– Мисс Фрайр знакома с молодым Россом?
– Сомневаюсь.
– В таком случае странно, что он знал о помолвке.
– С чего ты решил, что он знал?
– Ну как же? С чего бы он тогда стал слать ей письма? С тем же успехом он мог писать их владельцу паба.
Я помолчал минуту-другую.
– Ну, значит, знал, – не сразу сказал я. – В конце концов, человек, который пытается избежать тюрьмы, ведет себя подчеркнуто осторожно. А я часто бывал у нее, мы перезванивались…
– Что-то он быстро об этом прознал, в самом начале игры… В общем, Форбс вытянет из этого все, что можно. Ну ладно, а что с тем письмом, которое ты сохранил? Где оно теперь?
– В полиции. В любом случае оно напечатано на его машинке.
– А он свою комнату запирает?
– Нет, в этом доме никто этого не делает. Иначе игла не оказалась бы в моей подушке.
– Может, он запирал пишущую машинку?
– Он не мог. Она под мягким чехлом.
– Ты знал об этом?
– Ну да. Я заходил к нему в гости, а машинка стояла на столике у окна.
– Форбс котлету из этого сделает. А Росс-то был дома, когда ты к нему заходил?
– Да.
– А мог ты туда войти, если его не было?
– Пожалуй, да.
– И кто угодно другой тоже.
– Да, вполне. Он, кстати, избавился от машинки после того, как было напечатано сохранившееся письмо.
– Люди покупают новые машинки, это нормально.
– И все-таки это странное совпадение.
– Совпадения случаются на каждом шагу, да только не в романах. Писатели – такой чванливый народ, их совпадения не устраивают. Все должно соотноситься одно с другим, всему должно найтись объяснение. Тогда как в жизни, дорогой мой, смысла совсем немного. Вот чего писателям никак не втолкуешь.
– Некоторое время назад я понял, что письма мне не помогут. Я понял это, когда узнал, что в доме работает Айрин Кобб.
– Та, что служила секретаршей у покойного Росса?
– Именно.
– И что, она могла приложить к этому руку?
– А что бы ей помешало?
– А мотив-то какой?
– Не хочет допустить, чтобы Виолу Росс оправдали. Люто ненавидит ее.
– Что? Была влюблена в Эдварда?
– Вроде того. Если бы не она, никто бы и не подумал усомниться, что он умер естественной смертью. Это она из-за будильника шум подняла.
– Понимаешь ли, беда в том, что, затевая убийство, сталкиваешься с тем, что свобода действий твоих очень мала. Ну, разве что удача на твоей стороне или человек ты не рядового ума. Когда идешь на кражу, рискуешь тем, что тебя поймают на месте. Зато в камере узнаешь много полезных трюков и, выйдя, лучше готов к следующей работе. Убийца же этого шанса лишен. Его первое дело обычно последнее, и даже если ему сошло с рук, как правило, это вопрос удачи. Как говаривал Скотт Эджертон[9], последний козырь всегда в сдаче у судьбы, и поскольку судьба – женщина, никогда не предугадать, кому она его выложит. Знаешь, есть у женщин эта манера удариться вдруг в высокую мораль, когда ты меньше всего ожидаешь. Тем они и опасны. Самая беспринципная женщина с презрением обрушится на другую, если поймает на том, что та норовит сэкономить пенни, не заплатив за автобус. Будь у убийцы хоть какой опыт, он вспомнил бы про будильник. Но как ждать этого от новичка? Так-так, значит, с письмами у тебя прокол. Что там дальше?
– Игла. Я пошел вечером отправить Банти письмо, а вернувшись, обнаружил в своей подушке ковровую иглу, толстую и длинную.
Крук покивал головой, похожей на перезрелый пион, слишком тяжелый для своего стебля.
– Знаю. Гнусный трюк. Игла ломается в позвоночнике, обычно под кожей, никто ее не находит, и все, конец! Загадочная смерть одного из этих писак, любителя сенсаций и света рампы, так ему, в общем, и надо. Недолго думая, давайте его закопаем. Только миллионеры и члены кабинета министров могут позволить себе такую смерть. Для остальных все, как в старой песенке про похороны нищего: «Греми костьми моими по камням, я нищий, я не нужен никому…»
– Знаешь, – продолжил он, со значением помолчав, – либо ты законченный неудачник, либо Россу чертовски везет. Ни одна из твоих улик ему ничем не грозит. Уж Форбс на этом попляшет. Знаешь, мне почти жаль, что ты не схватил Росса за руку. Я бы ему послужил. Люблю отчаянных грешников. Терпеть не могу пугливых разинь, которые исподтишка толкнут тебя под трамвай. Кстати, как? Он этого не предпринимал?
– В тот единственный раз, когда мы ездили с ним по городу, я не дал ему шанса.
– Так осторожность надо блюсти не когда ты с ним, а когда без него. Ну, хорошо. Что у нас дальше?
– Дальше инцидент в ванной, за который меня арестовали. С чего вообще им взбрело в голову, что я хотел старого Филдинга убить…
– Никто не хотел его убивать. Ни ты, ни Росс и уж точно ни сам Филдинг. Никто и не знал, что там окажется Филдинг.
– Ну, тогда, значит, я пытался убить себя?
– Нет-нет. Ты старался представить дело так, будто Росс старался убить тебя. Звучит сложновато, но на деле ничего сложного.
– Рад, что ты так думаешь, – съязвил я.
– Будь же логичен, – укорил он меня. – Ты писатель, у тебя есть воображение. Поставь себя на место Форбса. Ему безразлично, повесят миссис Росс или нет, ему безразлично, повесят ли тебя. Ему платят за то, чтобы он состряпал тебе обвинение, точно так же, как мне платят за то, чтобы я вызволил тебя из тюрьмы. Ему предъявили кучку фактов – окно, письма, игла, оружие, ванна. Твоя версия, что все это дело рук Росса. Его – что твоих. И знаешь что, Арнольд? Вполне возможно, что правда на его стороне. Вполне. Ты мог инсценировать эпизод с окном, револьвер мог быть твой с тем же успехом, что и Росса, ты сам мог воткнуть иглу себе в подушку, сам мог подбросить окурок в летний домик, сам мог забить тряпкой трубу в ванной и даже виски ты мог отравить сам.
Я затрясся от ужаса.
– Так вот что они пытаются приписать мне?
– Точно не скажу, потому что Форбса еще не видел, но на его месте я бы рассуждал именно так. Никаких доказательств ни в ту, ни в другую сторону нет, но либо Росс редкостный недотепа, либо твой ангел-хранитель тебя бережет. Не на каждого совершают такое количество покушений, пять или шесть, а он каждый раз выходит сухим из воды. Жаль, – прибавил он, – что у тебя нет тех, других писем. Ты понимаешь, что из этого факта сотворит Форбс?
– Нет.
– Да, ты устал, – снисходительно кивнул Крук. – Он скажет, что эти письма пропали именно потому, что не были напечатаны на машинке Росса.
– А на чьей же тогда?
– Ты ведь писатель, верно?
– В последнее время это оказалось новостью для массы людей.
– И у тебя, надо полагать, есть пишущая машинка?
Снова последовало молчание, пока я это переварил.
– Ты хочешь сказать, что я сам написал первые анонимные письма?
– А чем ты докажешь, что это не так?
– Я не должен это доказывать. Пусть они докажут, что это так.
– Они не смогут. Но как предположение – сойдет. А теперь мы подошли к…
– Виски, – подхватил я. – Значит, я сам его отравил и едва себя же не угробил?
– Закон не благоволит к тому, что делается наполовину. Вот если бы ты дошел до конца и от этой выпивки умер, к тебе отнеслись бы доброжелательней.
– А где я достал яд?
– Там же, где и Росс. Полиция не нашла никаких зацепок. Все по-прежнему: шесть у одного и полдюжины у другого.
– Так почему взяли меня? Монету подбрасывали?
– Ну-ну, приятель. Они не спортсмены, они юристы. Почему взяли тебя? Из-за дела Райта, конечно.
– Они что, считают, я его убил?
– Нет. Он сам их не интересует. Их интересует его наследство.
– Какое наследство?
– Дневник. Видишь ли, это просто, как нос у меня на физиономии, и должно быть ясно, как жизнь по эту сторону гроба. Страницы из дневника кто-то вырвал. В полиции, там порой не прочь пустить в дело логику, так что поинтересовались: зачем? Райт собирался покончить с собой. С чего это он сжег именно те страницы, где в дневнике говорилось о миссис Росс? Сжег в одном месте и без следа уничтожил в другом? Мы знаем, что он делал записи на сей счет, и где они, эти записи? Испарились? Как я уже говорил, юристы против совпадений ничего не имеют, но только если совпадений щепотка, soupçon[10], приперчить дело. Но ведь в нашем с тобой случае совпадений просто не счесть! Сам собой напрашивается вывод, что некто уничтожил эти страницы, потому что для него они представляли опасность. И чем ты докажешь, что они представляли опасность для юного Росса?
– Но так и было, – возразил я. – Там была запись о его тайном ночном визите!
– Без указания имени. Подозревай его хоть весь свет, доказать ничего нельзя. Ему требовалось затаиться, и все. Не говоря уж о том, что это явный перебор, предполагать, что в ту ночь вы оба болтались по дому Райта. Все, лимит совпадений исчерпан. Нельзя ожидать, что каждый раз тебе подадут блюдо, украшенное петрушкой.
– Но именно на это я и рассчитывал, – вскинулся я. – Я ведь рассказал ему про дневник!
– Зачем?
– В надежде, что он себя выдаст.
– Вот как раз об этом я и хотел тебя спросить. Зачем ты рванул в Лондон ему об этом рассказывать?
– Говорю же, я думал, он выдаст себя!
– А почему ты рассказал ему одно, а суду – другое?
– Я не понимаю тебя.
Крук склонился к самому моему лицу и положил мясистую ладонь мне на колено.
– Выслушай меня внимательно, Арнольд. Я не следователь. Я не судья. Я не воплощение правосудия. Я законник-чернорабочий, презренный тип, который за свою жизнь повидал куда больше мошенников, чем порядочных людей. И если я должен тебе помочь, то мне нужна вся – вся! – правда. Ты сказал юному Россу про полдвенадцатого…
– Я рассчитывал, что он проболтается, от удивления, скажет что-то вроде: «Нет, он напутал, я был там в половине одиннадцатого». Тогда миссис Росс была бы спасена.
– Но он этого не сказал?