Земля раздвигается. Райзигер лицом уже снаружи.
Враг всё барабанит.
Перед ним вздымается пламя.
Но это неинтересно. Он делает глубокий вдох. Я жив, теперь надеваем каску. И – галопом, марш-марш, сматываемся!
Тут вспышка сверкает вновь, отбрасывая его на землю. Он замечает невдалеке каску. Хватает, смотрит на нее. Нет, не моя.
Господи, капитан еще там, внизу. Это каска капитана.
Удар. Он отлетает на несколько метров в сторону. Встает, сгорбившись, руки прижаты к голове, согнуты в локтях. Быстрее отсюда!
О нет, так нельзя. Капитан!
Итак, вернемся назад. Вот тут каска. Тут воронка от взрыва. Землю отбросило с края, вот тут я лежал. Тут где-то должен быть капитан…
Руками он разгребает комья справа и слева, копает всё глубже. Руки по локти застревают в земле, пальцы вдруг на что-то натыкаются – слава богу, это капитан.
Прежде всего нужно расчистить, чтобы капитан мог дышать.
Когда рядом раздается взрыв и тьма рвется на части, он видит лицо Зиберта. Да, оно снаружи. Если он еще жив, то может дышать.
Руки продолжают рыть, освобождая голову и волосы. Наконец доходят до спины, под подмышками.
«Капитан!» Он тянет его, пытается вытащить. Идет трудно. Снова и снова, привстав, он вынужден бросить тело, так как над ним летят огонь и осколки.
Наконец – рывок: верхняя часть вышла!
Взрыв: Райзигер лежит, вытянув руки перед собой, на груди капитана. Ползет на животе, волоча за собой тело. Очень тяжело. Проходит много времени, прежде чем он выбирается на ровное место.
Райзигер уже не обращает внимания на взрывы. Его страх совсем от другого. Это чувство – что лежишь вот тут в поле на рассвете, единственный живой, всеми брошенный – вселяет в него ужас: капитан мертв.
Он орет, умоляет:
– Герр капитан!
Снова и снова умоляет:
– Герр капитан!
Тот не двигается. Лежит мокрым мешком, тяжелый, вялый.
Райзигер хватает его за руки, пытается поднять руку – она падает на землю.
Враг всё барабанит.
Уже наступают серые утренние сумерки. Лучше бы было темно: теперь намного яснее виден весь этот ужас, искаженный в бледном свечении, сверхъестественно увеличенный во все стороны.
Райзигер думает: «Как, должно быть, хорошо побежать навстречу следующему взрыву с раскрытыми руками, отдать ему всё свое тело, просто позволить ему разорвать себя на части».
Мысль: вся батарея мертва. Это будет достойно – лечь рядом с моим убитым капитаном и подождать, пока наконец и меня не накроет.
Но когда раздается взрыв и разорванное тело бедного Винкельмана взлетает на воздух, его снова охватывает страх. А с ним желание, зов, приказ, который вдруг кажется ему приказом свыше: жить.
Он бросается к Зиберту, становится перед ним на колени и бьет его в грудь кулаками. Руки бессмысленно стучат, а он кричит всё громче и громче, всё пронзительнее и громче:
– Герр капитан! Капитан Зиберт! Герр капитан! Герр капитан!
Затем садится верхом на тело, хватает Зиберта за запястья, сгибает их, вытягивает. Он знает, что именно так утопленников возвращают к жизни. Он должен попытаться.
Лицо Зиберта опухшее, иссиня-красное. Рот забит землей. Глаза… глаза закрыты? Но он же только что открыл и закрыл одно веко? Райзигер наклоняется. Да, веки определенно дрожат.
Он расстегивает на Зиберте шинель, рвет рубашку, ощупывает его обеими руками: да, в теле еще чувствуется тепло. Прижал ухо к груди: там бьется сердце – маленькая частичка, еще не задохнувшаяся, не оглушенная шквалом, она еще бьется… Толчками, неровно, мощно.
Капитан жив.
Райзигер громко кричит, снова и снова.
Он замечает, как по лицу течет обжигающий пот.
Взрыв, совсем близко, и еще один – они разбудили Зиберта! Он вдруг открывает глаза и тут же выпрямляется. Еще взрыв. Как странно функционирует человек: только что проснувшийся капитан привычно пригибается, укрывается по всем правилам. И когда осколки проходят мимо, он робко приподнимается, говоря:
– Райзигер, думаю, пора сменить позицию.
– Герр капитан, у вас где-то болит?
– Да где там! Смотрите-ка, Райзигер: мы еще живы. – Смущенная улыбка, но вдруг она пропадает.
Лицо его искажено отчаянием:
– Райзигер, где наша батарея? Скорей, скорей, нам надо на позицию!
К артиллерийскому огню противника с треском присоединяются пулеметы. Путь от пункта наблюдения до позиции не так уж далек. Однако прыгать из воронки в воронку не получится: нужно опасаться не только шипящих шрапнелей, но и очередей, готовых перерезать напополам.
Давно ли Зиберт и Райзигер лежали под несколькими центнерами глины? Все кости болят, грудь сдавлена так, словно ребра припечатало к легким. Дышать трудно. Стоит пробежать десять шагов, как красная пелена застилает глаза. Зиберт прыгает вперед, оказываясь в следующей воронке, Райзигер – за ним, шатаясь, падая навзничь, теряя сознание, приходя в себя, только когда капитан оборачивается и зовет его.
Так повторяется несколько раз вновь и вновь.
Уже светло, воздух утренний. У обоих расстегнуты шинели, обнажена грудь: так хоть немного прохладнее.
Прыгнуть, залечь, прыжок, рывок. Много прыжков. И ни одного выстрела не слышно с их батареи.
Между одним и следующим прыжком – осознание, что ты совсем один, впереди – враг, за тобой – ничего.
И вот они на месте, где когда-то было поле. Ползут через свою прежнюю огневую позицию. Слава богу, теперь немного прикрыты склоном.
Но ползти – это пытка. Зиберт вскакивает и бежит так быстро, что Райзигер едва за ним поспевает.
И вот батарея 1/96.
Нет никакой возможности отдохнуть хотя бы несколько секунд. Здесь еще хуже, чем одному в открытом поле среди воронок и взрывов.
Приближаются к левому флангу. Несутся по позиции, почти не осмеливаясь поднять голову, осторожно подпрыгивая, чтобы не наступить на убитых.
Зиберт впереди, Райзигер позади.
Повсюду знакомые лица. Вон толстяк Хербст, боже, он был смешной, особенно когда подопьет. Ухмылялся до ушей. Теперь у него лицо странно белое, а глаза исступленно таращатся в небо. Райзигер с закрытыми глазами и стиснутыми зубами пробегает мимо лейтенанта Штиллера. Это должен быть он, видны его погоны. Дальше, дальше. Вот и третье орудие, в живых здесь никого. Хоть бы один раненый, хоть бы кто-нибудь поднял руку или дернул ногой. Если б можно было услышать хоть чей-то голос…
Мимо оберлейтенанта Россдорфа, вплотную мимо четвертого орудия. Лоб у него пробит, в руке ракетница.
На четвертом – унтер-офицер Шульц. Согнулся в пояснице, корректный и молодцеватый, правая рука на спусковом устройстве, пушка могла выстрелить в любой момент. Шинель с левого бока прорвана. Кровь еще капает.
На этой войне этому орудию уже не стрелять.
Капитан пробежал мимо. Райзигер за ним.
Больше укрыться негде. Теперь снова бескрайнее пустынное чистое поле. Дальше и дальше.
Куда идти? Капитан, кажется, и сам не знает. Трудно определить направление. Он вдруг застывает на миг, делает пару прыжков и бросается на землю.
За ним, отделенный столбом дыма от мощного взрыва, лежит Райзигер.
«Слава богу, – подумал он, – капитан убит!»
Теперь нет никаких обязательств, не за кем идти вперед.
В груди становится необычно жарко, как будто что-то горящее поднимается изнутри. Проведя тыльной стороной ладони под носом, он видит, что изо рта и из носа течет кровь.
Тоже неплохо. Неважно, как умирать. Наверное, легкие отказывают. Значит, всё-таки хорошо завалило.
Дым рассеивается. Капитан встает, машет рукой и продолжает идти.
У Райзигера изо рта и носа продолжает течь кровь.
Участок, не накрытый огнем артиллерии. Должно быть, всего сто метров, невообразимо – никакого дыма. Обычный луг, глубоко перепаханный, но тем красивее белый клевер и луговой сердечник между воронками. Как мило, ведь лето же.
В воздухе всё гудит, громыхает, это дело ясное. Райзигер прыжками несется дальше, натыкается на капитана, оба падают в воронку.
– Тихо, Райзигер, замрите! Опять самолет!
Но всё же они приподнимают головы. Самолет над ними, кажется, можно достать руками. Идет до смешного низко. Видно широкое улыбающееся лицо высунувшегося из кабины пилота, видны руки, вцепившиеся в пулемет. Когда чудовище пролетает мимо, несколько пуль шлепаются им под ноги.
– Чертовы свиньи, – говорит Зиберт. – Похоже, у них там полно всего, если они могут обстреливать одного человека с самолетов. Лишь бы эта тварь не вернулась.
Бег продолжается.
На сейчас Райзигер впереди. И куда теперь? Только по траектории пуль можно примерно понять, что бежишь не в объятия врага.
Нет, они определенно близятся к тылу. Обстрел теперь несколько замедляется. Может быть, уже попадутся на пути резервы, может, где-нибудь уже встретим своих солдат.
Райзигер слышит, как его зовут по имени. Зиберт машет ему и сворачивает под прямым углом.
Виден холм, слегка возвышающийся над землей. Несколько шагов спустя его видно уже отчетливо. Бетонная верхушка – должно быть, бункер. Там пехота?
Снаряд пролетает у них над головами. Падают на землю, видя, как тварь врезается прямо в бетонный блок и отскакивает, не в силах пробить перекрытие.
Несколько прыжков – и они перед лестницей, ведущей глубоко под землю. Зиберт звонит. Голос снизу отвечает:
– Алло, кто там? Это штаб второго батальона восемнадцатого пехотного полка.
Кровь всё сильнее льется у Райзигера изо рта и из носа. Шинель и штаны полностью промокли. Лицо и руки все красные.
Взрыв! Они пролетают с десяток ступенек, перекатываясь друг через друга, и оказываются на деревянном настиле, растерянные и изумленные: перед ними майор пехоты с сигарой во рту, рядом двое младших офицеров.
Зиберт встает, хочет приложить руку к каске, но замечает, что на нем ее нет, что-то бормочет и докладывает:
– Капитан Зиберт, командир первой батареи ПАП 96. Герр майор, мы двое – единственные, кто выжил из всей батареи.