Офицеры батареи 3/253 собираются вокруг капитана Бретта. Стоят в одних рубахах, потому что вели огонь или подносили снаряды.
Ну, что теперь? Что происходит? Никаких разговоров. Время от времени один из них подходит к яме и смотрит на брезент, под которым Веллер. Тут кто-то говорит:
– Он, должно быть, единственный убитый. Вот уж не повезло. Так близко к финалу.
Все вопросительно смотрят на капитана.
А что он может знать? Ничего он не знает. Тоже молчит, только смотрит на часы, ходит туда-сюда.
Проходит десять минут. Что-то же должно происходить!.. Хоть кто-то из высокого штаба в тылу, тот, который якобы дежурил всю ночь, мог бы уже появиться здесь и сказать хоть что-нибудь о результате, о продвижении.
А может, скоро снабжение подойдет. Известно, что они автоматически должны выдвинуться спустя час после прекращения огня, чтобы взять орудия на передки, – и марш, марш вперед!
Связисты ничего не знают? У них же точно есть беспроводная связь со штабом группы армий. Офицер направляется туда, где торчит мачта с антенной. Возвращается: ничего не известно. Вообще ничего не принимается. Очевидно, противник поставил радиопомехи.
Хм, а пехота не идет? Понятно, резервы нужно выдвигать вперед постепенно. Ведь всё, что было впереди, на много километров вглубь придется занимать. И связь с тылом надо как-то налаживать. Офицеры высланы. Возвращаются: да, видны большие колонны пехоты. То есть они залегли в чистом поле, и, вероятно, у них еще нет приказа действовать.
Шесть тридцать. Капитану надоело ждать. Он глядит то направо, то налево – повсюду видны соседние штабы и группы офицеров. Они в нерешительности, как и он сам.
Наконец он резко поворачивается:
– Лейтенант Райзигер, пожалуйста, возьмите унтер-офицера и идите вперед. Попробуйте что-нибудь выяснить. Это же смехотворно, что мы сидим вот так здесь. Я хотел бы знать, где примерно находится передовая линия нашей пехоты, – он обращается к другим офицерам. – Ведь могут вызвать туда огонь, а мы ударим по своим. Это было бы слишком глупо. Больше нельзя ждать. Понятно, лейтенант?
Райзигер приводит капрала Болля, которого хорошо знает еще по России. Не старше его, бойкий, спокойный.
– Болль, возьмите противогаз и карабин у кого-нибудь.
Отдает честь, щелкает каблуками, идет вперед.
– Важно, чтобы вы отправили унтера обратно, если считаете, что придется остаться на передовой дольше часа, – кричит ему вслед капитан.
Еще раз обернувшись:
– Так точно.
Райзигер и Болль уходят.
Путь идет вниз с холма метров на сто.
Райзигер чувствует себя получше. Теперь, когда солнце виднеется на склоне, когда становится видна зеленая трава, высокая, усеянная маками, ему становится совсем хорошо. Он начинает двигаться всё быстрее и наконец пускается бегом, наслаждаясь возможностью двигаться. Болль поблизости. Противогаз торчит в подсумке с вещами первой необходимости. Винтовка висит на крючке портупеи, лязгает, отбивая веселый ритм.
– Здорово, правда, Болль?
Болль немного запыхался:
– Да, герр лейтенант, определенно лучше, чем в России.
Райзигер продолжает:
– Взгляните на эти маки. Этот клочок земли, кажется, понятия не имеет, что стряслось над ним этим утром. Разве это не здорово?
– Так точно, герр лейтенант, – Болль говорит это с гордостью и даже с легкой усмешкой.
Всё дальше вниз с горы. Затем местность плавно идет на подъем. Близится березовый лес. Совсем молодые деревца, метра три высотой. Солнце просвечивает сквозь белые стволы. Красивый вид.
Внезапно Болль останавливается, схватив Райзигера за руку.
– Что такое, Болль?
– Простите, герр лейтенант, не думаю, что этот лес вот так прямо и вырос. Листья-то не зеленые, а лиловые.
– Лиловые листья? – Райзигер останавливается. Действительно, выглядит весьма странно. И правда, листья лиловые. В любом случае не того цвета, какой бывает у березового леса. Вообще никаких следов зелени.
– И что, Болль? Думаете, газ?
Болль кивает:
– Так точно, герр лейтенант, газ.
Они медленно приближаются. «Газ? – думает Райзигер. – Ни одна из наших батарей не стала бы сюда стрелять».
– Болль, вы слышали утром вражеские батареи? Я имею в виду, что лес мог потравить газом только противник.
Еще несколько шагов. Выглядит жутко. Видно, что даже белые стволы забрызганы какой-то пурпурно-красной жирной жидкостью. Виднеются мелкие, плоские воронки от разрывов. Свежая земля. Да, противник, вероятно, тоже стрелял, но его не слышали.
Достать карту. Нам нужно здесь пройти. Вопрос лишь в том, где кратчайший путь на открытое место. К бывшей немецкой траншее.
– Болль, всё не так уж плохо. Эта березовая роща в глубину не больше километра. Справимся за десять минут.
Итак, противогазы на себя и пошли вглубь.
Случается, что трудно решить, как лучше. Ясно одно: пройдем насквозь как можно быстрее, в идеале бегом, скачками. Но как это проделать в противогазе? Ясно одно: ради бога, к деревьям не прикасаться. Не трогать ни один листик. Руки в карманы. Делайся как можно у́же и меньше. Тогда всё будет хорошо.
И вот они бегут между берез, не видя ничего, кроме побитого газом леса спереди, сзади и со всех сторон. Леса с лиловыми листьями, с красными крапинами на белых стволах.
Может, лучше идти помедленнее. Или еще лучше – ползти. Ведь это всё ужасно страшно. Как если сидишь под тяжелым колпаком, наполненным маслом.
Райзигер смотрит вверх. Нужно остановиться. «Это, – думает он, – оскверненный лес. Вот они, деревья, березы, трехлетние или пятилетние. Они не имеют ничего общего, никакого, никакого отношения к войне. Не хотят выбирать ни немцев, ни французов. Не спешат, не убивают. Просто стоят там, распускают листья и цветут каждую весну, по осени роняют листья и терпеливо замерзают до следующей весны. Не спеша. Живые не чем иным, кроме как, возможно, желанием видеть солнце».
А теперь что? Теперь на эти бедные березки напали величайшие бестии на земле – люди.
Томление овладевает лесом. Умирает он тише и покорнее, чем любой из его убийц. Конечно, еще немного веет ветер и деревья еще немного покачивают верхушками. Но ветки уже вытянулись и прогнулись. А листья сыплются и сыплются. Не пройдет и суток, как здесь останутся лишь голые стволы. И всё лишь оттого, что так захотели люди.
Глупо было бы здесь замечтаться. Болль ушел вперед. На много шагов. Оборачивается, останавливается. Что-то говорит. Это видно по тому, как надувается его противогаз. Райзигер пока ничего не может понять, но кивает головой и следует за ним. Хоботы их масок стучатся друг о друга.
– Что скажете, Болль?
– Полное дерьмо, – Болль щурится на деревья сквозь окуляры противогаза.
– Да уж, Болль, смываемся отсюда.
Продолжают идти. Болль, очень осторожен, впереди Райзигера. Наконец лес проясняется. Виден буроватый перемолотый песок, над ним полоска голубого неба.
Райзигер наседает Боллю на пятки:
– Быстрей, Болль, скоро выберемся из этого дерьма.
Болль ускоряется.
Вдруг Райзигер замечает, что впереди поперек пути торчит ветка березы. А Болль что, не видит?
– Болль!
И тут ветка одним ударом разрывает его маску возле окуляра, полосой через всю правую щеку. Резиновая кожа расходится, словно большая рана. Болль вскидывает руку, прикрывая разрыв. Мчится дальше. Райзигер следом. Еще три шага. Вот оно, открытое поле!
– Болль!
Болль широко распахивает руки. Он, кажется, приветствует свободу, вырвавшись из тюрьмы.
Припадает на колени, очень медленно, даже грациозно.
Райзигер подскакивает:
– Болль, что с вами?
Белок глаза у Болля внезапно становится темно-красным. На губах множество белых волдырей.
– Болль!
Тот всё так же на коленях. Верхней частью тела он медленно опускается, всё дальше и дальше назад. Изогнувшись, наконец он падает головой меж каблуков собственных ботинок.
– Болль! – трясет его Райзигер. Если бы он сказал хоть слово!
Но ни слова у него не вырвать.
«Но ведь должен же здесь быть еще кто-то! Я прекрасно знаю, что здесь были сотни тысяч пехотинцев. И конечно, санитары тут есть. С кислородным баллоном. Конечно, у них есть отличные противоядия для отравленных газами. Но можно ли оставлять Болля одного надолго?»
Или попробовать еще раз?
– Болль, мне привести врача? – Райзигер всё еще на коленях рядом с ним. Всё еще смотрит на эту красноту в глазах. «Но зачем так сложно», – думает он. – Проверим пульс. Болль, дайте-ка проверить пульс.
Берет Болля за руку. Но быстрей, чем взял, роняет ее снова. Это уже не рука. Она безжизненна.
– Тогда придется дальше одному. Обидно, Болль, – говорит Райзигер вслух и устремляется трусцой вперед.
Вот и открытое поле, возможно, раньше оно было пашней. Рыхлый песок, а тут хорошая широкая тропа.
А где же пехота? Здесь вообще можно ходить прямо?
Карту сюда, сверимся на местности. Верно, справа молодой заповедник. Опять березки, маленькие. Райзигер, как только пройдешь их, наткнешься на вторую линию. Там ходы сообщения. И так дальше.
Боже, противогаз! Он весь мокрый, вода скопилась справа и слева – от дыхания. Теперь, на бегу, с подбородка каплет, а иногда и попадает в рот. Тьфу, мерзость!
А окуляры – в них уже ничего не видно. Весь обзор словно заволокло туманом.
А если без маски – ну вот, Болль уже попробовал.
Райзигер приостанавливается. «Что-то странное, – думает он. – Ни одного выстрела не слышно».
Эта мысль должна бы утешить, но сейчас, здесь, она пугает.
У старых воинов принято падать на живот, только когда стреляют. Райзигер же падает, потому что стрельбы нет.
Лежит, распластавшись жабой, посреди поля. Солнце светит. Хобот противогаза почти зарыт в песке. Он прекрасно всё осознаёт, но на миг это кажется ему очень смешным. «Человек в пейзаже», – думает он насмешливо. Война – вот ведь потешное изобретение. Видели бы меня сейчас родители. Здесь, на французской земле, вытянувшегося под утренним солнцем всеми четырьмя конечностями, хоботом в грязи.