— Вот что! — удивленно и радостно произносит Шмотяков. — А сейчас ты не охотишься на медведя?
— В этом году еще нет. Без напарника не решаюсь. Стареть стал…
— А ведь рядом с тобой тоже охотник живет.
Шмотяков настороженно, с некоторой робостью ждет ответа.
Лавер молчит.
В это время над плесом раздается страшный грохот, и утки со свистом проносятся в верха Нименьги.
— Парень в темя колочен, — замечает Лавер и сплевывает.
Гришка бежит от реки, размахивая руками.
— Дедушка Лавер, ей-богу, двух подстрелил. Свалятся. Будут всю осень на воде плавать!
Лавер ничего не отвечает.
Гришка громко принимается рассказывать, как все это произошло. Шмотяков не слушает его, стоит, отвернувшись к лесу. Он чувствует на себе взгляд старика, поднимает голову и замечает, что Лавер все время наблюдал за ним.
Уходит Лавер неожиданно, ничего не сказав на прощание.
Глава пятая
Гришка никогда не видел ондатры. Шмотяков показал ему срезанные ондатрой стебли манника и водокраса. У этих растений были съедены только прикорневые части, все же остальное не тронуто.
— По этим кормовым площадкам всегда легко узнать зверька, — сказал Шмотяков. — Но увидеть ондатру нам с тобой сейчас не придется, — она ведет ночной образ жизни. Сегодня ночью я буду сидеть здесь и поджидать, когда она выплывет на кормежку.
И действительно, Шмотяков остался у реки на ночь. Гришка отправился к избушке. Он ничего сегодня не принес.
— Что же ты даром одежу рвешь? — сказал ему Онисим. — И в колхозе ничего не заработал и тут шатаешься?
Гришка виновато молчал.
— Шел бы хоть на лесоэкспорт, — продолжал Онисим.
— Мне, дед, в жизни счастья нету, — печально ответил Гришка.
«Дурак, — подумал Онисим. — Настоящей нужды не видел».
Он велел Гришке приготовлять дрова, сам принялся щипать тетерку.
Гришка обдумывал слова Онисима. Старик был прав: он работал все лето спустя рукава. Вся его жизнь была заполнена только ею — Мурышихой. Не было минуты, чтобы он не думал о ней. Она являлась ему во сне ласковая и волнующая. Потом он целые дни ходил ошалев, не узнавая людей, и бабы говорили, что у парня зашел ум за разум.
Иногда с ним беседовал Макар Иванович. Он рассказывал, как жили ребята раньше. Вот у него, например, в девятнадцать лет даже праздничной рубахи не было. А сейчас это под боком. Вот если бы Макару Ивановичу было столько лет, как Гришке, он вступил бы в комсомол да стал бы в деревне культурные дела развертывать. Уж он бы не закис!
И вот только теперь Гришка видит, что прошло лето, проходит осень, и не поймешь, что за это время было сделано, чем был занят.
Парня охватывает чувство стыда и раскаяния. Он хватает топор и бежит в лес.
Уже смеркается.
На тропе лежат густые прохладные тени. От реки пахнет черемухой.
— Куда? — кричит Онисим.
Гришка только машет рукой и скрывается в сосняке. Он бродит между стволами, посматривая на вершины, на кору дерева и время от времени делает на соснах зарубки. Щепу он подносит близко к лицу и рассматривает. Да, вот эта: бела и мелкослойна, вершина у нее зонтом, кора грубая.
Он начинает срубать дерево. Теперь Онисим догадывается, в чем дело, и не обращает на Гришку внимания.
Сосна падает во мраке, неизвестно куда. Страшный треск. Невидимые, летят сучья и ударяются о землю, как копыта.
Онисим приходит на помощь Гришке. Они отрубают по небольшому кряжу, несут к избушке и колют их на восемь частей. Потом распаривают над каменкой и дерут дранки. От дранок идет пар. Они теплы и гибки, линии жизни идут по ним серебряными струйками.
Онисим плетет корзины на полу избушки. Ему часто приходится вставать и зажигать лучину. У Гришки же на улице свету хватает от костра.
— Прогадал, дед Онисим, — улыбается Гришка.
— То-то брат, прогадал. Где мне за тобой угнаться. Вон у тебя как рука-то ходит!
Гришка действительно работает быстро и ловко. Он не повертывает заплетенную корзину, а носится вокруг нее вьюном. Он сжимает ее коленями, постукивает по дранкам большим ножом, вставляет зажимки. Дранки мелькают у него в руке, как молнии.
Лицо у Гришки довольное. Глаза полны блеска. Он что-то мурлыкает.
— То-то, — говорит Онисим, — взялся за дело. А то пристал ни к чему.
Гришка перестает петь. Руки его двигаются медленно.
«Ну, беда, — думает Онисим. — Опять не слава богу».
И косится за дверь.
— Ну, чего опять притих? Делай, делай. Эх ты! Смотри-ка, вон звезда валится.
Онисим разговаривает с Гришкой, как с маленьким, и смотрит на падающую звезду.
Гришка тоже смотрит в небо и думает: «Если долетит — в субботу увижу…»
Странное дело, звезда останавливается, не долетев до земли, и дрожит на месте. Гришка изумленно открывает рот. Удивлен и Онисим. Вдруг оба слышат отдаленный гул.
Онисим тихонько посмеивается.
— Вот оно что…
Самолет то уходит, то возвращается снова, задевая созвездие Большой Медведицы.
Собаки, повизгивая, смотрят в небо.
— Нет-нет, собачка, — говорит Онисим Найде, — эту птицу нам с тобой не достать.
— Сейчас он кружит над Чарондскими лесами, — говорит Гришка. — Там больше всего лесных пожаров. Ночью их хорошо видно.
Оба молчат, не сводя глаз с самолета. Рядом застыли собаки.
За лощиной слышится глухой стук: хлопнула дверь. «Услышал», — хмурит брови Онисим и уходит в избушку.
Весь остаток вечера они работают молча.
Шмотяков пришел на рассвете. Он умылся на озере и стал готовить завтрак.
Онисим помог ему развести костер.
— Спал?
— Нет, всю ночь работал.
Онисим посмотрел одобрительно.
— Видали вчера твоего соседа, — заговорил Шмотяков, посматривая на Онисима. (У Онисима нахмурены брови). — Сердитый старик. О тебе и слышать не хочет.
Шмотяков, как бы опасаясь Онисима, быстро зашагал с котелком к озеру.
Когда он вернулся, Онисим у своей избы молчаливо и озлобленно затаптывал костер.
Гришка пошел проводить Шмотякова до Авдеевой сыри. Отсюда он думал подняться в верха Нименьги, в глухариные места.
Они опять остановились у старой вырубки. Гришка потоптался на месте, подумал и решил на глухарей идти завтра. Снова ходил Гришка со Шмотяковым весь день, рассказывал о местах, о людях, показывал заливы, в которых, по его мнению, должна быть ондатра. Так было и на следующий день. Они шагали по тропе и вполголоса беседовали о местах в верховье Нименьги. По мнению Шмотякова, там всего больше было ондатры, потому что к самой реке, судя по карте, подходит болото. Впереди послышались женские голоса. Среди них голос Александры. Гришка затрепетал.
— Я скроюсь, — тихонько сказал он.
Шмотяков удержал его за руку.
Гришка шел, вытянувшись, постоянно одергивая рубашку, и смотрел в сторону.
Женщины подошли. Они были по-летнему цветисто одеты, каждая в руке держала корзину.
— Ой, матушки, какая встреча! — крикнула Устинья. — Их двое, нас четверо, что тут делать?
Женщины смеялись.
Александра шла впереди, размахивая новой корзиной. Она была без платка, в легкой розовой кофте. На пальце у нее сияло серебряное кольцо, в ушах были тонкие серебряные сережки с голубыми камешками. Она задорно и весело осмотрела встречных и в тон Устинье сказала:
— Вы как хотите, а я Гришеньку никому не отдам.
— На что он тебе? У тебя есть полесовнин сын Гаврюша…
— Гаврюша ее забыл совсем, — вмешался Шмотяков, подходя к ним.
— Да как не забыть, — ответила Устинья. — Ведь он теперь в Нименьге-то начальство. Там почище найдет.
Александра на это ничего не ответила. Она отошла поодаль к брусничной кочке, поставила корзину на тропу и встала на колени.
Ее подруги присели отдохнуть и заговорили о том, куда пойти завтра. Гришка тоже сел около них, привалился спиной к дереву и стал бросать в сторону шишки. Он слышал обрывки разговора Александры со Шмотяковым.
— …Портретик милого муж порвал. Так-то жаль мне этот портретик.
— Так он у тебя сердитый?
— Ой, характерный! Бывало, начнет ругаться — за что? — неизвестно. Словно меня кто поднял с малым…
— Не слушай ты ее! — крикнула Шмотякову Устинья. — Она у нас подзадорить любит. Живет с мужем, как надо.
Шмотяков, несколько обиженный, не нашелся что ответить.
— Ты раньше-то в колхозах бывал? — неожиданно, с затаенным смехом спросила у него Александра. — Знаешь ли хоть, как картошку сажают?
«Заигрывает с ним», — подумал Гришка и злобно Усмехнулся.
Он сделал вид, что рассматривает серого дятла, встал на четвереньки, вытянул шею и со страхом подумал:
«Теперь он от нее не отступит…»
Гришка поднялся только тогда, когда женщины ушли: голоса их слышались уже в отдалении.
— А она острая, — сказал Шмотяков, не глядя на Гришку, и ласково добавил: — Ничего, Григорий Иванович, не унывай — все наладится.
Гришка посмотрел на открытое лицо Шмотякова, и у него блеснула слабая надежда. Стало немного стыдно за то, что так мог подумать об ученом.
Они не нашли сегодня ни одной кормовой площадки. Ондатра, видимо, жила в одном месте. Они поели в Старом выломке малины, пособирали грибов. Потом Шмотяков предложил наудить в реке окуней и сварить обед. Клевало в Нименьге хорошо; они быстро натаскали полный котелок рыбы. Здесь почти к самой реке подходил узкий перешеек Федорова болота, совершенно голого, с редкими кочками, поросшими таволгой и мятликом. Отдыхать нужно было устроиться в тени. Они перешли перешеек. Берег болота был обрывист. Краснело глинистое обнажение. От болота шел негустой еловый лес. В одном месте, на самой кромке берега, стояла широкая тенистая ель. Стояла она на отшибе от леса. Тут Шмотяков с Гришкой и решили устроить привал. Прежде чем развести огонь, Гришка обрыл землю палкой, сорвал вокруг наполовину высохшую траву. Шмотяков в это время чистил рыбу.
— Нет, Григорий Иванович, — говорил он. — Надо быть посмелее, подогадливей. Мурышиха — огонь!