Отходим назад.
За спиной со всех сторон слышен гневный лай пулеметов. Это враг.
Дым и огонь поднимаются повсюду перед ними. Это враг.
Наши мензур-дуэли зачастую остаются непонятны для публики. Но это не должно нас смущать. Будучи студентами-корпорантами[44], и мы все, и я лично, мы всё это лучше знаем.
16 июля
Западный театр военных действий
Группа армий «Немецкий кронпринц»:
Вчера утром нами был прорван участок французских позиций к юго-западу и к востоку от Реймса. Особую роль при подготовке артиллерийского налета сыграли отряды корректировщиков. Артиллерия, минометы и газовые орудия своим разрушительным воздействием в связке с броневиками и пехотными огнеметами прокладывали нашей пехоте путь к вражеским позициям.
Уже во время самого артобстрела, происходившего 15 июля с двух до шести часов утра, среди артиллеристов пошли слухи, что план наступления сдал один заместитель пехотного офицера, перебежавший к врагу.
На сей раз французы не были застигнуты врасплох. С 1 июля, еще за пятнадцать дней до начала наступления, Фош уже знал, что произойдет. Перебежчики и пленные раскрыли ему все подробности. Он спешно подвел резервы и приказал армиям распределиться еще глубже и мощнее, чем раньше. Передовые позиции были оставлены… 15 июля немецкая артиллерия и минометы, как это было и в предыдущих сражениях, в основном обрушились на передовые ходы сообщения, которые на сей раз оставались практически пустыми.
Глава шестая
Войска армии фон Боэна, подошедшие ближе всего к Марне, оттеснены примерно на 10–12 км на новые позиции между Марной и Велем. Фронтовая сводка включает донесение об этом только тогда, когда противник уже заметил отход. Заранее об этом ничего не объявляется. Если Антанта, что вполне вероятно, сможет развить это продвижение до крупного успеха, может возникнуть настоятельная необходимость обеспечить через прессу правильную оценку происходящего, дабы успокоить широкую публику. Мы имели намерение двойным наступлением в направлении Реймса устранить оперативный котел, растянувшийся до самой Марны, и установить связь с нашим фронтом в Шампани. Достичь этой цели нам не удалось. Пришлось остановить наступление, утратившее эффект внезапности, дабы избежать лишних потерь. Попытка прорыва со стороны противника между Реймсом и Суассоном была отбита, так что обе стороны своих оперативных целей не достигли. При рассмотрении обстановки в прессе об этом не следовало упоминать применительно к планам Германии, но следовало особо подчеркивать и выпячивать эти обстоятельства применительно к противнику. С 19 июля сложилась совершенно новая ситуация… На нашей стороне появилось преимущество в виде сократившегося фронта, экономии войск и улучшения тыловой связи. Как бы то ни было, прессу следовало предостерегать от превратной оценки общей площади занятой войсками территории. Наше положение по ходу сражения значительно улучшилось… В общем оперативном плане, как он был изложен еще зимой, по итогу текущих событий никаких изменений не будет, он будет планомерно выполнен.
Утром 15 июля у двести пятьдесят третьего полка не было иного приказа, кроме как отходить. Данные о том, почему и зачем, отсутствовали. В этом, пожалуй, и таилась основная причина неуверенности, становившейся всё более заметной среди офицеров и солдат, проявлявшейся повсюду, мучившей, сковывавшей, сбивавшей с толку.
Дневной переход вскоре пришлось прервать. Небо было слишком ясным, что обеспечивало хорошую видимость вражеским пилотам. Целыми эскадрильями из десятков машин противник прорвался вглубь фронта. Казалось благоразумнее разделить полк на отдельные дивизионы, шедшие по разным дорогам, а те на отдельные батареи, чтобы по возможности замаскировать орудия в развалинах домов и в лесном массиве до наступления темноты.
Жара оглушающее нависла над войсками. Уже с раннего утра чувствовалась усталость. Теперь напряжение только усилилось, перерастая в безвольный пессимизм.
Поначалу всем расчетам было ясно, что операция «Анна» будет представлять собой нечто большее, чем обычная позиционная битва и привычные артиллерийские дуэли. Тогда зачем они отступают? Что пошло не так? Вся машинерия функционировала так же, как на учениях. Задачи по каждой цели были отработаны с высочайшей точностью.
И вот теперь они лежали рядом со своими орудиями в полутьме, прислушиваясь: зачем мы отошли?
Самые смышленые думали: дело дрянь. Будь начеку, враг идет по пятам.
И снова прислушивались – с фронта почти не слышно стрельбы. Это немецкие батареи? Ведь когда мы отходили, остальные еще были там.
Потом улеглись: да и наплевать. Делаем, что прикажут. Главное – добыть что-нибудь существенное пожрать.
Кинулись к офицерам. Те ничего не говорят. Но ведь они же были там, в церкви, где майор говорил, этот человек с жестким голосом? «Наша операция сулит полный успех». И что, первый успех заключался, что ли, в том, что двести пятьдесят третий полк должен сматываться в тыл?
А что же в штабе третьего дивизиона?
Лейтенанта Веллера похоронили на обочине шоссе. Но есть еще капитан Бретт, и Райзигер, и унтер-медик Винкель. Капитан, до сих пор хранивший молчание, теперь вдруг заговорил каким-то странно напористым и обиженным тоном:
– Герр лейтенант Райзигер, вы же знаете, что у меня камни в желчном пузыре.
– Камни в пузыре? Нет, не в курсе, – Райзигер косится в угол. – Не в курсе…
Капитан продолжает:
– И за эту ночь там, наверху, в этой навозной яме, мне что-то стало так плохо, что, к сожалению, придется с сегодняшнего дня пройти лечение, о котором я уже давно договорился в полку.
Райзигер и Винкель переглядываются, не проронив ни слова. Капитан достает карманное зеркальце, разглядывая свое толстое румяное лицо, и говорит уже совершенно обиженно:
– Я уже весь пожелтел.
Райзигер хочет ответить, но ему не хватает смелости. Это явно сердит капитана. Он усмехается:
– Герр лейтенант Райзигер, пожалуйста, потрудитесь, чтобы мой денщик немедля освободил мне офицерскую повозку с багажом. Я проеду через штаб полка и доложу о своем отбытии. Мне уже так больно, что я не могу ездить верхом. Райзигер, я позабочусь, чтобы вас назначили адъютантом и чтобы мне прислали замену. Также назначаю лейтенанта Шлумпе с девятой батареи действующим дежурным офицером. Вернусь через четыре недели.
Вдруг он делает такое лицо, словно уже умирает. Это выглядит тем более странно, что сам он толстый, а глаза у него хитрые и веселые.
М-да, что поделать? Никогда еще на войне лейтенант не мог отдавать приказы капитану. Райзигер, вероятно, ничего бы и не стал приказывать. Может, капитан и прав. Может, он сейчас делает самое умное, что можно сделать. Война ведь…
– Я имею в виду, что вернусь через четыре недели, если к тому времени война не сдуется. – Капитан явно опасается, что ему начнут перечить. Он быстро отворачивается и садится под деревом. – Что ж, Райзигер, давайте повозку побыстрей, я пока немного передохну.
Через час – попрощался он вообще или нет – капитан уезжает со своим денщиком. Тому, конечно, придется поехать с ним в тыл, в Германию, чтобы охранять чемодан.
Райзигер и Винкель смотрят вслед отъезжающей повозке.
– Вы уж извините, но капитан просто свинья, – говорит Винкель.
– Но, дорогой доктор, будь я капитаном, не знаю, может, я бы сделал то же самое. Вот честно, вы еще видите хоть какой-то смысл в этой бесконечной херне?
Винкель пожимает плечами:
– Ну, смысл хотя бы – остановить врага. Убедиться, что он не прошел.
Райзигер устало качает головой:
– Эх, вас утром не было там, на передовой. А я видел, что произошло. Это капут! Представляю себе, как высшее командование назовет всю эту мясорубку победой. Но, боюсь, это одна из тех побед, о которые ломают себе шеи. Поверьте, доктор, мы тут до смерти допобеждаемся.
Винкель грызет ногти:
– Что ж, значит, до смерти. Я согласен. Но важно, чтобы и враг до смерти.
Райзигер, не раздумывая, выпалил:
– Вы несете полную ахинею. Всё верно: когда две стороны сражаются друг с другом, обе остаются лежать мертвыми на том же месте – а потом мир. Доктор, вот ничего с собой не могу поделать – я больше не верю в продуктивность этого занятия. Всё больше сомневаюсь, что у человека должна быть такая задача – умереть. Мне чем дальше, тем больше неясно, правда ли смысл жизни состоит в смерти. А может, мы, люди, совершаем самое чудовищное прегрешение в жизни, когда вот так бессмысленно умираем.
– Но, герр Райзигер, кто вам говорит о бессмысленной смерти? Речь идет о смерти за Отечество.
– А я говорю о жизни за Отечество. Повторюсь, не хочу ничего решать – ведь тогда я сидел бы в повозке рядом с капитаном. Но я правда не знаю, сколько еще смогу, вот я лично смогу, продолжать верить в славную смерть на поле боя.
Пока Райзигер произносил последнюю фразу, Винкель заснул. Его рот слегка приоткрылся, лицо было бледным, измученным и мертвым.
Тоже своего рода ответ.
19 июля 1918 г.
Западный театр военных действий
Группа армий «Немецкий кронпринц»:
Вновь разгорелась битва между Эной и Марной. Француз начал здесь давно ожидаемое контрнаступление. После ввода в бой мощнейших дивизионов бронетехники ему на первых порах удивительным образом удалось прорвать на отдельных участках передовую линию, отбросив нашу пехоту и артиллерию.