Хотелось есть, да. Теперь можно пойти к себе на батарею, отдохнуть часов восемь, да… Всё определенно в порядке, он жив, он даже кое-что испытал, да… Когда он сейчас придет на позицию, его, наверное, даже встретят с известным уважением, да…
Он шел мимо мертвецов, шел очень медленно. Подумалось, что сегодня вечером в Германии во фронтовой сводке будет сказано, что атака врага отбита с большими потерями для противника, а у нас потери незначительные. Конечно, одиннадцать человек не играют никакой роли. У нас многомиллионная армия. Вполне понятно, что сообщат о незначительных потерях.
Он взглянул на первого из этих одиннадцати. Это был пожилой солдат с окладистой бородой и обручальным кольцом на правой руке.
Вот этого Райзигер постичь не мог.
И вот время пришло, мои единомышленники! Великое, но ужасное время даже самого худшего сомневающегося, самого упорного материалиста приводит к осознанию того, что все тяжкие жертвы, приносимые сейчас немецким народом, были бы напрасны, если бы всё закончилось смертью. Итак, единомышленники! Будьте деятельны в словах и делах во имя высокого учения о загробной жизни, того духовного учения, за которое мы десятилетиями ведем мирную борьбу. Нижеуказанное издательство будет радо предоставить любое желаемое количество пробных экземпляров «Духовных исканий», брошюр и издательских каталогов, а также готово само позаботиться об их рассылке. Всюду готова земля, не хватает лишь семени!
Жизнь на огневой позиции шла своим чередом. Всё чаще, в основном ночью, артиллерийский наблюдатель вызывал из окопа огонь. К этому быстро привыкаешь. Для всех орудий расстояния и ориентиры в сети траншей размечены по картам. Пулемет теперь тоже, когда его пускали в ход, работал предписанными кругами. Каждый наводчик даже во сне знал, что делать при каждой команде. Чудовищно скучно. Считалось, что судьба особенно благосклонна к расчету 1/96. Их участок фронта был единственным, где царил покой.
Жили в свое удовольствие. В домике в соседней с вахмистром комнате теперь проживал постоянный командир батареи, молодой лейтенант Штойвер. Но и он не сильно нарушал спокойствие.
Капитан показывался редко. Он явно выказывал этой огневой позиции свою неприязнь. Тут было слишком скучно. Никакого развлечения.
Он проживал с Фрике, вторым лейтенантом, прикомандированным к нему после гибели Буссе, в доме недалеко от выхода на пехотную позицию, в добрых двадцати минутах от батареи. Такая вот причуда.
Он обнаружил единственное уцелевшее здание – белый дом, приземистый и скромный, окруженный сплошными руинами. Со стороны противника его защищали четыре ряда торчавших ввысь деревьев.
О Фрике мало что знали. Однажды он уже был на батарее. Кроме его телесной толщины, ничего примечательного в нем не было. Но ходили слухи, что он лихой волкодав и отлично подходит Мозелю. Оба часто бродили средь бела дня вокруг разбомбленных домов, даже не обращая внимания на то, что улицы Лоретто у врага как на ладони.
Передки снабжения 1/96 базировались в деревне Аннай, где-то в часе пешком от Ланса. Ездовые, привозившие вечером на позицию паек и почту, давали восторженные описания своего нового обиталища. Там было как дома, жизнь лучше некуда, война так может продолжаться хоть еще лет десять! Да еще и каждый день, когда их сюда командируют, удается проезжать через Ланс. А там, ха-ха, вот тебе, пожалуйста, – всё что пожелаешь!
Так и засела одна мысль у расчетов на позиции. Всё настойчивее свербело желание – увольнительная в Лансе. Или затишье в Аннае – здесь ничего не происходит.
Конечно, они видели своими глазами, как Ланс временами попадал под обстрел тяжелой артиллерии. Но если не повезет, это может и здесь случиться. И это не повод умерить свои позывы.
Однажды утром Райзигер возвращался из передового окопа подавленным. Ночка выдалась неприятная. Пехота понесла потери. Несколько раненых поместили в укрытие артиллеристов. Там, рядом с ним, они и умерли. По пути на позицию он всё мучился.
Возле дома капитана его окликнул паренек. Появился и сам Мозель. Куда он собрался? На огневую позицию, сменен с наблюдательного пункта в окопе. Рад бы он оказать Мозелю услугу? Так точно. Рядом с церковью в Лансе есть лавка со свежими персиками. Ему надлежит взять у мальчика велосипед, поехать туда и привезти дюжину.
Ланс, Ланс! Никаких раздумий, несмотря на усталость и подавленность. Кроме того, просьба о частной услуге – это же не что иное, как приказ.
Так что на велосипед, и – вперед!
О, впервые за весь год он – в настоящем городе! Широкие мощеные улицы, на въезде красивые белые виллы. Ага, здесь, значит, когда-то жили владетели угольных шахт! Большие сады, прелестные платаны. Их не очень хорошо обихаживают, но всё же на них еще отчетлив мирный отблеск. Кое-где, конечно, пробиты стены, и в крыше вот огромная дыра, а из нее торчат обгоревшие стропила. Но ты не видишь того, чего не хочешь видеть. Здесь что-то вроде мирной жизни. Гулянье: много военных, пехоты, саперов, гусар. Много авто, большей частью со старшими офицерами.
И прежде всего – гражданское население!
Райзигер с радостью при каждой возможности звонит в велосипедный звонок. Это же мир. Точно как дома. Этой слабоумной и ее ребенку на набережной лучше посторониться, когда приближается велосипедист. А старому джентльмену тоже бы взять свою собаку на поводок.
Райзигер гонит всё быстрее и быстрее. Быть велосипедистом – одно удовольствие! Ты, конечно, солдат, но на велосипеде руку к фуражке не прикладываешь, когда показывается начальство. Просто немного поднимаешь голову и смотришь на него, совершенно по-граждански.
Смотришь на него, сияющий и счастливый солдат. Ты сейчас – велосипедист в городе с чистой широкой улицей, среди настоящих живых мирных жителей.
Эти гражданские, ничего не скажешь, у себя дома. Старуха с коляской, наполненной дровами, у себя дома. Двое детей, играющих с волчком, у себя дома. Дама вон там в элегантном платье, определенно настоящая дама, тоже у себя дома. Девушка рядом с ней – точно ее дочь. Обе смеются, и если сейчас не позвонить в звонок, то обязательно в них въедешь.
По широкой дуге за угол дома – главная улица Ланса. Тут стоит собор. А справа и слева – гражданские и военные, все вместе смеются и болтают. И куча витрин! В них есть всё. Там сыр, а вон там, Райзигер едет медленно, там копченая ветчина, сложенная пирамидкой. Вон сбоку вывеска – полевой книжный магазин, а там кафе, там цирюльня, золотая вывеска «Куаффёр», вдобавок красный плакат: «Бритье и стрижка».
Райзигер не понимает, зачем ехать мимо всего этого великолепия. Он слезает, спихнув велосипед в канаву. Идет по мостовой среди гражданских и военных.
Ага, кино. «Солдатское кино», так написано крупными буквами через весь дом, а ниже крикливые афиши: три комедии с Максом Линдером, вход для унтер-офицеров и фельдфебелей – 30 пфеннигов, для рядовых – 15. Время показа с одиннадцати утра до девяти вечера.
Райзигера распирает от зависти: у кассы давка.
Дальше: офицерская столовая, комендатура гарнизона, с десяток военных контор, управление железной дороги, управление саперного склада, горное управление. И вот одно особенно большое окно – фруктовая лавка.
Райзигер ставит свой велосипед на обочину и заходит внутрь.
Продавщица говорит по-немецки, ну то есть очень старается, а там, где ей не хватает словаря, восполняет пробелы бурными движениями рук или, если это не помогает, звонким смехом. Абсолютный мир. Волнующая девушка. У нее надо купить не только персики, надо еще фунт яблок взять и, может быть, еще немного темного винограда, ах да, и еще одну или даже пару банок ананасов вон там. И, боже мой, тут еще колбаса есть и настоящее масло.
У Райзигера есть деньги. Он задумывается на мгновение. Ох, покупка требует времени. Каждое яблоко надо осмотреть и понюхать.
И вот он ходит взад и вперед по лавке громкими шагами, руки в карманы. «Ах, фройляйн, заверните еще кусок масла или, скажем, два, а еще, пожалуй, полфунта винограда или, скажем, один фунт. Да, и, разумеется, банку сардин в масле – ну, с меня хватит – да, а теперь рассчитаемся, payer, s’il vous plaît»[8].
Оплатил – под милую улыбку милой девушки – персики капитана и то, что себе. Жалко, что придется отсюда уйти. Бонжур, мадемуазель. Он смеется, и она смеется.
Он садится на велосипед и гонит что есть сил.
Только он собрался свернуть за угол на улицу, ведущую к квартире капитана, появляются два полевых жандарма. Один машет рукой: слезай.
– Не так-то быстро, молодой человек! Улица под огнем!
Раздается взрыв, и Райзигер видит, как дым вырывается из-за дома.
– Часто здесь так? Я вообще ничего не слышал.
Жандарм сплевывает в сторону:
– Каждый день свирепствуют. Это никогда не длится долго, но двадцать или тридцать раз точно накроют.
Другой жандарм:
– Да и плевать. По сути, убивают в основном только своих соотечественников.
Первый жандарм продолжает:
– Не сглазь, камрад, не сглазь. Я даже удивлюсь, если они хоть раз попадут по главной улице. Сейчас эта хрень закончится, говорю тебе.
Райзигер видит, как снаряд падает на дорогу еще несколько раз. Через четверть часа всё тихо.
Он садится обратно на велосипед и отправляется в путь.
«Странная чушь, – думает он. – Странная чушь». На одной улице артиллерия бьет по людям и домам, а на другой – жизнь и толкотня, как в самые мирные времена. Две зоны в пяти минутах друг от друга, смерть и жизнь. И одна ничего не знает о другой или не хочет ничего знать. «Безумие, Боже, безумие – эта война».
Он как раз проезжает мимо дома, у которого горит крыша. Вверху клубится черный дым. Выстрел был точным, дом пробило до самого подвала. Всех, кто был в доме, – в месиво.