Гришка в стороне смущенно отмахивается:
— Не слушайте ее, болтушку.
Гришке всего шестнадцать, но он высок ростом, плечист, руки у него длинные, мускулистые, движения неуклюжи.
— Ты, Гриша, утвердись, — советует ему Манос. — Раз получается любовный обрыв, значит, делать нечего.
И сам смеется.
— Бабы, — кричит Мурышиха, — вы чего хохочете? Мне его сейчас, может, и от правды жаль…
— Так в чем дело? — говорит пожилая Устинья Белова. — Вот пойдем косить — кустиков-то много…
Мурышиха с достоинством поворачивается в кругу.
— Ой, бабы, разве мне такой нужен. Этот и захватить как следует не умеет…
Опять все смеются.
Гришка отходит к заводу и садится на камень.
Онисим пробирается сторонкой. Он сжимает под пиджаком части ружья и с опаской посматривает на Макара Ивановича. Остается шагов десять до гумна. За гумном уже никто не остановит…
— Решил сходить? — кричит из толпы Макар Иванович и делает к Онисиму несколько шагов.
Онисим останавливается.
— Да вот с кротоловками.
И, не дожидаясь, поспешно идет.
— Ну-ну, сходи, — добродушно говорит ему вслед Макар Иванович.
В лесу Онисим отдыхает от всех забот и горестей. Здесь его волнует все: неожиданно вспыхнувшая на солнце лиловым пламенем верхушка ели, клыхтание тетерки, свежий след медведя, заросшая лесная река с древними холодинами, со светлой зеленью молодой рябины.
Онисим внимательно смотрит под ноги и в каждую кротовую кучу зарывает капканчик. Лыско бежит стороной, неся морду по земле, как настоящая собака…
Летом прошлого года Онисим принес в избу корзину с пятью маленькими слепыми щенками, поставил среди избы стул и выклал на него один за другим всех щенков. Щенки попискивали, тыкались друг в друга смешными, голыми мордами и падали на пол. Падающих Онисим бросал обратно в корзину. Вскоре на стуле остались только два щенка: белая с черными пятнами сучка и черный кобелек. Они долго ползали по стулу. Наконец, сучка упала, угадав прямо на голову, и заскулила. Кобелек остался на стуле один. Он несколько раз подползал к краю плоскости и уже заносил над пропастью лапу, вытягивал шею, но каждый раз попискивая отползал обратно. Вот он выполз на острый угол стула, опустил книзу морду и на несколько секунд остался неподвижен. Потом резко дернулся назад.
Дрожащими от волнения руками Онисим взял его за шиворот и опустил на пол. Потом он поднял корзину с четырьмя щенками, наказал снохе Ирине, чтобы она не выпускала ребятишек, взял в сенях заступ и ушел к овинам. Вернулся он с пустой корзиной и, как разделся, сразу подошел к черному кобельку. Он взял его к себе на колени, открыл рот, ощупал у него нёбо, ощупал за ушами, осмотрел лапы, грудь и остался доволен. Он велел восьмилетней Катьке отвязать в сарае тоскующую Найду. Найда вошла, худая и жадная, и прямо с порога бросилась к сыну. Она принялась его лизать и тихонько повизгивала. Ребятишки сидели вокруг них на корточках и наблюдали, как единственный из пяти сосал мать.
Онисим назвал кобелька Лыском и с величайшей заботой следил за тем, как для Лыска мало-помалу открывался широкий сложный мир сенного сарая, бурьяна около рябины и избы.
У Лыска скоро прорезались глаза. Об этом ребята узнали неожиданно, хотя с пеленок привыкли к собакам. Первой узнала Катька и вынесла щенка на пыльную улицу. Широкий, неуклюжий Лыско смешно прыгал, почти не отделяясь от земли, вилял хвостом и пытался лаять. Потом он бегал за Катькой, по брюхо утопая в мелком песке, и, запутавшись, падал через голову. С крыльца он скатывался кубарем. Ребятишки от души хохотали.
Через неделю Лыско уже сам мог взбираться по ступенькам крыльца, не падая и не скуля. У него появилась удивительная смелость. Он один выходил на большую дорогу и тявкал на пробегавших мимо взрослых собак. Он шел с ребятами в поле, на реку, купался вместе с ними.
Так постепенно Лыско превратился в молодую собаку. Онисим ждал этого с нетерпением. Он наблюдал за первой схваткой Лыска с кобелем Макара Ивановича — Шариком. Шарик был старше и сильнее Лыска и, если бы их не разнять, загрыз бы его совсем, но Лыско не сдавался: окровавленный, с порванным ухом, он рвался из рук Онисима. Онисим стал еще пристальнее следить за Лыском и ясно видел, что такой хорошей собаки у него за всю жизнь не бывало…
Вот она и белка: маленький, совсем еще рыжий комочек на сосне. Ее выдает шишка, гулко упавшая на дорогу. Онисим подзывает Лыска и показывает ему на белку. Лыско видит зверька. Он удивлено застывает на месте.
— Полай, собачка. Пола-а-ай…
Лыско пищит. Белка насмешливо посматривает на него и шевелит пушистым хвостом. Лыско тявкает. У Онисима начинает сильно биться сердце.
— Давай, давай…
Лыско тявкает снова, царапает ствол лапами и вдруг отрывисто, неуверенно, с оглядкой на хозяина принимается лаять.
Онисим снимает фуражку и вытирает с головы пот.
Лыско лает громко, беспрерывно, с волнующим повизгиванием и бегает вокруг сосны.
Онисим достает части ружья, собирает их и вставляет патрон с бекасинником. Потом он несколько отходит от сосны и уже спокойно, привычным движением поднимает ружье.
Это нехорошо, но белка должна быть убита: собака учится находить.
Онисим ровно касается пальцем спуска. От грохота Лыско подпрыгивает, но, мгновенно сообразив, в чем дело, принимает белку на зубы.
— Не тронь! — кричит Онисим.
Но белка еще жива. Перехваченная посредине острыми сверкающими зубами Лыска, она царапает когтями сухой мох и пищит. Большие яркие глаза ее полны смертельного ужаса.
— Хватит! Отпусти.
Онисим вырывает у Лыска белку. Теперь она уже не двигается, повисла на руке приятно тяжелая и теплая.
Лыско прыгает и визжит от радости. Потом, как сумасшедший, бросается в лес. Онисим слышит шуршание задеваемых им сучьев.
— Так, так — говорит Онисим, — побегай, пока глуп.
Он отсекает по суставам передние беличьи лапки и, подозвав Лыска, бросает ему. Лыско подхватывает их на лету и ест жадно и быстро, не роняя изо рта, сильно встряхивает головой и урчит.
Онисим любуется им.
Потом Онисим натаскивает Лыско разыскивать белку по следу и поднимает ее с земли на дерево.
Поставив все капканы, Онисим разбирает ружье, снова прячет части его под пиджак и возвращается в деревню.
Дома, не раздеваясь, он идет к Лаверу и рассказывает о собаке.
Лавер молчит, полуобернувшись к нему. Он в одной рубахе, в старых валенках, на руках холщовые рукавицы: собрался в хмельник исправлять колья. Сердито торчат его усы.
— Да, собака, — несколько потускнев, говорит Онисим. — Для нас собака — это все…
Лавер проходит в хмельник, ничего не ответив…
Опечаленный Онисим возвращается домой. Его снова мучит чувство неловкости, и это пугает его. Он начинает следить за соседом и каждый раз открывает в нем что-нибудь такое, чего раньше не замечал. Так, например, Лавер, здороваясь, не подает руки. Если нужно занять табаку, он присылает внучку Наташку.
Тревога не утихает. Онисим прислушивается к разговорам и однажды узнает, что о размолвке их догадываются многие.
Но теперь он мало видит людей. Каждый день в лесу. Уходя из дому, он привязывает Лыска в сарае и велит Катьке отвязать его через час. Он запутывает свои следы в огородах, за гумнами, делает по полю большой крюк и направляется в лес не через Сарьин поток, где всегда ходит, а через Дедово. Вот и биржа. Три большие сосны встречают его еле уловимым шумом. В прохладной тени свистят синицы. Онисим облегченно вздыхает, еще раз осматривается и влево у ольхового куста видит Лыска. Кобель падает на брюхо и ползет к Онисиму. Онисим поднимает ногу, Лыско ужимается и закрывает глаза. Не ударив его, Онисим опускает ногу. Ошалев от радости, Лыско прыгает, катается по траве, потом вскакивает и стремительно бежит в лес. Онисим идет за ним и не может сдержать улыбки.
Впереди звенят косы. Лыско начинает лаять. На тропу выходит Макар Иванович. От него веет хозяйственностью. На нем вышитая полотняная рубашка, витой лиловый пояс с большими кистями. На поясе позванивают ключи.
— Три стога сворочали. Сено, как гарус! — весело говорит Макар Иванович и, заметив Лыска, кивает на него Онисиму: — Не мог спрятаться?
— Не мог. Разыскал, — улыбнулся Онисим.
— Да, пока он в лесу лишний. В избушке не был?
— Нет.
— Ох, сейчас у озера хорошо… — вздыхает Макар Иванович.
Стоят молча. Онисим спешит: к обеду надо выбраться на старую лесную дорогу и осмотреть все кротоловки. Макар Иванович не уходит.
С пожни слышится голос Александры Мурышихи:
— Смотрю, матушки, и вправду Игнашонок. Борода широкая, черная. Пьяный. «Ты что, Платон?» — «Да вот странствую…» — «Из колхоза вычистили?» — «Вычистили, так их, растак». — «А ты бы меньше пил да работал». Молчит. Глаза красные…
Редкие тени под елками неподвижны. Пахнет далеким лесным пожаром.
— Что это у вас с Лавером? — не глядя на Онисима, говорит Макар Иванович.
Онисим мрачнеет:
— Нет-нет, что ты!
— Вам, старикам, надо жить дружно, — не слушая его, продолжает Макар Иванович. — Что это вы на самом-то деле!
Онисим смотрит в сторону. Ему кажется, что дело у них с Лавером зашло слишком далеко.
— Нет-нет, ничего, — повторяет он и уходит.
Лавер тоже ловил кротов. Иногда старики вместе отправлялись из деревни и до самого леса шли молча. В разное время оба они навестили свои лесные избушки и путики[16]. Тропы Онисима шли через древние урочища и болота — Красная ледина, Сосновец, Великие мхи. Изба его стояла на Шивде, близ озера Данилова.
Лавер обитал километрах в двух от него, за лощиной, на берегу речушки Укмы. Тропы его шли через Высокую Гриву, Борки, Толоконные горы. Пути их пересекались на берегу Шивды, у старой вырубки. В этом месте был переход за реку: две жидкие лавинки, тонкая жердь с берега на берег — перила. К перилам они приставляли колышек. Иногда один из них выходил на ночлег раньше. Тогда он, как было условлено, ронял колы