Феррис уловил, что кто-то вошел в церковь, и, обернувшись, увидел, как по нефу к нему приближается невысокий человек в рясе. Викарий этой затерявшейся среди холмов церквушки принадлежал к числу тех людей, что напоминают горожанину о вечном терпеливом круговращении земной жизни. У него было умное спокойное лицо, и он настолько привык к чудесам природы, что смутить его уже не могли никакие странности человеческого поведения. Он много чего знал про зло, что дает ростки собственной гибели в глубинах человеческого сердца, как знал и о существовании удивительной силы и способности к самопожертвованию, являющихся для человечества формой искупления грехов. Он почувствовал присутствие постороннего, лишь когда столкнулся с ним едва ли не лицом к лицу. И прежде всего увидел, что человек этот до смерти чем-то напуган.
– Здесь вы в безопасности, – медленно проговорил он своим глубоким голосом. – Здесь вас вряд ли кто тронет.
Они встретились взглядами, встретились и задержали их – на миг, показавшийся Феррису вечностью. Один – исполненный такого покоя и мира, каких беглец не видел с отроческих лет, другой – загнанный и опустошенный. Священник заговорил первым:
– У вас неприятности? Если я могу быть чем-нибудь полезен…
– Нет. – Феррис покачал головой. – Все в порядке. Разве что вы позволите мне остаться здесь.
– Разумеется, милости просим. Но церковь скоро закрывается. Вам есть где провести ночь?
– На Холмах.
– Думаю, могу предложить вам что-нибудь поудобнее.
Феррис бросил на него пронзительный виноватый взгляд.
– А вы знаете, кто я? Хоть какое-то представление имеете?
– Ни малейшего. – Голос викария был негромок и исполнен невыразимой мягкости. – Знаю только, что вам негде приклонить голову.
– Я – грешник. – Феррис и сам не смог бы сказать, что заставило его произнести это слово.
– Как и все мы. – В голосе священника прозвучал покой, сродни покою Холмов, разливающемуся до самого горизонта.
– Но я… нет, вы не поняли… Речь идет об убийстве.
Викарий шагнул вперед, остановился, более пристально посмотрел на пришельца своими ясными, орехового цвета глазами и, кажется, узнал его.
– Вы – Феррис, человек, которого разыскивает полиция. Но это не имеет значения. Повторяю, здесь вы в безопасности.
– Вы укрываете преступника, – хрипло поговорил Феррис.
– Никто не может заставить церковь выдать человека, ищущего ее защиты. Это старый закон, и для меня его вполне достаточно.
– Я не собирался тревожить вас. – Феррис говорил медленно, с трудом. – Я дошел до края.
– Разве могли вы выбрать лучшее место?
– У меня есть знакомый – юрист, я просил его помочь мне, но он отказался. Сказал, что его долг – сдать меня полиции.
– Но я не юрист. Тут все по-другому.
– То есть вы готовы оставить меня на ночь?
– Не можете же вы оставаться на улице. Слишком сыро.
Феррис встал; от долгого пребывания на свежем воздухе он продрог, члены сводило, измученный душой не меньше, чем телом, он с трудом держался на ногах. Не говоря ни слова, он последовал за своим поводырем и через боковую дверь вышел на церковный двор, где под покрытым тучами небом, несколько клонясь набок, мрачно возвышалась каменная стена – большой нескладный дом приходского священника.
– Этот дом с пристройками был возведен во времена, когда у преподобного была жена и дети, количество которых выражалось двузначными числами, – пояснил пастор. – Ну а сейчас моими главными постояльцами являются мыши, хотя, по-моему, время от времени заявляется и крыса.
Пасторская экономка посмотрела на бродягу, вошедшего в дом вместе с хозяином, без тени любопытства; в ее глазах он был лишь последним в длинной веренице отверженных, вечно неустроенных людей, а также избежавших виселицы преступников, использующих неземную доброту пастора. Она принесла горячей воды, мыло, и Феррис побрился. Увидев в зеркале знакомое лицо, он испугался: теперь его так легко узнать.
Пастор предложил ему сигарету, напоил чаем и не задал ни единого вопроса.
– Мне хотелось бы знать, – через некоторое время проговорил Феррис, – что, по-вашему, мне следовало бы сделать.
– Полагаю, вернуться, – без малейших колебаний отозвался священник.
– Вы имеете в виду… в Лондон? Но ведь там меня немедленно схватят.
– На вашем месте, я избавил бы их от этих трудов.
– То есть сдаться самому?
– Полагаю, да.
– Но тогда я окажусь совершенно беззащитен.
– Более беззащитным, чем сейчас, вы быть не можете. Здесь вы даже на юридическую поддержку не можете рассчитывать. Между тем у вас имеется адвокат…
– Адвокат? У меня?
– Некто Крук. В ваше отсутствие он действует от имени вашей жены. Вы что, газет не видели?
– Я читал, что меня признали виновным в убийстве человека, которого я впервые увидел за пять минут до того. Но как мне доказать, что я этого не делал?
– Уж точно, не оставаясь здесь.
– Но я не собирался возвращаться. Ради жены.
– Жены? Вы хоть представляете себе, каково ей было все это время? Вы хотите, чтобы о ней говорили, что она жена человека, который добровольно расстался с жизнью – а вы это имеете в виду, не правда ли? – потому что ему не хватило духа предстать перед судом?
– Легко вам говорить. – У Ферриса отчаянно заходили желваки.
– Если вы ни в чем не виноваты…
Феррис слепо, умоляюще выбросил вперед руки.
– Если бы… если бы я и вправду был ни в чем не виноват. Но это не так.
Глава 9
История, которую он поведал пастору, сидя перед горящим камином и совершенно забыв о слушателе, переживая былые страдания, страх и бесконечные предчувствия бед еще горших, была удивительна и печальна; это была повесть о заблуждениях и боли, таких же старых, как история самого человечества.
– Началось все это пятнадцать, нет, шестнадцать лет тому назад, – говорил он мистеру Кэткарту. – Случилось нечто такое, от чего я даже внутри себя так и не смог избавиться. И мне кажется, что последствия этого будут преследовать меня в могиле. – Он вздрогнул. – Которая, коли на то пошло, не так уж далека, – добавил он.
– И что же это было такое? – спросил Кэткарт с беспощадной нежностью, которую он испытывал к этому человеческому обломку, выброшенному на берега его жизни.
– Убийство. – Феррис глубоко вздохнул.
– Убийство, совершенное вами? – Ничто, казалось, не могло смутить пастора.
– Нет. Но я в нем оказался замешан. Думаю, если бы нас тогда поймали, виселицы мне было бы не избежать. Но никого не поймали. Никого.
– А человек, совершивший убийство, – что толкнуло его на такой шаг?
– Это тот самый, кто десять дней назад убил Уркхарта в Кэмден-тауне.
– Уверены? – Пастор выбил трубку.
– Я видел его в то же самое время рядом с местом, где произошло убийство. Мы не встречались много лет, но все равно я его сразу узнал. Такие люди не забываются. Тогда я не придал нашей встрече особого значения; я даже не знал, что это за помещение, что в нем находится ювелирная мастерская, вообще оказался там по чистой случайности. Незадолго до этого я привез викария в церковь и оставил его там, после чего мог бы вернуться прямо к себе домой, на Эрлс-Корт, но что-то мне было не по себе, а тот район Лондона я не знал, вот и бродил по улицам, просто ходил туда-сюда. В конце концов я уперся в какой-то тупик: позади меня была стена, отбрасывающая глубокую тень, а впереди – тыльная часть магазинов. Я прислонился к стене, чтобы прикурить сигарету, но в тот же момент услышал шаги, поднял голову – и увидел его.
– А он вас видел?
– Не думаю. Он спокойно появился из-за угла, бросил взгляд на дорогу и двинулся вниз, стараясь шагать как можно тише. Нет, нет, меня он точно не заметил, иначе постарался бы как-нибудь прикрыть лицо – носовым платком или чем другим.
– А вы уверены, что это был именно он?
– Хотел бы ошибиться, но его лицо, да и походку, мне не забыть. Вспоминаю, он как-то сказал мне, что одна нога у него чуть короче другой, и, чтобы скрыть хромоту, ему приходится делать ботинки на заказ – одна подошва немного толще другой. В тот момент единственное, чего я боялся, так это что он увидит и узнает меня. Скверно, когда такой страх преследует тебя годами.
Пастор, казалось, не нашел, что на это ответить, и, секунду помолчав, Феррис продолжал:
– На следующий день газеты сообщили об убийстве. Я старался уговорить себя, что оно произошло в другом месте, но знал, что это не так. Я купил билет на автобус, поехал в Кэмден-таун и увидел, что перед мастерской – окна в нее были наглухо закрыты – толпится полно народу: безработные и зеваки. Тело собирались отвезти в морг, и полиция разгоняла собравшихся. Затеряться в толпе было не трудно, но я обошел мастерскую, чтобы убедиться, что именно отсюда выходил Фентон вчера вечером. Чего бы я только ни отдал, чтобы это было не так, но все, увы, было так. С той стороны тоже были полицейские, и в какой-то момент они начали поглядывать на меня с подозрением, так что я почел за благо долго не задерживаться. Только спросил перед тем, как уйти, одного из них, то ли это место, где нашли тело убитого. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Допустим. А вам что-нибудь известно об этом?» Мне представился шанс, но я им не воспользовался. Просто не смог себя заставить. Помимо всего прочего мне казалось, что у полиции свои способы вести дела. Допустим, убийца каким-то образом наследил, и по этим следам его отыщут. А знаете, каково это ложиться спать в страхе, а утром просыпаться с чувством, что к тебе прикасается призрак – рукой холодной, как камень? Я понятия не имел, до чего полиция может докопаться, надеялся только – о, как же я надеялся! – что останусь в стороне от этого дела. Потом взяли этого паренька. Он клялся, что не виновен, и я знал, что убийство наверняка не его рук дело.
– Откуда такая уверенность?
Негромкий голос помог несчастному немного взять себя в руки.
– Ну так я же знал, как Фентон убил Кристи – таким же способом. Это он, точно он убил Уркхарта, но так же, как его не поймали в первый раз, скорее всего, подумал я, не найдут и сейчас. Я понимал, что должен сделать одну вещь, а именно – пойти в полицию и рассказать все как есть. Фентон где-то прячется, и его надо найти. Но в то же время я проговаривал про себя все те вопросы, которые мне будут задавать: кто такой Фентон? Как я с ним познакомился? Где мы встречались? Я все откладывал и откладывал визит в полицию, и изо дня в день, из часа в час меня преследовал образ того ни в чем не повинного человека. Я видел его лицо в трещинах на стенах, в тени, отбрасываемой ветками деревьев, оно покачивалось передо мною в воздухе. И еще я знал, что он тогда чувствовал. Порой я думал о том, что запросто мог сам оказаться на виселице за убийство, о котором даже не помышлял, не думал, что оно может произойти. Меня и сейчас бы могли повесить, представься такая возможность.