Тут раздался телефонный звонок. Машинально поставив стакан на стол, я поднял трубку. Звонила Банти. Я вопросительно глянул на Росса, но тот даже не шевельнулся.
– Одну минуту, – сказал я. – Я возьму трубку в другой комнате. Извините.
Я вышел в спальню и плотно закрыл за собой дверь.
Банти была вне себя, в голосе ее звучала ледяная ярость:
– Ричард, в последний раз я прошу тебя прекратить все это.
– Банти, милая! Да как же я могу?! – воскликнул я.
– Можешь, потому что я – я! – настоятельно об этом прошу. Потому что я не в силах выносить все эти волнения, подозрения, страсти. Потому что незачем тебе снова и снова рисковать своей жизнью.
– Мы ведь уже говорили об этом раньше, – в растерянности сказал я. – Тут дело вовсе не в логике…
– Знаю. Тут дело в полном и абсолютном упрямстве. В глупой – глупейшей! – гордости. Ты не сдаешься сейчас потому, что боишься: над тобой будут смеяться, о тебе станут говорить как о человеке, который отступил, потерпел поражение…
– Банти! – ахнул я, но ее понесло.
– Это именно так и есть. Что ж, вот тебе мой ультиматум. Либо ты прощаешься с этим делом, либо прощаешься со мной. Выбирай.
– Это безумие, – вскричал я. – Ты не можешь это всерьез!
– Могу, – самым решительным тоном отрезала Банти. – Итак?
– Но это немыслимо, – начал я и услышал щелчок. Не произнеся ни слова, Банти бросила трубку. Я постоял с минуту, беспомощно глядя на аппарат. Нет, это просто абсурд, это нечестно. Вид хмурого Росса, который столбом стоял у дверей, вернул меня к чувству реальности.
«Какой страшный умысел может родиться у человека примерно за пять минут», – прикинул я, быстро оглядывая комнату.
Там все выглядело в точности так, как когда я из нее вышел.
– Я ухожу, – бросил мне Росс. – Но хочу, чтобы вы знали: ваша игра для меня раскрыта. Советую вам соблюдать осторожность.
Несмотря на обостренные отношения, я, что естественно, помог ему надеть пальто, открыл перед ним дверь, проводил в холл. Но он в ярости отшатнулся, когда я, прощаясь, протянул ему руку, и решительным шагом вышел на улицу. Я вернулся к себе, закрыл дверь, рухнул в кресло и уткнулся лицом в ладони. Надо было все обдумать, причем быстро и четко, но мысли мои метались, как гонимые ветром листья.
«Сегодня, – пробормотал я, – на мою жизнь будет совершено последнее покушение. Но в каком оно будет виде?»
И тут мне явилась идея. По меньшей мере я могу записать свои подозрения и все происшествия, которые со мной случались, что-то вроде последнего письма, которое в крайнем случае обнаружат.
Я вытащил авторучку, отвинтил крышку.
«Я пишу это на непредвиденный случай, – начал я. – У меня есть основания подозревать, что я в огромной опасности, и я не знаю, чем это все чревато». Продолжил я описанием того, как представляю себе ситуацию, изложил собранные мною факты, все, что могло бы указать на Росса, и приложил две страницы, напечатанные на его машинке. Об Айрин Кобб я не упомянул, не желая отвлекать внимание от основного объекта. В любом случае ничего из того, что произойдет сегодня, с нею никак связано быть не может. Подписав документ, я сложил его вчетверо и спрятал в карман пальто. Если у полиции возникнет необходимость осмотреть мою квартиру, там его и найдут.
Покончив с этим, я остался сидеть в гостиной с включенным верхним светом и задернутыми шторами. Я решил, что не лягу сегодня. И вдруг мне показалось, что холод ползет у меня по ногам. Я посмотрел на часы. Почти два часа ночи. Протянув руку, я взялся за почти нетронутый стакан с виски и в два глотка его выпил.
Холод, однако, не отступил, а только усилился. Меня стала бить дрожь. Я заметил, что корчусь от боли. Встал было на ноги, но тут же согнулся вдвое. Обведя взглядом комнату, я вдруг, как внове, увидел стакан, в котором на дне осталось совсем чуть-чуть виски.
– Виски отравлен, – закричал я, как будто кто-то мог меня слышать, а потом упал на ковер и стал кататься по нему от боли. Человек крепкого здоровья, в обычных обстоятельствах я не прибегаю к помощи докторов, и в этот момент решительно не знал, к кому обратиться.
Мало-помалу мне стало до того худо, что показалось, я так и умру сейчас на этом ковре. С трудом я выбрался в холл, дополз до парадной двери и кое-как исхитрился ее открыть. Стояла глухая ночь, улица перед домом была пустынна, но когда я полулежал на пороге, вцепившись в дверную ручку, в тишине отчетливо раздались шаги. Я попытался крикнуть, однако, словно новорожденный котенок, издал писк. Из темноты вышел констебль.
Поначалу он принял меня за обыкновенного пьяницу. Служил он у нас недавно, к излишнему сочувствию склонности не имел. Однако, наклонившись, подал мне руку, и, не особенно церемонясь, помог встать на ноги.
– Послушайте вы, меня отравили, – сказал я.
– Пил бы поменьше всякой дешевой дряни… – начал он.
– Это в питье была дрянь, – пробормотал я, чувствуя, что ноги меня не держат, что я снова сейчас упаду. – Доктора, вызовите врача!
Похоже, это его проняло.
– Где вы живете?
– Здесь, в этом доме. Тут есть телефон.
Внезапно он сделался проворным и предупредительным. Надо думать, решил, что на будущей неделе его повысят. Он довел меня до моей спальни, уложил на кровать, снял с меня башмаки и укрыл покрывалом. Затем взялся за телефон.
– Я позвонил доктору Лоусону. Он не так выпендривается, как другие, когда его зовут по ночам.
Лоусон оказался молодым, энергичным и жестковатым. Из таких получаются отличные специалисты, которые не нуждаются в хороших манерах, потому что знают: у них есть нечто получше манер.
– Итак, – сказал он, когда констебль открыл перед ним дверь. Я вполне мог слышать их разговор. – В чем дело?
– Я наткнулся на него на улице…
– Что, наезд? Боже, пусть бы они все передохли! Что мне за дело до них? Странно еще, что хоть кто-то в этом городе жив, видя, на каких скоростях люди гоняют. Он ведь не из моих пациентов, верно?
– У него нет личного врача.
Я услышал, как Лоусон хмыкнул и как упало на кресло его пальто.
– Ну, теперь есть. Так в чем все-таки дело?
– Говорю же, он вроде как висел на двери…
– Ну и почему ты не вылил ему на голову ведро воды? Это лучшее лекарство и самое дешевое, кстати. Знавал я таких типов. Их вырвет на твой лучший костюм, и они слишком пьяны, чтобы узнать тебя, когда протрезвеют.
Он вошел ко мне в спальню, высокий, темноволосый, мощного сложения человек.
– Ну? – спросил он.
Я пробормотал что-то насчет того, что меня отравили.
– Виски! – кивнул он. – Я так и думал.
– Вот именно, – сказал я.
Полицейский поднял голову, как собака на запах.
– Говорите, вы себя отравили?
– И почему эти несчастные не могут выполнить свое дело, как полагается! – проворчал Лоусон. – Ну и что вы приняли?
Большого труда стоило убедить его, что это не самоубийство. Он взял стакан, протянутый ему констеблем, понюхал то, что плескалось на дне, нахмурился, пробормотал, что придется взять на анализ, а затем снова обратился ко мне.
– Сделаю-ка я вам укол, – молвил он и вколол мне что-то, видно, противоядие, но к тому времени я был уже в таком состоянии, что мне было все равно.
Глава 14
Первым визитером, которого ко мне допустили, когда хворь моя стала ослабевать, оказался сержант Фишер. Когда он явился, очень официального вида и с блокнотом в руке, я еще не вставал с постели. О его приходе меня предупредили заранее, и я приготовился отвечать на вопросы про виски. Потому что, конечно же, питье оказалось отравлено. Я-то знал об этом еще до того, как мне сообщили, что на дне стакана обнаружено присутствие яда.
Поначалу, естественно, доктор Лоусон заподозрил попытку самоубийства.
– Вы ведь не думаете, что это моих рук дело? – спросил я.
– Это решит полицейский врач, – ответил он.
– Но с чего бы я это сделал, черт побери?
– Откуда же мне, черт побери, знать?
– У меня нет яда. Не говоря уж о том, что это нелепость.
– Разве?
Он ушел, а я лежал и думал: «Какое прямо-таки дьявольское невезение! Я рискнул, и теперь даже звезды небесные, кажется, встают на защиту Росса».
В общем, когда пришел Фишер, физиономия у него была до того мрачна, что мне показалось, он разделяет подозрения Лоусона.
– Доброе утро, сэр. Как вы себя чувствуете?
– Рад, что остался жив, – сказал я.
– Да, сэр, – чувство юмора у него было, как у омара. – Что называется, пронесло.
– Вы не представляете, как вы правы. А что полиция думает по этому поводу?
– Именно об этом я пришел с вами поговорить, сэр.
– Глядя на ваше лицо, поневоле решишь, что в кармане у вас ордер на мой арест.
– Согласно медицинскому заключению, ваше виски было отравлено.
– И что, есть основания сомневаться в медицинском заключении?
– Никаких, сэр. Вопрос состоит в следующем: кто добавил яд в виски?
– Мне и самому это интересно.
– Мы это выясним. – Скучен он был и неповоротлив, как слон.
– У вас нет выбора, – указал я.
– Да, сэр. Был у вас кто-нибудь в гостях в тот вечер?
– Да, молодой Росс, сын Эдварда.
– Вот как? Надо думать, пришел поговорить о новом процессе?
– Нет, о дознании по делу Райта.
Фишер вскинул бровь:
– В самом деле? У него что, были какие-то свежие факты?
– Разве в этом могут быть сомнения? Он пришел ко мне в связи с той информацией, которую сообщил мне Райт относительно смерти Эдварда Росса.
– Я вас слушаю, сэр.
– Он и был тот ночной гость, которого Райт видел у двери Росса.
Я откинулся на подушки, ожидая реакции, но Фишер и ухом не повел.
– Он пришел рассказать вам это?
– Да.
– И ведь не поленился, приехал из самого Лондона…
– Он ведь знал, что я в этом деле заинтересован. Я полагаю, и, смею думать, вы согласитесь со мной, что если удастся доказать, что кто-то пытался в ту ночь проникнуть в дом, в то время как миссис Росс там отсутствовала, это даст нам возможность говорить о наличии другого преступника.