Только шипение. Одно шипение.
Пехота не стреляет.
Мертвая тишина.
Закрывает люк обратно.
– Карл, снаружи какая-то странная тишина. Глянь-ка в трубу!
И пока унтер встает:
– Вот сейчас бы пехоте и открыть огонь! Вот дерьмо!
Карл смотрит в стекло. Спустя некоторое время, остолбенев, он оборачивается и кивает как-то совсем не по уставу:
– Герр капитан может быть уверен – это газовая атака!
Это приводит Мозеля в чувство. Он отталкивает Карла. Облако сгустилось. Оно уже стеной лежит на земле. Нет, не лежит – оно ползет. Медленно ползет вверх.
– Батарее больше нету смысла вести огонь по траншее противника. Передайте по телефону: беглым, на двенадцать сто!
Батарея! Никто не отвечает.
– Линия опять перебита, герр капитан.
Облако всё ближе.
Если бы узнать, ради всего святого, что там происходит – там, за облаком?
– Есть у нас хоть какая-то связь с передовой? Непонятно, Карл, почему пехота не стреляет.
Унтер звонит. Ответа нет.
Что делать? Что делать, что делать?
Карл поднимает палец:
– Герр капитан, слышите? Стреляют!
Да, палит пехота. Пошел треск. Вдали щелкает и свистит. Мозель сразу становится как-то гибче и веселее. Смотрит в стереотрубу:
– А хорошо палит пехота!
Он видит, как бойцы стоят перед окопом, то и дело прижимая винтовки к щекам, другие стреляют с колена, третьи приподнимаются по пояс из-за бруствера и размашисто бросают гранаты.
Адское неистовство вырывается на свободу.
«Браво! Отлично! – думает Мозель. – Наконец-то дельце набирает обороты в верном направлении!»
Ну а как же это… облако? Вполголоса:
– Гребаный балаган, Карл, ведь не можем же мы перестрелять эти облака. Они скоро уже будут у нашей траншеи. Еще максимум пять метров. А наши клятые немецкие батареи без толку палят на шестьсот метров – или не знаю, куда там, – позади этого газа.
Вдруг он отскакивает от трубы:
– Надо на позицию! Живо! Попробуем седлать лошадей! Разберите трубу! Телефон с собой! Живее!
Карл пытается возразить:
– Но лейтенант Штойвер всё еще у пехотинцев…
– Некогда дожидаться! Сам справится!
Выбравшись из укрытия наружу через небольшой люк, они еще отчетливее слышат свист и шипение. Мозель глядит в сторону траншеи, пригибая голову.
– Если не долетим до батареи галопом, облако окажется там раньше нас!
Бегут гуськом. Вот и подходная траншея кончилась. Выпрыгивают на открытое место.
Еще вчера тут стояло шесть достаточно сохранных домов. Теперь тут пожарища, из которых рвется пламя.
Быстрее! Только бы эти свиньи не побили нам лошадей!
Минуют пункт связи.
Мозель борется с искушением забежать туда. Там же еще какие-то канониры с 1/96.
Но одного взгляда достаточно: тяжелый бетонный подвал провалился. «Значит, все мертвы», – думает он.
Выше этажом – офицерская квартира.
Над ней больше нет крыши. Дом пробит до самого подвала, хотя перекрытия еще стоят.
В углу этой руины посреди щебня стоит комод с зеленой плюшевой накидкой. В рамке фотография: жена Мозеля.
А, без толку!
Рывок – и они на месте. Слава богу, за развалюхой парни, а с ними офицерские лошади.
– Капитан, такого точного обстрела тут у нас еще не было!
Мозель дергает лошадь за узду, вскакивает в седло и уносится галопом прочь.
Холодное железо вложено солдату в руку, и обращаться с ним надлежит ему без слабости и мягкости. Солдат должен колоть, должен вонзить штык врагу в ребра, свистящий клинок должен обрушить он на врага! Это его священный долг, его богослужение.
Капитан Мозель скачет:
«Да уж, мальчик мой, не привык поди-ка к войне, давай сюда, давай-ка, постой, не брыкайся. Нет, нет, вот сюда, налево, за угол. Ого, хороший галоп! Но если ногу сломаешь, я ни при чем, запомни. Ох ничего себе, отличный калибр! Ба-бах, воткнулся! Черт раздери, дымится! Тихо, тихо, ты весь в поту. Оп-па, на волоске! Вот видишь, уже и насыпь, железная дорога. О! Дом мадемуазель Лилли тоже горит, бог ты мой! Хотелось бы знать, что за радость этим ребятам получать по крыше от своих же земляков. Святые угодники! Не, здесь мы никуда пройдем. Так, погоди… а теперь давай, полегче… Да, да, хорошая лошадка… Так, спокойненько, побудем здесь, за фронтоном, пока обезьяны не переведут свои сраные орудия куда-нибудь еще. А вон и еще прилет! Ох! Прошел между проводами! Эх, там же в огороде был лук. А… c’est la guerre[28]. Бога ради, где же Штойвер? Наконец-то они подвыдохлись. Лейтенант Штойвер! Да не брыкайся ты так! Эх, привыкнешь! Ну, не мотай-ка мне тут головой! Так, давай, теперь прокатимся твоим отличным галопом до батареи. Чистое поле… Может, все-таки спрятаться в канаву? Господи, ну конечно, это газ. Мерзко выглядит. А теперь поторопимся! Только б ребята защитные маски на хари привязать не забыли. Бог мой, туча уже до шестой батареи дошла! Бедные пацаны. Немыслимо, почему здесь пехота без резерва. Несколькими пулеметами не управишься. А газ ядовитый? Вот была бы срань. Давай уже. Нет, нет, брыкаться нельзя. Вот, хорошо, голову прямо, смотри-ка, отличный галоп! Божечки… дома на огневой позиции зажгло. Да, малыш, и, если это будет стоить нам жизни, всё будет напрасно. Туча всё ближе. Знали бы вы, что это за мерзкая желтая хрень. Повязка… себе тоже пора надеть? В конце концов, это глупо. Ну, а где будка обходчика? Черт, снесло ее. Шаг в сторону – и не пройти. Глянь-ка, кучка пижонов палит из пулемета. Не, погоди, здесь рискованно. Вот, пошли. Ну, не боись! Скоро на месте. Черт, приспичило этим обезьянам палить по дороге! Отпустить, что ли, лошадь? Штойвер? У него что, совсем страху нет? Ага! Что ж, повезло. Прямо в метре от него. Вон он, Штойвер, глянь, этот, с усами. Яйца курицу не учат. Срань господня, этот францман словно прямой наводкой бьет. А воняет-то! Пехотинцы называют этот запах „Краковская“. Кра-ков-ская, а ведь красивое слово. Кра-ков-ская. Поэзия войны, да к черту, нам сейчас есть о чем переживать. Что ж, дорогой Фриц, здесь расходимся. Парни на обратном пути тебя изловят. Очень жаль. До свидания. На самом деле не очень приятно. Вообще, интересно, о чем думает лошадь на войне. А тут еще и газовая атака. Газовая атака. Боже, точно ведь, газовая атака. Шестая батарея больше не стреляет. Да, это немыслимо. Хорошо хоть мои стреляют.
Двенадцать сто, ну если добивают вообще. Но Фрике так-то не осёл. Двенадцать сто, тысяча двести, это было четверть часа или полчаса назад, но если францманы умеют бегать, то смогут… Говно собачье! Если меня сейчас кто увидит… но что поделать? Лучше носом в дерьмо, чем… слава богу, с этим управимся…»
– Эй, часовой, где лейтенант Фрике?
«Эх, жалко бедолагу. Из старичков. Что ж, у него дела получше, чем у нас, не о чем больше беспокоиться. Но какое бледное лицо. Не забыть потом снять с него ботинки. Дом вахмистра тоже горит. Где лейтенант Фрике?»
Мозель одним прыжком перескакивает труп часового.
Взгляд направо, налево. Дом над пунктом связи развалило до основания.
И всё же? Слава богу, батарея еще ведет беглый огонь. Приходит вахмистр Бургхардт:
– Капитан, бьем на восемьсот, я сам дал команду. Пункт связистов завалило вместе с лейтенантом Фрике и артиллеристом Райзигером. У меня нет людей, чтобы их откапывать.
Он смущенно разводит руками. Мозель понимает.
Лошадь – прочь. Пускай скачет, куда хочет.
А теперь обойдем орудия на позиции.
На левом фланге орудийный расчет весь цел, стреляют, можно их не беспокоить.
Следующее орудие бьет медленнее. За наводчика унтер-офицер, а наводчик – вместо заряжающего. Управляются как-то вдвоем. Остальные трое кучкой лежат у заднего конца лафета.
Мозель осторожно переступает через них.
Пятое и шестое орудия – похоже, все целы. А вот и нет. Унтер-офицер Лан лежит рядом с колесом шестого, всё тело разорвано. Но еще стреляют.
Первое и второе в порядке.
– Вахмистр, нельзя продолжать огонь на восемьсот без корректировки. У вас что, вообще связи нет?
Бургхардт не успевает ответить. Справа от батареи появляются фигуры, яростно размахивающие белыми платками.
– Герр капитан!
Мозель подносит трубу к глазам: это немцы, приближаются длинными прыжками. Вскоре уже видно: это немецкие артиллеристы.
– Батарея, стоп!
«Да бога ради, мы что же, по своим бьем?»
– Капитан, это канониры с шестой.
От группы машущих отделяется унтер-офицер:
– Капитан, враг прорвался! Мы единственные, кого не сцапали. Во всем виноват газ.
Газ? Ох, черт, газ! Мозель видит, как белое облако подбирается к позиции, оно уже в четырехстах метрах.
– Командир, немедленно орудия на дорогу!
Но как это сделать? Колеса по щиколотку увязли в крошеве, а между ними еще и убитые лежат.
Однако шестая батарея накрылась, облако надвигается, и придется всем постараться.
– Всем орудийным расчетам! Тяните длинными канатами, расчищайте путь заступами!
Облако надвигается!
Получилось. Только третье орудие не хочет сдвигаться. Торчит, как вмурованное, посреди обломков дома.
Пробуют снова и снова. Даже Бургхардт и Мозель хватаются за канат. Вдруг словно градом ударяет в защитный экран. Пулемет!
Пулемет, пулемет? Значит, противник не только прорвался по фронту, он через несколько минут пройдет газовое облако и выйдет сюда, на позицию.
Все залегли пластом на земле. Над ними проносится жужжание, шлепки втыкаются в каменные развалины. И еще, и еще, будь оно проклято, это жужжание!
Тут лейтенант Штойвер, задыхаясь, выворачивает из-за угла по правому флангу. Ползет на карачках.
– Давно пора! – кричит Мозель, сложив ладони рупором. – Я выдвигаюсь к Лансу с теми орудиями, которые вытащили! Вам позаботиться, чтобы оставшееся было уничтожено на месте! Все за мной! Кроме троих, которые с лейтенантом будут курочить этот рыдван!