данные по 74 произведениям[372], а Зимин выбрал из них только наиболее подходящие для себя[373]. Это прием возмутительный.
При всем том он (Зимин) липок, как бумага для мух! Извините, я раздражен, что столько времени без всякой пользы убиваю на его работу и на возражения ему.
Еще раз большой привет Татьяне Львовне. Все мои желают Татьяне Львовне быстрого, быстрого выздоровления.
Всегда Ваш Д. Лихачев
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 58 и об. Авторизованная машинопись.
22. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 8 февраля 1965 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Когда будет у Вас время — взгляните, пожалуйста, на мою статью[374]. Я бы ее хотел опубликовать (если Вы одобрите) в «Вопросах литературы». Она может, как мне кажется, вызвать размышления.
Рад был вчера услышать Ваш голос. Выздоравливайте, дорогой Николай Каллиникович, поскорей, но раньше времени не выходите.
Статья Югова возмутительна[375]. Я не люблю Зимина и не ценю его писаний, но зачем же врать! В конце концов опубликуют Зимина за границей и сделают его героем.
Большие пожелания от меня и всех моих здоровья всем вам.
Любящий Вас Д. Лихачев 8.II.65
(Это тоже юбилейная дата: 8 февраля [19]28 года я был арестован[376].)
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 67. Авторизованная машинопись.
23. Н. К. Гудзий — Д. С. Лихачеву 17 февраля 1965 г.
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Простите меня за то, что я несколько замедлил с ответом на Ваше письмо и откликом на Вашу статью «В чем суть различия между древней и новой русскими литературами», сопроводившую письмо[377]. Дело в том, что я болел не только гриппом, но и воспалением легких, и только вчера мой лечащий врач разрешил мне первый выход ненадолго на воздух. Кроме того, я усиленно был занят подготовкой отчета о том, что сделано по изучению славистики в Советском Союзе за последние четыре года, со времени заседания Международной комиссии по истории славяноведения в Вене. Этот отчет я должен был представить в свою поездку в Гёттинген, которая не состоялась.
Теперь по существу Вашей статьи. Она интересна и содержательна, о чем, ценя Вас как исследователя, можно было бы и не говорить. Но в целом она состоит из ряда постулатов, которые приходится принимать на веру, хотя, с моей точки зрения, они порой представляются спорными. Мне думается, что необходимо было бы различие между древней и новой русской литературой [поставить] в тесную связь с новой культурной средой, создавшей литературу, и с развитием светской культуры. Но я не настаивал бы на устранении из статьи спорных вопросов и предлагаю редакции «Вопросов литературы» печатать Вашу статью, но с устранением следующих Ваших утверждений: «Целые области древней русской литературы, не говоря уже об отдельных памятниках, не были еще известны в XIX веке» и выше: «Представления о древнерусской литературе были крайне неполными»[378]. Как же можно это утверждать? В XIX веке, за редчайшими исключениями, известна была вся древняя литература и неплохо изучена, в ряде случаев лучше, чем в последующее время. А затем — что такое XIX век? Тут нужно присоединить еще 17–18 лет, вплоть до Октябрьской революции.
Можно ли говорить о том, что древнерусское искусство почти вовсе не было известно в XIX веке? Ведь еще в середине этого века началось изучение древнерусской живописи (труды Сахарова[379], Забелина[380], Ровинского[381], Буслаева[382], Кондакова[383] и др.), а в начале XX века — усиленный интерес к русской иконе. Не могу согласиться с Вами и в том, что до XVII века существовала единая литература у восточных и южных славян. Ведь из Ваших же перечислений древних памятников речь может идти только о памятниках переводных.
Что касается некоторых других Ваших соображений, то они могут дать материал для полемики с Вами после появления Вашей статьи в печати.
Копию этого письма вместо рецензии, о которой просили меня «Вопросы литературы», направляю в журнал.
ОР РГБ. Ф. 731/I. Карт. 14. Ед. хр. 9. Л. 2. Машинопись.
24. Д. С. Лихачев — Н. К. Гудзию 19 февраля 1965 г.
Дорогой Николай Каллиникович!
Первую часть моего письма пишу под копирку, чтобы Вы, если сочтете это необходимым, могли отослать копию в редакцию ж[урнала] «Вопросы литературы». Поэтому сразу же отвечаю Вам на Ваши возражения и замечания.
Во-первых, я Вам всегда очень благодарен, и в данном случае тоже, — за Ваше дружественное отношение к моим работам. Мне оно тем более ценно, что я не только ценю Вас как знатока древнерусской литературы и главу всех ее исследователей, но и как моральный авторитет. Каждое Ваше слово весомо еще и потому, что Вы всегда говорите именно то, что думаете, — без «дипломатий»!
Во-вторых. Если редакция решит печатать мою статью, я сделаю в статье необходимые разъяснения по Вашим указаниям (вернее — в ответ на Ваши возражения).
Что я имею в виду, когда говорю, что древнерусское искусство почти вовсе не было известно в XIX веке? Фрески в XIX в. всѣ[384]были забелены, заштукатурены, записаны новой мазней. Все иконы в XIX в. находились под потемневшей олифой и под новейшими записями. Иконы не реставрировались. Об Андрее Рублеве[385] писали, но ни одно произведение Рублева в подлинном виде в XIX веке не было известно. Знаменитая «Троица» находилась под окладом, и она не была расчищена. О древнерусской живописи писали, и тем не менее в подлинном виде она не была известна. Открытие иконы произошло в начале XX века (Матисс[386], И. Грабарь и его «История русского искусства»[387], начало реставрационных работ и пр.). Если необходимо, — я об этом скажу. Разъясню. Кстати, Забелин, Ровинский, даже Кондаков изучали древнерусскую живопись только иконографически. Как искусствовед пытался изучить древнерусское искусство один Буслаев. Кто еще в XIX веке, кроме Буслаева, понял икону с эстетической стороны? А Буслаев — это чудо.
Нечто подобное существовало и в области древнерусской литературы в XIX веке. «Целые области» не были известны! Да, это верно. Ведь сатирическая литература XVII века не была известна как область литературы в XIX веке. Еще на нашей памяти А. С. Орлов называл демократическую сатиру «заборной литературой» (это он говорил мне, ругая Варвару Павловну). В течение XIX века, не сразу, были опубликованы многие летописи, открыта была «Задонщина», открыто «Слово о погибели Русской земли» и многое, многое другое. А разве то, что было опубликовано в XIX веке, было опубликовано хорошо? Ведь многое и до сих пор не опубликовано целиком (даже Симеон Полоцкий[388]). Значит, Пушкин, Белинский, Чернышевский, многие другие не знали древнерусской литературы целиком. Поэтому я не могу согласиться с Вашим утверждением в письме ко мне, что «известна была вся древняя литература и неплохо изучена». В XIX веке она открывалась постепенно! А вот до Октябрьской революции я бы XIX век не продолжал потому, что за 17–18 лет перед Октябрьской революцией сделано было очень много (Шахматов, Перетц[389], Сперанский[390], Истрин[391] и пр.).
Теперь — о единой литературе у восточных и южных славян. Вы считаете, что речь у меня идет только о памятниках переводных? Но, во-первых, переводы были не на каждый из славянских языков, а на единый литературный язык славянства. Кирилло-мефодиевское наследие пришло к нам в подлиннике. Переводные памятники были во всех южно- и восточнославянских странах (включая Румынию) в общем тексте, в едином стилистическом и языковом оформлении, но, кроме того, едины были и оригинально созданные в славянских странах памятники — произведения Илариона[392], Кирилла Туровского[393], многие жития святых, повесть об основании Софии[394], церкви Георгия в Киеве[395]. Всюду был распространен русский Пролог[396] с русскими по содержанию вкраплениями в него. Русский хронограф[397] дал развитие южнославянской исторической литературе. И прочее.
Все эти положения я готов разъяснить в своей статье.
О светском типе литературы нового времени я пишу, но считаю, что в традиционные представления о религиозном характере древнерусской литературы необходимо внести уточнения. Кстати, державинская ода «Бог»[398] — произведение религиозное, но это все-таки типичное произведение новой литературы. Новая литература от древней отличается своей структурой. Это — основная мысль моей статьи.
В статье много спорного. Согласен. Я потому ее и написал. Эта статья вызвана моим внутренним задором. Боюсь, что если бы во мне этого задора не сидело, то и не стоило бы вообще писать на эту избитую тему. Главное — интересна ли моя статья? Заставляет ли она поразмыслить над тем, что казалось бесспорным и ясным, заинтересовывает ли она в древнерусской литературе?
А теперь пишу уже без копирки: только для Вас.
Мы живем как в блокаде[399]. Вода частично выключена. Свет временный и часто гаснет. Телефона нет. Почтовый ящик страшно далеко. Газа нет. Отопление действует плохо; в квартире холодно. Лифт не действует.
В институте у нас невероятные скандалы. Дирекция вся подала заявления об уходе. («Волки от испуга скушали друг друга».) Малышев дуется (неизвестно на что, так как сам писал всем письма, ругая меня). Сборник о «Слове» и повестях о Куликовской битве[400] (52 листа) сдали в печать.
Ко мне приезжали из «Известий», просили, чтобы я написал против Поршнева[401] и против его требования опубликовать работу Зимина. Я написал, что считаю работу Зимина слабой, но опубликование ее совершенно необходимым. Тогда они от меня отстали, и появилась статейка-фельетон Югова[402] (там ведь вранье).
Азбелев[403] снова «учащает стопы» в «Неву»[404]. Напишите, пожалуйста, в редакцию «Невы» и обругайте их кратко, но энергично за Моисееву[405] и Азбелева. Спросите их: неужели ленинградские древники одобрили весь этот вздор и мусор. Разве неизвестно редакции, что Азбелев склочник и был удален за склоку из Сектора древнерусской литературы?
Большой привет Татьяне Львовне и Анне Каллиниковне. Будьте здоровы.
З[инаида] А[лександровна] шлет Вам сердечный привет!
Любящий Вас Д. Лихачев
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 9. Ед. хр. 1. Л. 69 и об. Авторизованная машинопись с правкой автора.
25. Д. С. Лихачев — Т. Л. и А. К. Гудзий 4 ноября 1965 г.
Дорогие, милые Татьяна Львовна и Анна Каллиниковна! Я очень хотел зайти к Вам на следующий день после похорон, но И. С. Зильберштейн[406] дал мне срочное поручение: написать некролог о Николае Каллиниковиче для толстовского тома «Литературного наследства». Там будет некролог В. В. Виноградова о Николае Каллиниковиче как ученом[407] и мой — о Николае Каллиниковиче как о человеке[408]. Это было настолько важное для меня поручение и такое срочное, что даже зайти к Вам я не смог! Пишу Вам с большим душевным волнением. Я не могу прийти в себя от всего случившегося.
В Ленинграде мы готовим заседание с воспоминаниями о Николае Каллиниковиче[409].
Мы очень его все здесь любим и будем любить всегда.
Я верю, что мы все встретимся ТАМ.
Любящий Вас Д. Лихачев 4.XI.65
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 63. Л. 1 и об. Автограф.
26. Д. С. Лихачев — А. К. Гудзий 24 ноября 1968 г.
Дорогая Анна Каллиниковна!
Я советовался с Варварой Павловной[410] и в Публичной библиотеке в Ленинграде. Все советуют отдать переписку именно в Публичную библиотеку в Ленинграде. Там она будет дальше от любопытных взоров людей, о которых может идти речь в переписке, и там строго соблюдаются правила, по которым по желанию вкладчика архива он не выдается в течение определенного числа лет для просмотра.
Можно пожертвовать переписку туда с условием, что она будет запрещена для выдачи на двадцать пять лет.
Вам напишет по этому поводу заведующий Рукописным отделом Публичной библиотеки Александр Сергеевич Мыльников[411]. Это вполне порядочный человек, и ему можно доверять. Они могут прислать, если Вы согласитесь, своего сотрудника, и он возьмет архив и переписку или одну переписку — как Вы захотите.
Варвара Павловна не советует отдавать ни в Киев, ни в Москву: там слишком много заинтересованных лиц.
А с картинами не торопитесь. Пусть они висят у Вас и напоминают Вам о Николае Каллиниковиче. Сделайте завещание на Винницу или Киев, где их будут больше ценить, чем в Третьяковской галерее, и никому их не дарите. Варвара Павловна Вам напишет. Оказывается, оттисков некролога у нее не было.
Будьте здоровы.
Зинаида Александровна Вам кланяется.
Искренне Ваш Д. Лихачев
Только что получил письмо от В. И. Кулешова[412] и поэтому вскрыл уже запечатанный конверт, чтобы Вам сообщить: сборник памяти Николая Каллиниковича вскоре (недели через две) должен выйти. Он задержался из-за обложки, которую перепечатывают, так как художнику не понравился цвет.
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 63. Л. 6. Авторизованная машинопись.
27. Д. С. Лихачев — А. К. Гудзий 16 ноября 1970 г.
Дорогая Анна Каллиниковна!
Спасибо большое, большое Вам за письмо. Так было его приятно получить. Точно весточка от самого Николая Каллиниковича! Так не хватает его и среди друзей, и в науке. Но что делать! Всѣ мы смертны, и уже столько людей ушло, особенно за последний год: Берков[413], Конрад[414], Пропп[415] и многие другие.
Я очень любил Николая Каллиниковича, и я горжусь тем, что мне удалось протолкнуть сборник воспоминаний о нем. И заседание его памяти у нас в Ленинграде было очень теплое. Редко так о ком говорят! Теплота, с которой всѣ отнеслись к памяти Н[иколая] К[аллиниковича], и позволила издать сборник. А в нем так хорошо выступает его облик! Как бы хотелось, чтобы и обо мне так же вспоминали. Но это невозможно. У меня нет того обаяния, которое было у Н[иколая] К[аллиниковича]. У него был дар привлекать сердца, не стремясь к этому. Он жил — как поют птицы. Просто, всегда с непосредственным чувством, с естественной реакцией доброго и справедливого человека на все, что происходит вокруг. Царствие ему Небесное!
А как Вы живете? Как архив Н[иколая] К[аллиниковича] и как его библиотека? Как картины? Портрет Н[иколая] К[аллиниковича] стоит у меня на столе, большой, самый дорогой. Вот и сейчас он на меня смотрит. Иногда я замечаю разницу: то, мне кажется, он смотрит с укоризной, то с грустью, то просто так — точно разговаривает.
Был я на его могиле, когда хоронили Конрада. Бюст мне его понравился. Он очень похож. Хотя создать похожесть для друзей и родных — трудно очень.
Зинаида Александровна Вам кланяется.
Бывает ли у Вас Андрей Николаевич[416]?
Крепко целую Вашу руку
Д. Лихачев 16.XI.70
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 63. Л. 13. Авторизованная машинопись с правкой автора.
28. Д. С. Лихачев — А. К. Гудзий 16 марта 1971 г.
Дорогая Анна Каллиниковна!
Мне звонили по телефону и спрашивали по Вашему поручению: как быть с моими письмами к Ник[олаю] Калл[иниковичу][417]. Мне они не нужны, но так как в них могут быть задеты живые люди, то чтобы не было обид, хорошо было бы наложить запрет на пользование ими (да и другими письмами, я думаю) лет на 20–25.
Ведь с Ник[олаем] Калл[иниковичем] все люди были очень откровенны. То, что писалось для Ник[олая] Калл[иниковича], не предполагалось для других. Правда?
Портрет (очень хороший) стоит перед моим письм[енным] столом, и Ник[олай] Калл[иникович] всегда пристально и с добротой глядит на меня (сейчас тоже).
Будьте здоровы, дорогая Анна Калл[иниковна], не хворайте. Зинаида Александр[овна] Вам кланяется.
Варв[ара] Павл[овна] хворает, почти все время лежит (мерцательная аритмия сердца). Была долго в больнице, а сейчас — дома[418].
Любящий Вас Д. Лихачев
ОР РГБ. Ф. 731/II. Карт. 8. Ед. хр. 63. Л. 14 и об. Автограф.