— Водку потребляешь?
— А тебе что?
— Я к слову. Знаю, каким ты был раньше. В сумке чего?
— Да ничего. Хлеб, — несколько смущенно ответил Игнашонок. — Теперь я совсем не пью.
— Ну так и быть, схожу к Андрею Петровичу.
Манос ушел к шалашу и вскоре появился вместе со Шмотяковым.
Шмотяков издали внимательно осмотрел прохожего и вежливо кивнул ему.
— В чем дело, товарищ?
Игнашонок вполголоса стал излагать суть дела.
Манос с Онисимом принялись готовить ужин.
Манос то и дело посматривал на Игнашонка и напоминал:
— Ты, черная борода, смотри не особенно заговаривайся. Дай человеку побыть одному. А будешь надоедать, я тебе покажу виды образа.
Шмотяков и Игнашонок на полминуты умолкли. Шмотяков нервно подергивал плечами.
— Чего ты суешься в чужое дело! — укоризненно сказал Маносу Онисим. — Что тебе, глупая голова, все покою-то нет!
Манос усмехнулся:
— Ну-ну, старик, не горячись. Ведь наш брат присосется, не отцепишься. Я на курсах учился, и то иной раз начнешь с Андреем Петровичем говорить и все забудешь. А этого по рылу видно — роспись поставить не умеет.
Потом Манос обратился к Игнашонку.
— Ну, все сказал?
Игнашонок злобно блеснул глазами.
— Чего уставился-то? — сказал Манос. — Больше тебе говорить не о чем. Андрей Петрович всю суть выслушал. Давай отчаливай.
— А я вот как возьму на тебя палку! — закричал на Маноса Онисим. — Не слушай его, Платон. Он ведь из-за угла мучным мешком охлестан.
Манос весело смеялся.
— Ну-ну, — миролюбиво говорил он Игнашонку, — я пошутил.
Но у Игнашонка и Шмотякова разговор, так грубо нарушенный, не налаживался. Оба, недовольные, молчали.
Игнашонок расположился спать на улице вместе с собаками.
— Ты бы в избу шел, — предложил Онисим.
— Нет, — отмахнулся Игнашонок, — ночи теплые, спасибо.
— Ну, дело твое, — сказал Онисим и с тайной тревогой посмотрел на собаку. С тех пор как не стало Лыска, он ревниво охранял Найду.
Он лег и не мог заснуть. Прислушивался к дыханию собак. Игнашонка не было слышно. Какой тихий сон…
Манос на полу храпел и свистел носом, как сурок. Спал он сидя, привалившись к стене, потому что вытянуться было негде, избушка была не по его росту, а спать в корячку Манос не любил.
Луна ушла за избушку. В открытую дверь Игнашонок и собаки были видны на траве темными комками. Онисим смотрел на них. Вдруг Онисиму показалось, что Игнашонок встает. Да, так и есть. Собаки повернулись к нему, Онисим тихонько толкнул ногой Маноса. Тот продолжал храпеть.
Игнашонок встал, прислушался и зашагал к шалашу. Манос перестал храпеть, потянулся, хрустнул пальцами и широко, с протяжным оханьем, зевнул. Игнашонок остановился и стал рассматривать звезды.
Манос вышел из избушки. Вышел за ним и Онисим.
— Ну, развалились тут, — сказал Манос собакам. — Эх, дед, ночь-то какая!
Он протянул руку и тронул лист ближайшей черемухи. Листья были влажные и холодные.
— А что, черная борода, не спишь?
— Бессонница… — ответил Игнашонок и снова лег.
Онисим чиркнул спичкой, разложил костер и сел на траву. Сел рядом с ним и Манос.
— Опять сухо, — сказал Онисим.
— Да…
Они беседовали всю ночь об осени, о погоде.
Рано утром Игнашонок поднялся и хотел уходить.
— Подожди, — сказал Манос, — вот чаю попьем, тогда вместе.
— Спасибо, мне некогда.
Манос все-таки не пустил его. Заставил выпить кружку чаю и вместе с ним ушел в деревню.
Онисим сидит в березняке близ старого выломка со свистком в зубах. Березы наполовину осыпались, в прозрачных вершинах рябчик хорошо виден.
Тихо. Ни лая собак, ни голоса. Теперь горит далеко, в верхах. На пожар ходят из других сельсоветов.
Коротко свистит самец. Онисим отвечает ему и ждет. Вдруг позади начинают шуршать листья. Онисим медленно поворачивает голову. Шмотяков, с ружьем наготове, крадется, осматривая вершины. Наткнувшись на Онисима, бормочет:
— Извини…
— Ничего, — говорит Онисим. — Что с тобой сделаешь? Охотника из тебя не вышло…
Река с Трифоновой курьей далеко позади. Отсюда еле слышен ее шум.
— Хожу в Нименьгу, — поясняет Шмотяков. — Там все с питомником. Правда, и времени нет. Надо бы скорее свою работу заканчивать…
— Да, время позднее. Журавлики пролетели…
Улыбнувшись и кивнув Онисиму, Шмотяков уходит. Подождав, пока стихнут его шаги, Онисим возвращается к себе в лес.
Чудно проходит эта осень. Онисим почти не жил один. Все его путики исхожены вдоль и поперек. И он не видит в этом ничего особенного!
Вот опять кричат. Мурышиха. Эту узнаешь из тысячи. Только что хотел посидеть со свистком в березовой роще. Прощай, рябочки. И все-таки Онисим доволен. Он идет к ним навстречу и хмурит брови. Помешали! От них никуда не укрыться…
Женщины смущены.
— Не сердись, дедушка Онисим, — говорит Александра. — Хочешь, я тебе ягод дам?
Она идет рядом и ласково касается его плеча рукой.
Конечно, немного погодя приходит этот дуб, Гришка. Он неузнаваемо весел. Даже лицо у него кажется полнее. На нем новая клетчатая рубаха, хорошие сапоги. Теперь герой! О нем говорят по всему сельсовету. Как же! Принес куницу!
Мурышиха поглядывает на него. Потом тихонько произносит:
— Гришенька, я что-то тебе скажу.
Берет его за руку и отводит к сторонке под дерево.
Онисим собирает на земле сухие сучья и прислушивается к их разговору. Разгибаясь, он видит сквозь ветви ее лицо. Не смеется. Притихла.
— Чего ты даешь над собой потешаться? — строго говорит она. — Перестань думать худое. Все равно у меня к тебе любви нет, а без этого я не могу… Дура я-то. Казалось, у тебя так, не верила. Поняла в тот раз, когда ты с ружьем подкарауливал.
Она замолкает и печально смотрит в сторону.
Гришка стоит потупясь.
— Чего ты? — сразу потеплев, говорит она. — Успокойся…
Вдруг Онисим слышит тихий Гришкин смех. Александра удивленно молчит, смотрит на него во все глаза. Потом она тоже улыбается.
— То-то, глупый, прошло? В твои годы это бывает. Пристал ни к чему, к замужней бабе. Девки-то на что, вон их сколько!
— Не знаю, что получилось, — говорит Гришка, — увидал, как ты с ним тогда ночью заигрывала, стало противно. Стал думать, думать, и все прошло.
— Сразу?
— Нет, сначала было тяжело. Как убил глухаря, так все и забыл…
Они стоят молча.
— А ведь я с этим козлом на шутки, — оправдывается Александра. — Ты ничего не подумай.
— Да я ничего и не думаю. Только у меня все прошло.
— Все? — переспрашивает Александра, и в голосе ее слышится печаль. — Ну вот хорошо, — тихо, неуверенно добавляет она.
Гришка хочет идти.
— Постой, — говорит Александра и, не глядя, протягивает к нему руку. — Постой минутку…
Гришка, удивленный, останавливается.
Александра подходит к нему, берет его голову обеими руками и долго смотрит на него. Потом обнимает его и целует в губы.
— Вот когда я попала, — слышит Онисим ее шепот. — Доигралась… Так мне и надо. Свернула голову. А ты не мог догадаться, что я тебя без памяти жалела?.. Так мне и надо. Так и надо…
Вытаращив глаза, Гришка держит ее за плечи.
— Уйди! Уйди! — кричит он и протягивает руки, как бы обороняясь. В глазах его страх.
Александра чувствует, что сейчас он боится всего, что связано с ней.
Она последний раз крепко целует его, снова берет его голову обеими руками, смотрит ему в глаза, разглаживает его волосы. Потом быстро повертывается и уходит вдаль по тропе.
Онисим смотрит на нее и думает: «Настоящий человек!»
Женщины собираются домой. Гришка сидит у костра и чистит ружье. Он все еще рассеян, не смотрит прямо.
Мурышихи долго нет. Женщины начинают поговаривать о том, что она всех задерживает: пристала к какой-нибудь кочке и собирает в подол. Неожиданно голос Александры слышится с озера:
— Бабы, до чего вода теплая! Как летом.
Она выходит к подругам бодрая, улыбающаяся и вытирает лицо платком.
— Опять пошепталась со своим Гришенькой, — шутит Устинья.
И она отвечает, как всегда, звонко, задорно:
— У нас с Гришенькой секретов немало!
Потом все они уходят, и Онисим долго еще слышит веселый голос Мурышихи.
Глава десятая
У Гришки появилась забота. Утром он мог просыпаться в любое время. Целые дни Онисим слышал лай его собаки.
— Ну, дед, прибежал к тебе на ночку. Хочу побывать в рябинниках. Как у тебя тут?
Онисим рассказывал о событиях вчерашнего дня: где побывал, что видел, кого принес.
Гришка слушал его, осматривал смятую дочерна полянку, озеро, знакомые сосны, вспоминал начало осени, когда его гнала сюда тоска о Мурышихе, и улыбался. Он и сам чувствовал, что за это время вырос, поумнел, многому научился.
— Ну, а как в деревне? — спрашивал Онисим.
Гришка передавал все новости. Установили льнотрепалку. Ничего, идет. Онисимова сноха Ирина и Мурышиха на ней по два трудодня зарабатывают. Гризодубову, Осипенко и Раскову нашли на болоте.
— Это хорошо, — говорит Онисим. — На болоте в этом году сухо.
— Да, — отвечает Гришка и снова вспоминает, как он вместе со Шмотяковым чуть было не наделал на болоте беды.
О Шмотякове Гришка никогда не спрашивал, и если попадал ему навстречу, сворачивал с дороги.
В лес приходил Макар Иванович. Он передает Шмотякову записку от Маноса. Записка полна горьких слов о том, что «сезон проходит и он, как получивший образование, привязан к машинам». Внизу Манос делает приписку: «Сам приду завтра со школьниками».
Шмотякова нет, он в лесу. Не приходит он и вечером. Поужинав, Онисим и Макар Иванович заливают костер. Становится так темно, что пар, оседающий на лицах, представляется черным.
— Теперь пойдут дожди, — говорит Макар Иванович, ощупью пробираясь к двери.
— Пойдут.
Макар Иванович укладывается на полу, подложив под голову сумку. Онисим лежит на нарах. Тепло. С улицы слышен запах гари.