– Его спрашивали об этом, но он сказал, что всегда выбрасывает этот мусор.
– И коронерский суд отверг его показания in toto[20]?
– И судей можно понять, – дипломатично заметил Билл. – Просто так, без всяких гарантий возврата, дать сотню, – нет, на старину Уркхарта это было не похоже. А ко всему прочему исчезло ожерелье.
– А парень, будучи в деле, знал, как от него избавиться.
– Вполне возможно, его разделили на части. Слишком много шума вокруг этой штуковины, продавать целиком было рискованно. Полиция обнаружила в бумагах Уркхарта кое-какие эскизы и обнародовала их и здесь, и на континенте. Даже в наши времена к убийству относятся всерьез, особенно если в нем, ко всему прочему, не замешана женщина.
– А не замешана женщина бывает едва ли не в том единственном случае, когда мужчина убивает из-за нее, – сухо заметил Крук. – Публика, конечно, любит в убийствах всякого рода романтические оттенки.
– Изумруды в последнее время нигде не всплывали, ну да оно и не удивительно. Кому бы в руки они ни попали, явно уже той же ночью были на континенте.
– Уркхарта вроде нашли с проломленной головой, так?
– Ну да, поработали нашим старым приятелем – тупым предметом. Скорее всего, палкой.
– И ее следов тоже не нашли?
– Пока нет. Но это должно быть нам на пользу. Медики утверждают, что ударов было нанесено несколько. Жуткое зрелище.
– Удивительно, как это полиции с такой регулярностью не удается найти эти самые тупые предметы. А палка, конечно, должна была сгореть.
– Костров на улицах Кэмден-тауна замечено не было.
– Когда, по словам Филлипса, он вернулся домой?
– Говорит, около половины одиннадцатого, но подтвердить это некому. Домохозяйка ушла в кино, другого жильца тоже не было дома. Постоянной служанки там нет, а из соседей никто не видел его входящим или выходящим. Домохозяйка вернулась около половины двенадцатого, света в его окне не заметила и, поскольку он ночная птаха, решила, что дома его нет.
– Что, как говорят военные, доказательством не является.
– Попробуй убедить в этом присяжных, – огрызнулся Билл. – В любом случае звонить он никому не звонил, писем не писал и вообще не делал ничего, что могло бы свидетельствовать в его пользу. И уж, конечно, пары часов было вполне достаточно для того, чтобы спрятать окровавленную палку. Хотя бы даже где-нибудь в укромном углу Ричмонд-парка.
– Ладно, – прервал его Крук, – в конце концов, оправдывать или обвинять Филлипса – не наше дело. Вопрос в том, каким боком в этом деле замешан Феррис. Не забывай, когда он в последний раз угодил примерно в такую же историю, там тоже фигурировало пропавшее ожерелье.
– Он знал больше, чем был готов сказать – вот вполне безопасное предположение. Но, как бы то ни было, в полицию он не обратился.
– Интересно все же, помнит ли миссис Феррис, где он был в тот вечер. – Крук немного помолчал, потом неожиданно оживился. – Забавная штука память, – протянул он. – Пробуждается, когда этого ждешь меньше всего. Я тут подумал кое о чем. Автобусный билет.
Билл промолчал. Его недоброе, тонко очерченное и, наверное, некогда привлекательное лицо сейчас было напряжено, и в его бесстрастном выражении даже таилась некоторая угроза.
– Том Гомера, который миссис Феррис продемонстрировала мне как одну из двух книг, которыми ограничиваются читательские интересы ее мужа, был заложен автобусным билетом. Тогда я не обратил на это внимания, а сейчас вспомнил маршрут – тридцать первый. А тридцать первый ходит из Эрлс-Корт в Кэмден-таун. Вопрос, Билл, заключается в том, когда был куплен этот билет.
Глава 6
Увидев в этот ранний утренний час на ступеньках лестницы, ведущей к двери ее квартиры, мистера Крука, который сегодня походил на букмекера даже больше, чем обычно, Мэй ничуть не удивилась. «Мне хотелось бы еще раз взглянуть на этот том Гомера», – даже эти слова ее почти не задели. Билет был на месте, и Крик убедился, что память его не подвела. Тридцать первый маршрут, до Кэмден-тауна.
Только теперь Мэй посмотрела на него с некоторым любопытством.
– Зачем это вам?
– Что заинтересовало вашего мужа в Кэмден-тауне? – вопросом на вопрос ответил Крук.
– Понятия не имею. – Ее глаза расширились от страха. – Вы ведь не хотите…
– А он вообще упоминал когда-нибудь про Кэмден-таун?
– Конечно. Относительно недавно им понадобилось съездить туда с викарием. Мистер Фейн должен был прочитать там проповедь, а Вилли всегда ездил с ним в его машине, чтобы убедиться, что его преподобие ничего не забыл…
– И в тот день они тоже ездили на машине?
– Да. Помню, Вилли вернулся немного позднее обычного и я еще сказала, что в мире, должно быть, немало чудаков, которым нравится петь гимны в такой час. Казался сильно уставшим. Да, сказал еще, что ездить с мистером Феном гораздо опаснее, чем лежать в окопах во Франции.
– Охотно верю, – согласился Крук. – Так, говорите, он выглядел измотанным, когда вернулся?
– Да. Конечно, в его обязанности не входит разъезжать ночами на машине, но мистер Фейн такой забывчивый.
– Когда, говорите, он в тот вечер вернулся домой?
– Где-то около половины одиннадцатого.
– Сильно усталым?
– Не то чтобы усталым… Скорее – как бы это поточнее сказать… ну, словом, выглядел так, будто из него все соки выжали, как будто часы вдруг перестали ходить. Долго не ложился, несколько часов сидел, ничего не делая, просто смотрел на огонь.
– И читал? – вопросительно добавил Крук.
– Нет, все то время, что мы были вместе, а просидела я с ним до полуночи, он даже не прикоснулся к книге.
– А потом?
– Может быть, не знаю. Но когда я вернулась в гостиную в три ночи – к тому времени он так еще и не лег, – Вилли сидел спящий у погасшего камина, и книги рядом с ним не было. Я разбудила его, и он сразу поднялся и пошел со мной, и так больно было на него смотреть.
– А вы уверены, что он в тот день уезжал с викарием?
– Да. Он сказал, что без него мистер Фейн всегда сбивается с пути. Отправились они рано, потому что ни тот, ни другой не знали Кэмден-тауна.
– Какого это было числа?
Мэй заколебалась: трудно сказать точно. Да это, собственно, и не имеет значения, успокоил ее Крук.
– Скажите, а перед этой поездкой Вилли ничего не говорил про убийство?
– Нет. По-моему, никакого убийства еще и не было. Но в любом случае – нет, ничего не говорил. Помню, я еще подумала: вот Вилли прислуживает в церкви, а в это время кто-то убивает человека. Знаете, так странно иногда в голове совершенно разные вещи связываются, – извиняющимся тоном сказала она.
– Бывает, – согласился Крук. – А с этим юным Филлипсом ваш муж случайно знаком не был?
– Не думаю. Просто то убийство сильно подействовало на него.
– И вы по-прежнему не имеете от него никаких известий?
– Нет, сэр.
Мистер Фейн был раздражен и раздосадован. Начальство, и гражданское и церковное, целую историю раздули вокруг смерти человека, которого при жизни благополучно не замечали. Ни церковь, ни государство даже не задумывались о его здравии, и если дух отбывшего в мир иной сохранил хоть какое-то чувство черного юмора, которое делает жизнь терпимой для девяти десятых занятого своими делами человечества, то поднявшаяся из-за него суета должна была бы его позабавить. Начать с того – а для мистера Фейна это было во всем деле главным, – что церковь, оскверненная святотатством, должна быть освящена заново и такое дело потребует немалых усилий. Трудно ожидать, что епископу может понравиться убийство в церкви, хотя, надо отдать ему должное, он ни словом, ни намеком не упрекнул в этом лично мистера Фейна. Но если епископ оказался справедлив, то о большей части прихожан того же не скажешь. Любой викарий подтвердит, что среди верующих всегда найдется некоторое количество тех, кому не нравятся либо его методы управления приходом, либо характер, либо религиозные воззрения, и в настоящий момент это самое количество было готово – хотя и не в открытую – заявить, что, будь у них другой духовный наставник, столь печальное событие никогда бы не случилось в их церкви.
Далее, повторное освящение с неизбежностью потребовало времени, на протяжении которого церковь пришлось закрыть, и верной пастве пришлось искать приюта в сени других алтарей. Ну а викарий и мистер Бертон тоже были вынуждены выполнять свои обязанности – крещения, отпевания, наставления заблудших душ – под чужими сводами, и хотя, на вкус мистера Бертона, который с легкостью отслужит обедню даже в баре, все церкви на одно лицо, мистер Фейн принадлежал к другому, старшему, менее либеральному поколению. Церковь была для него домом, и он мучительно страдал от его утраты, даже временной.
Вдобавок к этому викарию доставляла большие переживания неустанная деятельность полиция и прессы. Он вздрагивал от каждого телефонного звонка, и в конце концов ему пришлось попросить брать трубку домохозяина. Даже если звонил кто-то из прихожан, невозможно угадать, когда она – а это всегда была она – начнет задавать неудобные вопросы. Бертон, этот добрый малый, справлялся с такого рода неприятностями гораздо более эффективно, нежели его коллега.
– Вы что, хотите, чтобы меня засадили на шесть месяцев за неуважение к суду? – рычал он в трубку, и эта простая юридическая формулировка почти всегда заставляла собеседника замолчать.
Тем временем охота на Ферриса продолжалась. Власти придумывали все новые и новые вопросы и бомбардировали ими бедного мистера Фейна, которого, будь он подозреваемым, судья давно бы приговорил к высшей мере, настолько невнятными и противоречивыми были его ответы. Помимо того, он просто боялся появляться на улице, где его поджидали любопытствующие прихожане. Заходя на почту или в аптеку, он неизменно чувствовал себя центром всеобщего внимания, не говоря уж о том, что его забрасывали письмами мужчины – и даже одна женщина, – жаждущие занять место Ферриса.