Прекрасные шалости, заставлявшие хоть ненадолго забыть о той безнадеге, в которую то и дело впадал Райзигер.
Но разве для нее не было причин?
Служба – бессмысленная! Один звонок за другим. Доклад за докладом. Заполнение списков, ведение актов, отчетов, выдача разрешений на отпуск. Акты, акты, бумага, бумага…
Никакой войны, никакой армии (кроме как на бумаге).
Никаких товарищей, никаких солдат (кроме как на бумаге).
Чем дальше, тем хуже. Дела шли подозрительно плохо: «Доложите, сколько лошадей… Срочно доложите, сколько офицеров и солдат… Срочно доложите, сколько боеприпасов…»
Боеприпасов?
Но ведь – «прекращение огня».
«Немедленно доложить, сколько боеприпасов, в том числе гранат и шрапнели…»
А вот еще одна телефонограмма из полка: «Всем батареям третьего дивизиона получить сегодня ночью по триста шрапнелей на орудие».
Сегодня ночью? Уже два часа. До этого Райзигеру приходилось составлять инвентарные списки лошадей. Устал смертельно. Он будит командиров батарей, вызывает их к телефону и лично каждому передает приказ. В ответ слышит удивление: то «Ого!», то «Зачем?».
Ложится спать около трех часов.
Вскоре в дверь спальни стучат и орут. Райзигер зажигает свет. Дверь распахивается прямо перед ним. За ней, покачиваясь, без фуражки, стоит капитан, в каждой руке по бутылке шампанского, смеется и кричит ему:
– Живо, встать, Райзигер! Со мной оберлейтенант Карл с восьмой батареи. Пусть Веллер поспит. Ты будешь за третьего в скат! – тут его смех становится резким и громким. – Бегом, Райзигер, я тебе тоже кое-что с собой привез. Вот – фронтовая сводка. Вот она. Ну, пойдем уже.
Когда сбитый с толку, трясущийся от злости полуодетый Райзигер выходит к ним, капитан лежит животом поперек стола и громко зачитывает из блокнота сводку:
– Вот здесь… восточный театр военных действий… это, значится, мы, понял, Райзигер? Пожалуйста, не смотрите на меня как идиот… итак, здесь написано… слушайте внимательно… чёрт, эта хрень у меня вверх ногами… а! вот: «Перемирие истекает восемнадцатого февраля в двенадцать часов дня»… Подпись… кто там?.. Райзигер, вы какой-то глупый… а, вот же он – Людендорф!
…Перемирие истекает? Так-так, истекает… Открытый мизер… Срок перемирия истекает… Ага, значит, русским больше нельзя в наши окопы… Спасибо, я пропускаю… Истекает, кончается, значит, всё… Да, господин капитан, сдаю… Да, спасибо… Перемирие… И снова начнем убивать… Великие времена вновь предстоят нам… Людендорф… Нет, господин капитан, я пас… я пас… Истекает… Черви козыри… Перемирие истекает, всё…
Райзигеру разрешают поспать один час в половине шестого утра.
– Вы проигрались в пух, Райзигер, – бормочет капитан.
Восемнадцатого февраля 1918 года в десять часов утра все дивизионы двести пятьдесят третьего полевого артиллерийского полка получили приказ обеспечить боевую готовность всех батарей и снабжения. Прямо сегодня может поступить приказ о наступлении.
На проводе полковой адъютант:
– Лейтенант Райзигер? Пожалуйста, давайте сверим точное время: сейчас десять утра семь минут. Письменный приказ вам вручит вестовой – убедитесь, чтобы все батареи вашего дивизиона открыли огонь по русским позициям ровно в двенадцать часов дня. Командир полка придает большое значение тому, чтобы обстрел был не просто демонстрацией, но просит убедиться, что вражеские траншеи непременно подверглись действенному обстрелу. На каждую батарею отводится по восемьдесят залпов.
Райзигер вызывает центральную станцию:
– Прошу всех командиров батарей к аппарату.
Вскоре:
– Командиры седьмой, восьмой, девятой батарей и двести пятьдесят третьего.
– Добрый день, господа, сверим точное время, все батареи открывают огонь ровно в двенадцать часов.
Незадолго до двенадцати капитан Бретт стоит со своим адъютантом и ординарцем на деревенской улице перед штаб-квартирой. Возле домов толпятся солдаты.
Все молчат.
Двенадцать часов. Грохот по всему фронту, насколько можно расслышать. Капитан ударяет себя хлыстиком по обмотке:
– Ну, слава богу, наконец-то снова война. Наша честь восстановлена. Господа, ставлю вам бутылку шампанского.
Входя в дом, Райзигер чувствует, что задыхается от слез. Да-да, теперь наша честь восстановлена. Он молча садится за стол. Смотрит на Веллера, который молча играет карандашом. Пытается представить, как бы он себя чувствовал, если б ему, как раньше, пришлось быть за наводчика. «Полагаю, – думает он, – я бы объявил забастовку. – Он кусает нижнюю губу. – Что значит, забастовку? Люди в расчетах явно чувствуют то же, что и я. Каково это – снова стрелять? А они обязаны это сделать. Мы все обязаны делать то, что говорят».
Он вдруг резко обращается к Веллеру:
– Скажите, кто вообще отдает такие приказы?
Веллер пожимает плечами и продолжает играть с карандашом.
Райзигеру вспоминается канун нового, 1915 года – то, как внезапно, совершенно неожиданно, ночью без всякой причины раздался взрыв. Он смотрит в стену: «С нашим упрямством мы себя сами до смерти победим»[42].
Тут входит Бретт, покачивая бутылками шампанского:
– Парни, давайте сюда бокалы. Господа, да здравствуют Его Величество и война!
Двести пятьдесят третий полк пошел в наступление спустя несколько дней после истечения срока перемирия – готовый открыть огонь по врагу, которого там уже не было. Во что вообще превратилась война здесь, на востоке? Наступая на противника, которого уже не существовало, который предпочитал больше не быть врагом, который теперь беззащитно стоял по деревням, сняв военную форму, устав до изнеможения. Немцы идут? Ну, пусть приходят. Россия большая. Они обязаны продвигаться. Враги? Мы им не враги. Здесь они врагов не найдут.
Так, большим отрядом, и шел двести пятьдесят третий полк – всё дальше, день за днем, вглубь России.
Какой толк от пушек, от офицеров, какая польза от солдат, когда нет врага?
Первые несколько дней ко всему относились с затаенным напряжением. Уши навострились, чувства напряжены. Вот лес: есть ли там противник? Расставляют и наводят орудия, перед каждой батареей в кустах – штурмовой отряд. Целыми днями наступление – лесом, по бездорожью, утопая в снегу, страдая от холода. Ночные привалы у крошечных костров. Патрули, караульные посты – ни один враг не застанет нас врасплох.
Россия большая. А врага нет.
Настроение всё опаснее. Боже правый, зачем мы тут вообще – солдаты, офицеры, пушки – без врагов?
Всё дальше вглубь России. Чудовищное количество еды, ведь в каждой деревне на их многочасовом пути можно спокойно подстрелить барана или жирную свинью. Но разве в этом состоит работа солдата – стрелять баранов и свиней?
Расчеты устают всё сильнее. Лошади уже едва тянут. Погода настолько испортилась, что орудиям угрожает ржавчина. Вперед, вперед! Среди офицеров тоже волнение: хоть что-нибудь бы показалось навроде врага!
Наконец, слава богу, штаб, идущий впереди отряда, натыкается на сгоревший, разрушенный замок посреди деревни. Слава богу: уж здесь-то должны быть враги.
Переводчика сюда! Враги? Местные смеются с облегчением и радостью:
– Да, конечно, это большевики.
Наконец-то у немецкого наступления появляется подходящий лозунг: «Осторожно! Скоро столкнемся с Красной армией». Никто не знает, что это такое. Но звучит здорово – загадочно, долгожданно. Эти слова заставляют солдат снова готовиться к бою, чистить пушки от ржавчины, возвращают офицерам бодрую выправку. Ха, Красная армия!
Спустя сорок восемь часов еще один сгоревший замок, после двухдневного перехода – еще одни сгоревшие руины. Солдаты всё стреляют баранов и жирных свиней, едят и жадно внимают слухам, доходящим с просторов России: говорят, уже как-то раз отряд Красной армии уничтожил немецкое подразделение. Говорят, немецкий отряд, недолго думая, поставил к стенке нескольких большевиков.
Есть даже что-то вроде воодушевления: ура, да здравствует война.
Но воодушевление недолговечно, так как ему всё время сопутствуют бараны и жирные свиньи. И вот снова: солдаты устали, пушки ржавеют, офицеры скучают.
Однажды утром отряд 3/253 оказывается на берегу Даугавы. Занимают без боя. Офицеры ругаются, солдаты ругаются, орудия молчат, а бараны и жирные свиньи здесь, кажется, повымерли. Спасает лишь одно. Получен приказ: резервный 253-й полк полевой артиллерии отправляется на Западный фронт.
Господа, когда я имел честь впервые выступать в рейхстаге 29 ноября прошлого года, я довел до сведения палаты, что русское правительство разослало всем воюющим державам предложение вступить в переговоры о прекращении огня и всеобщем перемирии. Мы и наши союзники приняли это предложение и немедленно направили своих представителей в Брест-Литовск. Державы, ранее бывшие союзниками России, приглашение не приняли.
О ходе переговоров господа осведомлены… Они помнят о неоднократных перерывах, заминках и возобновлении переговоров. Мы подошли к тому моменту, когда пора уже было решить «или-или». Третьего марта мирный договор был подписан в Брест-Литовске, а шестнадцатого числа этого месяца он был ратифицирован уполномоченным собранием в Москве… Однако, господа, не стоит обманываться: мира во всем мире еще нет! К сожалению, государства Антанты не имеют ни малейшей склонности отказаться от чудовищных военных действий – кажется, у них еще есть желание продолжать войну до конца, до нашего полного уничтожения. Не будем унывать по этому поводу. Мы готовы ко всему. Мы готовы пойти на дальнейшие тяжелые жертвы. Бог, помогавший нам до сих пор, будет и впредь помогать нам. Мы верим в свою правоту, доверяем нашей несравненной армии, ее славным командующим, ее героическим бойцам. Мы верим в наш храбрый, стойкий народ. Однако ответственность за всё это кровопролитие, господа, ляжет на головы тех, кто по своему легкомысленному упрямству не желает прислушаться к голосу мира.