— Нет? — произносит Шмотяков и наклоняется к воде.
— Нет.
К берегу прибивает кусок свежеотпиленной тесины. Шмотяков берет ее в руки и нюхает. Доска пахнет теплом и смолой.
— Люблю свежее дерево, — говорит Шмотяков.
— Тут у нас лесу хоть подавись, — отвечает Манос.
Он не успевает договорить. Над самыми их головами небо разрывается с грохотом и треском. В то же мгновение впереди них беззвучно отделяется от земли высокая сухая ель и летит в реку. Белая разодранная ее вершина падает совсем близко от Шмотякова и Маноса. Сильной струей воздуха их отталкивает в сторону: дрожит земля. Потом они видят вихрь белых осколков и сучьев.
Манос смотрит на своего спутника. Шмотяков стоит бледный. Манос берет его за руку и тянет под большую ель.
Падают крупные холодные капли. Становится совсем темно. Гром не прекращается.
Ливень начинается широкий и оглушительный. Вода сразу пробивает густоту сучьев. За несколько минут Манос перемокает до нитки. Шмотяков защищает руками шею, но все-таки вода пробирается за воротник его кожаной тужурки. Даже в сапогах у него вода. Он ежится, вертит головой и с отчаянием посматривает вверх.
Около них, между корнями, текут ручьи. Мох намокает, раздувается.
Манос то и дело выходит из-под елки и с улыбкой подставляет под дождь обнаженную голову.
Ливень прекращается. Все еще тихонько покачиваются ветви берез и сверху по траве стучат крупные капли, но небо уже проясняется, становится светло и прозрачно. Остро пахнет свежей хвоей, грибами и травами.
Манос снимает штаны, рубаху, крепко выжимает их и снова надевает на себя.
Шмотяков стоит под деревом, брезгливо морщится и отряхивает перемокшую кепку.
— Э, благодать-то какая, — говорит Манос и показывает вокруг себя руками на лес, на травы, на реку, заполнившую с краями низкие берега.
Шмотяков выходит из-под дерева, боясь тряхнуться. На лице у него грязные потоки, волосы прилипли ко лбу.
— Ну, что же ты? — говорит Манос. — Скидывай штаны да отожми, перестанешь ежиться-то.
Манос рассматривает Шмотякова и негромко смеется. Глаза у Маноса сияют. Он даже порозовел, выглядит совсем молодо.
— Сейчас вы, Андрей Петрович, все равно, как скворец у гнезда. Настоящее представление! Ну, пошли, что ли?..
— Да нет, пожалуй, сегодня не пойдем, надо обсушиться.
Манос не возражает.
Они выходят на еловую гряду. Влажно краснеет брусника. По стеблям трав карабкаются кверху черные жуки, на листья проворно выползают голубые черви. Кое-где у темных от сырости стволов лежат клочки оборванного ливнем седого лишайника.
Они принимаются отыскивать тропу.
— У меня, надо вам сознаться, — говорит Манос, — срыв. Иногда лежу в тягости и весь корпус горячий. А как погода наладится — мне легче. Сейчас я куда угодно. Сейчас я в себе еще молодость содержу.
Шмотяков шагает за ним, шурша мокрой одеждой.
Из-за деревьев выходит широкий седеющий человек, обвешенный сумками и битой птицей.
— Это наш лесной профессор, — тихонько поясняет Шмотякову Манос. — Он говорить не любит. Живет молчком. — И кричит: — С хорошей погодой, дед!
Старик скупо улыбается. Шмотякова он осматривает исподлобья долго и внимательно, но ничего у него не спрашивает.
Указывая на Шмотякова, Манос объясняет старику:
— Это, дед, высокое лицо. Кабинетный ученый.
— Как тебя звать? — спрашивает у старика Шмотяков.
— Лавер.
— А по батюшке как?
— Не величайте меня. Не надо… — сухо отвечает Лавер.
Манос виновато смотрит на ученого: «такой уж он у нас…»
— Тут поблизости его избушка. Можно обсушиться. Ну, старик, веди нас в свою берлогу.
Лавер, ничего не ответив, шагает вперед.
Скоро они подходят к его владениям.
Изба стоит под двумя большими елками. Лес начинается от самых ее стен. Хоть бы маленькая полянка! У самой двери громадный пень, заменяющий, видимо, охотнику стол. Окна в избушке нет. Внутри — узенькие нары. Над каменкой — черные, сияющие грядки с лучиной. В избе еще чувствуется теплота вчерашней топки.
Манос сразу разводит на улице костер, и они со Шмотяковым сушат одежду. Лавер молча посматривает на них и щиплет убитую птицу. Он не приглашает их ночевать, хотя уже темнеет. Манос берет в углу избы большой пук берестяных обрезков, часть их наматывает на палку и зажигает в костре.
— Ну, пойдем, — говорит он Шмотякову. — Тут, видно, гостям не рады.
Лавер даже не поднимает головы, щиплет птицу и разговаривает с собакой.
— Как? — спрашивает у Шмотякова Манос, когда они углубляются в лес. — К этому старику подойти, как к ежу.
— Да, старик, — неопределенно отвечает Шмотяков. — И много у вас эдаких?
— Да нет, пока один. Не старик — картина. Он людей не любит. По его тропам не ходи.
— Вот как! Это, пожалуй, может помешать моей работе.
Идут молча. Манос размахивает факелом. Длинные черные тени мечутся между стволами. Шмотяков настороженно следит за ними и, как кажется Маносу, боится.
— Сегодня для начала пришлось тебе кое-что повидать, — говорит Манос. — Ничего, привыкнешь.
— Привыкну. А я думаю о том, как бы нам этого старика задобрить…
Глава четвертая
Манос не оставляет приезжего в покое. Он следует за ним всюду. У шалаша почти не отходит от него, раскладывает костер, приносит воду, отгоняет собак или просто, привалившись к сосне, смотрит, как Шмотяков делает записи у себя в тетради. Иногда он подходит совсем близко к нему, заглядывает через плечо. Иногда, пользуясь тем, что Шмотяков о чем-нибудь задумался или отошел, берет у него тетрадь и перелистывает ее, старательно смачивая языком палец.
— У вас тут какие-то фигурки: вроде домики, вроде елки. Вы эдак не можете ли человека-то срисовать под вид, хотя бы меня?
Шмотяков отнимает у него тетрадь.
— Ты без спросу ничего не бери…
— Понимаю, — говорит Манос и в следующий раз, забывшись, тянется к биноклю Шмотякова или к его микроскопу, все это вертит, встряхивает, рассматривает.
Манос беседует со Шмотяковым так, чтобы слышали другие. Газеты читает он только вслух, выбирает в них самое трудное, иногда выхватывает из конца, из середины отдельные слова или фразы и наблюдает, какое это произвело впечатление на слушателей.
— Ох-хо-хо, — вздыхает Онисим. — На цвету прибит…
Манос делает вид, что не слышит этого.
«Комсомольцы орудийного расчета подразделения старшего лейтенанта П. С. Ольховика, уничтожившего в боях у озера Хасан японскую батарею и две роты солдат. В центре командир подразделения тов. Ольховик».
На этот раз все тянутся к газете посмотреть снимок. Манос надрывается, кричит до хрипоты. С него катится пот, хотя в воздухе свежо и сыро. Над озером собираются тучи, день встает хмурый, глухой, вероятно, будет моросить мелкий грибной дождь, залепечут осины — настоящий охотничий день. В такие дни птица далеко не летит, а белка любит побегать, попрыгать, загрязнить свою шубку.
Дослушав статью, охотники быстро расходятся в разных направлениях. Вскоре лес оглашается лаем, слышится чей-то выстрел.
Утром Манос сидит у шалаша и нетерпеливо ждет, когда проснется приезжий. Потом он идет впереди Шмотякова к озеру и выбирает место для умывания. Пока Шмотяков, весь окутанный паром, плещется в озере, Манос снисходительно наблюдает за ним.
Бледнеет заря. Просыпаются птицы. Лес наполняется веселым шумом.
— Ну, я письмо послал, — говорит Манос.
— Кому?
— Племяннику Михайле.
Шмотяков с неудовольствием смотрит на Маноса:
— Кто же тебя просил?
Манос добродушно посмеивается:
— Ничего, ничего…
Все-таки Шмотяков уходит на работу недовольный. Это смущает Маноса. Вечером он возвращается к избушке раньше людей и видит ружье Шмотякова на сучке сосны. Приезжий, видимо, сидит за работой.
Манос разводит костер и, тихонько насвистывая, принимается готовить ужин.
На тропе, влево от избушки, слышатся шаги. Манос поднимает голову и видит коренастого чернобородого человека с сумкой на боку. Манос с любопытством рассматривает его, потом свистит.
— Э! Да это ты, Игнашонок!
Человек останавливается.
— Я хочу видеть охотоведа Шмотякова.
— Нет. Нельзя. Он при работе.
Игнашонок достает документ, выданный Нименьгским питомником лисиц.
— А мне какое дело! — говорит Манос. — Ты его сейчас сбить можешь. Проваливай со своим питомником.
Игнашонок возмущенно разводит руками. Манос как бы не замечает этого.
— И ночевать тебе здесь не дам. Еще вечером пристанешь к Андрею Петровичу. Иди с богом.
Игнашонок дрожит от злобы. Он хочет пробраться к избушке силой.
— Попробуй, — говорит Манос, загораживая ему путь. — Я тебя разделаю под один пузырь.
Игнашонок плюет, бросает на Маноса взгляд, полный ненависти, и уходит, обещая пожаловаться в сельсовете.
— Давай, давай, — говорит Манос и тихонько идет к шалашу приезжего.
Шмотяков работает. Перед ним карта, раскрытая тетрадь, микроскоп.
— Крысы не нашел? — выглядывая из кустов, улыбается Манос.
Шмотяков вздрагивает от неожиданности.
— Нет еще.
— Крысу мы найдем на Модлони. А тут к вам одно лицо приходило.
— Ко мне? — оживляется Шмотяков. — Ну и что же?
— Я его вытурил.
Шмотяков хмурится:
— Ах, братец ты мой, дорогой Прокопий Сергеевич, это настоящий бюрократизм!
Манос улыбается:
— Ничего. Их тут придет много, а у вас государственные дела.
Шмотяков сидит недовольный.
Когда собираются охотники, Манос рассказывает об этом случае.
Все возмущены. Макар Иванович даже хочет поставить вопрос на колхозном собрании.
— Ставь, — равнодушно говорит Манос.
Макар Иванович плюет и отворачивается.
Всем неловко перед Шмотяковым за Маноса, за весь колхоз.
Манос наконец уходит домой. Всем становится легче. Теперь приезжего никто не стесняет. Утром он берет ружье, сумку, фотоаппарат и идет по реке Шивде. Километрах в двух от избушки в Шивду впадает река Питремица.