Дикий, гнилой, животный страх, который не возникает просто от того, что ты случайно открыл дверь малознакомому человеку.
Сука, он мне с самого начала не понравился. Тупой, слабый и трусливый. Такие на все готовы, лишь бы своя шкура целой осталась.
— Где Оля? — я прохожу в квартиру и сразу хватаю его за грудки. — Где она?!
— Я не знаю, — огрызается он, щеря зубы. — Это ж с тобой она живет, ты ее и паси.
— Она была здесь недавно, верно? — я грубо встряхиваю его, чтобы не тормозил с ответом.
Он на мгновение замирает, глаза начинают бегать. Явно будет врать.
— Я знаю, что Оля приезжала сюда, — я еле сдерживаюсь, чтобы не вмазать ему по тупой трусливой роже. — Где она сейчас? У нее не отвечает телефон.
— Я не знаю! Чего ты до меня доебался! — кричит он визгливо, но я вижу: знает.
Сука. Какая же мерзкая сука у нее братец.
Швыряю его в стену, а сам отвечаю на телефонный звонок:
— Да, Влад. Шестьдесят восьмая, звони в домофон, открою.
А потом ухмыляюсь парню, который сейчас похож на забившуюся в угол крысу.
— Сейчас сюда еще придет мой друг. Как думаешь, вдвоем нам удастся заставить тебя говорить? На каком сломанном пальце ты расскажешь, где твоя сестра?
— Ты ж не будешь так делать… ты приличный… ты просто пугаешь, — бормочет он, отчаянно мотая головой. — Ты же не отморозок.
— Правильно. Отморозок здесь ты. А мне просто надо найти Олю. Где она?
— Я же уже сказал! Я не зна…
И я наконец бью так, как давно хотел. И чувствую только мрачное удовлетворение, когда он сплевывает кровь вместе с парой зубов.
Но помогает, как ни странно, не это, а появление Влада. Тот даже не делает ничего, просто вырастает горой мышц на пороге квартиры и смотрит на мелкого ублюдка своей мрачной хмурой рожей. Так смотрит, будто обдумывает, как именно будет его расчленять.
И тот ломается. Размазывает по лицу кровь, сопли и слюни и быстро говорит, что у него не было выхода… что ей никто не причинит вреда, только попугают…что надо просто заплатить денег и ее сразу отпустят…
Я не выдерживаю и бью еще раз.
— Где они ее держат?
— Я не знаю!
— Звони спрашивай.
— Они не скажут!
— А ты придумай. Или у тебя пальцы лишние?
Он торопливо набирает номер и заискивающе лепечет в трубку:
— Ну как там? Все в порядке?
Меняется в лице.
— Давайте я приеду и уговорю ее. Я смогу! Правда!
Снова молчит и слушает.
— Куда? Да, понял.
И громко и отчетливо называет адрес, явно повторяя его за кем-то в трубке.
Оля
Хочется пить. Во рту кляп. Какая-то тряпка, пахнущая затхлостью.
Очень сильно гудит голова.
Руки снова связаны, ноги тоже. Правая нога перетянута сильнее, я ее почти не чувствую.
Дверь в комнатушку, где я лежу, закрыта не полностью: видна узкая полоска света и слышны голоса.
Грубые мужские голоса, которые совершенно будничным тоном говорят страшное. Говорят о том, что со мной надо сделать. А ведь они не знают, что я их слышу, значит, это не для того, чтобы меня напугать. Значит, это на самом деле…
Чтобы не думать об этом, пытаюсь вспомнить… да хоть что-нибудь вспомнить. Но в голове пусто и гулко, как в бочке. Вдруг откуда-то всплывают стихи, которые я учила когда-то в школе. Просто какие-то строчки. Без начала, без конца.
«…по дороге зимней, скучной тройка борзая бежит…Колокольчик однозвучный утомительно гремит…»
Как там дальше? Не помню.
Зачем-то повторяю их еще, и еще раз.
В дверь стучат. Звук тяжелый, гулкий, как будто дверь сделана из металла.
— Кто там, блядь?
— Да это брат этой шмары.
— Нахуя он нам?
— Обещал мозги ей на место поставить.
— Да я, бля, сам ей все поставлю.
— Слышь, ты и так уже ей товарный вид подпортил. Нахуя ее было бить?
— А нахуя она выебывалась?
Стук повторяется. А потом звук шагов.
— Кто? — снова орет тот голос, который говорил, что меня не надо было бить.
— Это Серега. Васильев, — слышу я торопливый, какой-то испуганный голос брата.
Господи, это правда он.
Мразь.
Если он подойдет ко мне, я плюну ему в лицо. Даже если это будет последнее, что я сделаю.
Лязгают замки, скрипит дверь, я слышу грубоватый смех, слышу, как говорят что-то про битую рожу, про деньги…
А потом вдруг звуки выстрелов, крики, шум.
— Лежать, суки! Руки за голову!
Я ничего не понимаю.
Это полиция? Это другие бандиты?
Меня будут убивать?
А в голове все крутится, словно заевшая пленка, что-то про колокольчик, который утомительно гремит…
— Оля!
Это не может быть голос Тимура.
Просто не может быть.
Я схожу с ума? Да, я совершенно точно схожу с ума.
— Оля! Твою мать. Оля…
Господи, это и правда он! Это Тимур, который каким-то волшебным образом нашел меня!
Он здесь!
Я что-то мычу сквозь тряпку, ерзаю, а он бросается ко мне, вытаскивает кляп из моего рта и рычит. Рычит, словно зверь, когда натыкается на связанные руки и ноги. Пытается их разорвать, но тянет так, что становится больно.
Я поскуливаю, как щенок, а говорить не могу. Не получается. Только плачу, плачу, плачу…
— Я их убью, детка. Я их убью, — как заведенный повторяет Тимур. — Обещаю. Не плачь. Только не плачь. Блядь, у меня даже разрезать нечем…
В комнате вспыхивает резкий свет, я непроизвольно зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, вижу высокого мужчину с седыми висками. Лицо узкое, скуластое, глаза холодные и равнодушные. В руках пистолет.
— Жива-здорова? — спрашивает он, внимательно глядя на меня.
— Вроде, — хрипло говорит Тимур. — Игорь Валентинович, дайте нож. У вас точно есть, я видел.
— Держи.
Тимур осторожно перерезает веревки, и правую ногу сразу начинает колоть иголочками, как будто я ее очень сильно отсидела. На запястьях остаются красные саднящие полосы.
— Я позвонил в полицию, — сообщает тот, кого Тимур назвал Игорем Валентиновичем.
— Через сколько они будут?
— Я бы сказал, минут через пятнадцать-двадцать.
— Нам надо уехать до этого времени? — спрашивает чей-то мужской, смутно знакомый голос. Я поворачиваю голову и вижу Влада, который смотрит на меня с непроницаемым лицом.
Надо бы удивиться тому, что он тут делает, но у меня на это просто нет сил,
— Да. — кивает Игорь Валентинович. — Надо будет уехать.
— Влад, — бросает ему Тимур. — Отнеси Олю в машину, Ник уже должен был подъехать к воротам.
— Ок, а ты?
— А у меня здесь есть еще дело, — говорит Тимур, и его губы искривляются в жуткой усмешке. — Обсудить надо кое-что с этими ублюдками.
— Тимур! — у меня вдруг прорезается голос. Тонкий, сиплый, но голос. — Я никуда не… без тебя… не уходи…
— Я скоро вернусь, детка, — он целует меня, а потом кивает Владу, и тот подхватывает меня на руки. — Скоро.
И вместе с этим жутковатым Игорем Валентиновичем выходит из комнаты.
Влад молча закрывает мне ладонью глаза и несет куда-то. Меня колотит, подташнивает, мне становится холодно — кажется, мы уже на улице — а потом вдруг обволакивает теплом и незнакомым запахом. Машина?
Влад убирает руку с моих глаз.
Да, это машина. Но не Тимура.
А чья?
Ника. Точно. Ника Яворского.
— Клади ее сюда, на сиденье, — командует Ник. — Целая же, да? Блядь, слава Богу. Реально. Успели. Сейчас Алиске позвоню, что все в порядке. В больницу или домой везем?
— Соболь сейчас вернется и скажет, — отвечает Влад.
— Не надо в больницу, — бормочу я за пару секунд до того, как все заволакивает черным, и я снова теряю сознание.
Просыпаюсь я в плотной темноте вокруг и в полной тишине, и на секунду мне кажется, что я все еще в той комнате без окон, где за дверью мои похитители.
Вскрикиваю, дергаюсь, но тут же чувствую уверенное касание жёсткой ладони и слышу знакомый хриплый голос:
— Тише, детка. Лежи спокойно, не подскакивай: у тебя тут капельница.
Вот теперь я замечаю и закрепленную пластырем иголку в вене, и зеленые огоньки каких-то приборов, и непривычно твердый и плоский матрас, а главное — силуэт Тимура, сидящего у моей кровати.
— Я… где?
— Ты в больнице. Все хорошо. Я тут.
— Ты не уйдешь? — по-детски жалобно спрашиваю я.
Потому что это сейчас кажется самым страшным: то, что Тимур уйдет, и я останусь одна. Без его голоса, без его дыхания рядом, без знакомого запаха кожи и сигарет, который я так жадно сейчас вдыхаю и который успокаивает меня на уровне подкорки.
— Не уйду, и не надейся, — издает он короткий смешок. — Хочешь что-то? В туалет или воды, или…
— Пить, — прошу я пересохшими, шершавыми, как наждачка, губами. И издаю полувздох-полустон, когда у моего рта оказывается соломинка. Жадно пью теплую, чуть солоноватую воду — самую вкусную на свете. А напившись, сонно моргаю глазами.
— Можно я буду спать?
— Спи, детка. Конечно, спи.
Закрываю глаза, и под веками мгновенно вспыхивают жуткие картинки, точно они все это время там прятались. Занесенная в ударе рука, пустые злые глаза, грязные стены…
Я подскакиваю на кровати, Тимур еле успевает меня поймать. Аккуратно придерживает руку с капельницей, а потом хрипло говорит:
— Все хорошо. Я тут. Спи.
— Можешь… продолжать говорить?
— Что?
— Что угодно.
Тимур шепотом рассказывает мне о том, что на завтрак будет манная каша, но если я не хочу, то могу не есть. Что он принесет завтра мою кружку, что здесь надо будет побыть пару дней, что Алиска молодец, что он никуда меня больше не отпустит…
Низкий звук его голоса убаюкивает, он будто заворачивает меня в надежный кокон, где тепло, где безопасно и где есть только мы вдвоем. И никого больше.
Я нахожу его руку, переплетаю наши пальцы и только тогда спокойно засыпаю.
Глава 26. Время посещений
Утром Тимура в палате нет. Зато есть медсестра, которая безжалостно будит меня в семь утра, что измерить давление и температуру. Затем берут кровь из вены и говорят, что врач меня посмотрит во время обхода, а пока я могу позавтракать.