Исход драмы происходит на людях. Это не тот штамп, что сложился в литературе позже: чуть что случилось — беги к коллективу, а люди спасут. Дружеское участие Алехи Шарганчика, несколько бестолковое, да извечная тяга мужиков к общению друг с другом, усиленная новыми интересами, — вот что сыграло свою роль. А последнюю точку помог поставить тесть: «— Больно-то не кисни!.. Эко дело, подумаешь. Я старик, да ни на что не смотрю… И ты плюнь, взгляни повыше. Да и некогда этим заниматься…» Некогда, потому что впереди ждет большое общественное дело. Вот эта высота нравственных представлений крестьянской среды, способность безоглядного прощения — не от слабости, а от сознания собственной силы, — привлекательны в образе добродушного и могучего старика Епиши.
Светом большой надежды полна концовка повести: «Солнце поднималось все выше, искрились, горели сугробы — и не было на душе у Федьки ни страха перед будущим, ни злобы».
Трудно поверить, что «Будни» появились сразу после тех, первых рассказов, — шаг сделан А. Тарасовым очень значительный. А следующий — роман «Ортодоксы», опубликованный в журнале «Земля советская» (1930, № 7—8), — в нем писатель использует свои наблюдения из жизни совпартшколы в условиях яростной борьбы с троцкистами. Критика встретила роман недоброжелательно. Даже Петр Замойский, читавший роман в рукописи, не принял критической позиции А. Тарасова. Вот запись его 25 января 1930 года: «…написано хорошо, местами чрезвычайно хорошо. Типы партшкольцев почти физически ощутимы. Видны их лица. Они живые, яркие, четкие. Сцены некоторые так сильно даны, что забываешь даже, рукопись ли лежит перед тобой или это само действие происходит и наблюдаешь его…» ( ф. 49, оп. 1, д. 522, л. 1) Отдельной книгой роман «Ортодоксы» никогда не выходил.
С 1930 года литературная работа становится основным делом жизни А. И. Тарасова. Весной этого года он приезжает в Москву учиться в институте кинематографии, но его постигла неудача. Вот что он пишет об этом в автобиографических заметках: «…выдерживаю испытание на сценарное отделение. Но общежития нет, с квартирой устроиться не могу, когда нахожу приют у одного работника Литфонда, оказывается, из списков учащихся института уже вычеркнут» (ф. 49, оп. 1, д. 440, л. 1). Будущему писателю не легко было найти свое место в Москве, ему приходится неустанно заниматься самообразованием.
А одновременно Тарасов много ездит по заданиям редакций газет и журналов (Сибирь, Урал, Средняя Азия, Вологодчина, Архангельск и т. д.), публикует очерки в «Лесной промышленности», «Комсомольской правде», в журналах «Красная новь», «Земля советская», «Наши достижения». Не оставляет молодой писатель и художественной прозы: в первой половине тридцатых годов (а кое-что, видимо, и раньше — многие рукописи не датированы) он написал повести «Синие поля», «Дальним волоком», «Легенда об исчезнувшей деревне», «Кривая дорога», «Повесть о комсомоле», «Удивительные происшествия в городе Ротозейске» и другие, а также множество рассказов. Сохранилось в архиве писателя немало планов, замыслов, набросков, в их числе повести «Сыны деревни», «Соль земли» — из жизни провинциальной богемы и т. д. Возможно, некоторые из этих произведений опубликованы и «утонули» в журнальной периодике. Известно также, что в 1931 году А. Тарасов работал над романом «Иньва» (сохранилась датированная машинопись объемом 277 страниц).
Работа велась писателем огромная, а, судя по всему, печатать прозу он не спешил, не будучи уверен в успехе. Только с 1935 года к читателю одна за другой пошли новые повести А. Тарасова, прежде всего в «Красной нови», а потом и отдельными изданиями.
Только однажды обратился Александр Тарасов к жизни дооктябрьской еще деревни в повести «Подруги» (1935), проследив путь двух своих героинь с их девичьих лет и горького замужества до старости, что пришлась уже на первые колхозные годы. Эту вещь пересказать невозможно, поскольку она сама по себе прямой, несколько стилизованный под прямую речь крестьянки сказ. И ведется он по воле настроения старой Александры, ассоциациями нередко неожиданными, воспоминаниями порою случайными. И тем не менее в неожиданном и случайном А. Тарасов сумел не только воплотить характеры героев в единстве языка и образа жизни, но и сам этот образ жизни. Воссоздают его и картины труда, и семейные сцены, и деревенские гуляния с их песнями и частушками. Во многом А. Тарасов предвосхитил искания «деревенской прозы» конца шестидесятых — семидесятых годов, то есть уже нашего времени. А тогда, в середине тридцатых, повесть была необычной и оказалась не всем понятной. Во всяком случае, оценили ее по достоинству не сразу.
Рассказ Александра Тарасова «Отец» (1935) — это своего рода лирическое повествование о последнем единоличнике. Дело не только в том, что речь ведется от первого лица, причем в рассказчике по приметам биографии угадывается сам автор. Определяющей оказывается интонация: в ней нет и тени осуждения или шельмования отсталого человека, тупо не принимающего нового. Позицию писателя определяет сочувствие старому отцу, неспособному отрешиться от привычных представлений, и горечь сожаления. А выявляется смысл драмы на фоне объективных картин жизни деревни, вступившей на новые пути.
Одна деталь, оброненная в самом начале повествования, весьма красноречиво свидетельствует об искренности рассказчика. Сын приезжает к отцу в деревню после пятилетнего перерыва. Тут же в доме появляется любопытный сосед Манос, которому очень хочется казаться умным. Он бесцеремонно берет записную книжку гостя из его рук, читает: «Письмо из деревни. Опять отец просит денег. Что я им — денежный?..» Реакция рассказчика: «Не давая дочитать, я беру книжку и прячу ее в карман. Лицо мое горит… Мне стыдно смотреть и на отца, и на всех домашних». Здесь невозможно усомниться в житейской достоверности сцены, и впредь писателю веришь уже в каждом слове.
А почему бы не верить? — но речь ведь идет об отце, и не каждому в подобном случае хватит духу быть правдивым до конца. Тарасов — смог. «В моих мыслях он двоится, — скажет рассказчик позже. — Мне жаль в нем того, первого, безгранично простого, доброго, и меня злит этот второй — жадный, упрямый, во всем сомневающийся».
Каков же он, отец, первый и каков — второй?
Немногие вехи жизни отца отражены в скупых дневниковых записях: родился он в 1864 году, наречен Павлом, женился в 1889-м, сын Андрей родился в 1900-м, в 1925 году умерла жена. Слова об этом последнем событии выведены «нетвердой рукой». Он был хороший семьянин, после смерти жены один воспитывал младших детей. По-своему заботился и о старшем, приучил его к чтению, и до сих пор Андрея волнуют эти «книги из корзин коробейников всего уезда, десятки лет оберегаемые, без счета раз прочитанные». Пусть эти книги лубочного содержания, исторические или приключенческие, — внося разлад в юный ум, они все-таки утоляли страсть познания. Но еще красноречивее они характеризуют отца.
Деревенский книгочей, каких немало было по России, он был и неутомимым тружеником, возделывающим свою пашню, и умелым мастером-бондарем. Труд, пусть тяжелый и напряженный, ему в радость и удовольствие. Таков он первый. Но что же тогда мешает ему войти в колхоз?
Нет, ничего вразумительного отец сказать не может: вступить в колхоз для него — будто «назад пятками ходить», «все равно что волосы снять да среди бела дня по деревне пройти»… Короче, за этими окольными, по-крестьянски замысловатыми высказываниями — страх перестраивать жизнь, стариковское упрямство, наконец. Даже на раздел с детьми пошел отец, мучается в одиночестве, не желая подстраиваться ко всем.
Нет, старик вовсе не против Советской власти и не осуждает тех, кто вступил в колхоз. Скрывая свой интерес, приглядывается он, как люди работают в колхозе, об этом же частенько спрашивает сына. Ходит он на колхозное поле, на котором впервые в этих северных местах посеяли озимую пшеницу. С тревогой думает отец и о том, что он остался единоличником в числе немногих, среди которых и такой бездельник, как Кисяй. «Оба и с сыном-то ничего не делают, только мотаются да спят… Вот так всю жизнь прожил», — говорит он о нем сыну.
Нелегко, непросто примеривается к колхозу старый крестьянин, не сразу избавляется от раздражения но все ближе и ближе он к односельчанам. И сын, не желая обижать отца, стремясь переубедить его фактами, уже верит, что скоро, скоро отец будет со всеми вместе.
Обаятельный образ молодой колхозницы создаст Александр Тарасов в рассказе «Анна из деревни Грехи» (1936). Она в колхозе — новенькая: познакомившись на лесопункте с Егором, выходит за него замуж и приезжает к нему в деревню. Пристально приглядываются колхозники к молодухе, — так бывало всегда и раньше, — нравы крестьянской среды пока мало изменились. Да и зачем бы им в этом меняться? Тех, с кем рядом живешь и работаешь, знать надо.
Всем привлекательны приветливость Анны, ее сноровистость в любой работе — траву ли косить, рожь ли серпом жать… В этом рассказе, наверное, впервые так подробно рисует А. Тарасов картины коллективного труда. Работа, кажется, все та же, извечная, но писатель знает ее так дотошно, так увлечен своими героями, так радуется единству людей в совместном труде, что нельзя не увлечься вместе с ним. И природа своей летней щедрой роскошью, принимая работающих людей, пленяет нас.
Рады односельчане видеть красивую счастливую пару, а рослый широкоплечий Егор тоже очень заметен, — только исподволь начинает назревать что-то неладное. На покосе Егор заметно отстает от своей жены, — он тут вовсе не из первых. А вот поговорить, похвастать — горазд. Сам Трофим, отец Егора, замечает это и однажды в разговоре обрывает хвастовство сына: «Пустой колос высоко стоит». Вот так по-крестьянски Трофим основателен во всем: и в слове, и в работе, — и справедлив. Обидно ему за сына, однако и невестка ему дорога, внушает уважение. Не в силах он упрекать ее в том, что она мало-помалу охладевает к Егору. Отца раздражает жалкая самовлюбленность сына. Вот на березовом полене он видит буквы «Е. Т. Д.» и отмечает про себя, что «они были вырезаны глубоко, с большим упорством и любовью». И снова те же буквы на прялке, которую Егор сам сделал и подарил матери с надписью: «За решительность дела и качество работы всслюбезнейшей матери от дорогого сына». А прялка возьми и сломайся… В старое время, думает Трофим, «баба принимала мужа таким, каким он был, покорно и безропотно», и видит, что теперь не так, и, болея за сына, все-таки не осуждает невестку.